Последнее и единственное

– Ты разве не знаешь? – так же тихо и как будто устало отозвался тот.

– Откуда? Ты же не говорил никогда.

– Я-то нет. Но другие. Разве не болтают, в воздухе не носится?

– Носится. Слухи всякие, сплетни. Но они разные. Чего только не наговорят.

– А ты выбери самое впечатляющее. Самое-самое. За то и сижу.

– Самое-самое… Танауги как-то намекнул, вскользь. Но я думал, треплется, пугает. Садизм?

– В точку. Он на редкость проницателен, наш общий друг Танауги. Глубоко копает.

– Д-дак ему, – Шимон с ужасом осознал, что заикается, – Велес… Велес, верно, сказал.

– Велес не мог ничего сказать, – Губи сделал вид, что не заметил изменившегося тембра голоса приятеля. – В моих бумагах написано другое. Я неправильно выразился: судили и сослали меня не за это. Потому что до истины не докопались ни следователь, ни судьи. А знаешь… – Губи мечтательно улыбнулся. – Это даже хорошо, что ты меня расколол. Иногда так хочется поделиться, а не с кем! Знаю, что рассказывать о таких вещах не принято, но… Затягивает это дело так, что и не выпутаешься. Как водка. Как опиум. Сам даже удивляюсь: вроде как всё одинаковое – и кровь, и всякие там физиологические реакции… а не надоедает! Хочешь, – он повернулся и посмотрел в упор разгоревшимся глазом, – поподробнее расскажу?

– После, – Шимон отвел взгляд. Губы его были закушены. – Значит… четверка начальников нужна тебе для этого?

– Ты на редкость догадлив, мой мальчик. Четверка начальников. И не только они. Раз в два-три месяца – это мой цикл – мне бывает нужна живая разумная тварь для увлекательного общения. Но Велеса я оставлю напоследок, будь уверен. С ним поговорить можно, и помолчать можно, покурить. Ценный человек для островной жизни. А начну с Идриса. Или нет, лучше с Гатыня. Я ему давно обещал.

Шимон сделал в голове небольшой подсчет.

– Лет через семнадцать-двадцать при твоих темпах тебе придется одному куковать здесь.

– О, – Губи рассмеялся, – тебя я не трону, Шим, в любом случае! Над друзьями издеваться грешно. А также тех красавиц, за кого ты попросишь. Ну, и конечно полторы дюжины моих ребятишек, с их красавицами. То есть компания останется довольно внушительная, не беспокойся. Скучновато будет под конец жизни, но что делать. В одиночной камере, говорят, еще скучней.

– А эти твои полторы дюжины… они знают о твоем… увлечении?

Губи пожал плечами.

– Вряд ли. Но если и знают, не досаждают мне пустыми расспросами – в силу врожденной деликатности. К тому же они плохо умеют считать.

– При чем тут счет? – не понял Шимон.

– Ты же вывел цифру в семнадцать лет. Для них такой интеллектуальный напряг непосилен.

Шимон замолчал. Он чувствовал, как отвратительная стыдная дрожь пробирает тело до костей. Он стиснул зубы, злясь, что дрожь эта заметна Губи. Конечно, ее нельзя не заметить, хотя бы по голосу, хоть Шимон и старался говорить коротко и отрывисто.

Минуты две протекли в тяжелом молчании. Затем прозвучал короткий смешок.

– А ты поверил, малыш! – Губи глядел на него с сочувственной укоризной. Опершись о плечо приятеля, он поднялся с травы. – Я проверить тебя хотел. Нервишки твои. А еще я играть люблю, знаешь…

Прощально улыбнувшись, он зашагал к лагерю.

– Постой!

Губи остановился и оглянулся.

– Не уходи так! Когда ты врал – тогда или теперь?!

Губи смеялся.

– Что ты за дьявол?!..

– Поздно уже, Шим, – сказал он, отсмеявшись. – Прислать тебе твою красавицу, если я ее встречу?

Шимон помотал головой.

– Ну тогда – бывай.

Он врезался в кусты плавно и бесшумно, словно темный сутуловатый нож.

Зеу зашуршала ветками и вышла на поляну. Шимон вздрогнул.

– Тебе чего? – хмуро спросил он, когда узнал. – Губи прислал все-таки?..

Не отвечая, она подошла и села рядом. Шимон нехотя подвинулся.

– Спать пора, Зеу, – помолчав, сказал он зевая. – Пошли домой.

– Посидим еще, – попросила она.

– Да ты замерзла вся, смотри, – он похлопал ее по холодным плечам. – Пошли, пошли. Завтра еще насидимся и послезавтра, вся жизнь впереди.

Зеу совсем не была уверена, что завтрашний и послезавтрашний вечер Шимон проведет с ней, но промолчала. Он не сказал ей ничего – это было главное. Ни полслова, ни намека. Он не доверял ей. «Нелиде, наверное, он расскажет. Поделится».

Они подходили к жилым постройкам, загадочно светящимся в ночи разнокалиберными огнями. По-прежнему отовсюду слышались смех и пьяные выкрики, но уже слабее. Псевдо-веселый праздник миновал свой апогей.

«Господи, какая она дура, – тоскливо думала о себе Зеу в третьем лице. – Просто биологическая машина, а не человек. Агрегат по выработке тоски. То, что он ничего не сказал ей, а расскажет Нелиде, гораздо тяжелее и больнее того, что она узнала? А узнала она такое… Но он расскажет всё Нельке – это больнее».

– Шимон! О чем говорил с тобой Губи? – тихо спросила она в совсем слабой надежде.

– О наших с ним общих мужских делах, – Шимон чмокнул ее на прощание в щеку, принужденно и бегло. – Ну иди, спи.

Он ушел, а Зеу осталась стоять, не в силах двинуться от охватившей ее тоски.

Женский крик, высокий, хриплый от ужаса и ярости, ворвался в ночь, разогнав все прочие звуки. Зеу, вздрогнув, вышла из забытья. Она сразу поняла, что означает этот крик и откуда доносится.

– Уберите ваши грязные руки! Как вы смеете касаться меня! Прочь!!! Вы пожалеете, вы все пожалеете!..

– Ну, сука!.. Она прокусила мне руку!..

– Мать твою так!.. Ты еще лягаться!..

– Придушить ее, и всех делов!

– Тогда Губи придушит тебя, идиот! Забыл, что он сказал? Брать вежливо, без травм и царапин!..