Последнее и единственное

Глава 14. Яма

Сырая коричневая тьма. Оранжевый клубочек света на столе. Низкий потолок и стены, мохнатые от корней травы и кустов, с извилистыми ходами дождевых червей, жуков и медведок.

Последней в эту тесную тюрьму привели Нелиду.

– Откуда ты, солнце мое? – Велес протянул из темноты руки, помогая усесться рядом с собой на нары.

– Оттуда, – пробурчала Нелька, радуясь, что темно и никто не видит, как судорога сдерживаемых рыданий кривит губы и щеки.

– Оттуда… – прошептала-прошелестела Лиаверис.

Помолчав и справившись с голосом, Нелида вкратце перечислила случившееся с ней со вчерашнего вечера.

– Танауги донес на меня, судя по всему, – заключила она с жалобным недоумением. – Он обещал помочь. Обещал придумать что-нибудь, чтобы вытащить вас всех отсюда…

– Что же ты, девочка, – удивилась Арша, – нашла к кому обратиться? Танауги ни на секунду не задумается, выбирая между тобой и своим абсолютным покоем.

Хрипло-прокуренный голос странно протяжен и почти совсем без иронии.

– Но больше никого не было, – сказала Нелька. – Никого-никого.

– Никого, – опять повторила за ней Лиаверис.

Непонятно, то ли она в забытьи, то ли повредилась рассудком.

Матин молчит. Изредка тихо спрашивает у жены, не нужно ли ей что-нибудь, удобно ли ей. Лиаверис откликается громко и невпопад.

Порой она начинает петь. То заунывно, то бодро, то игриво-кокетливо. От пронзительных звуков с потолка и стен начинают сыпаться комочки земли, древесная труха и черные жуки с поджатыми лапками.

Гатынь кажется неживым. Он почти совсем не проявляет себя.

Если долго смотреть на одинокий огонек свечи, можно войти в транс. Отключиться, улететь, как под воздействием легкого наркотика. Нельке доводилось пробовать травку в молодежных компаниях. Не часто, раза три-четыре. Особого впечатления тогда это не произвело, но вот сейчас, здесь – было бы кстати.

Подключиться к оранжевой точке света, втянуться в нее. Загипнотизировать саму себя. Тогда перестанет маячить под закрытыми веками лицо Танауги. Белое и круглое, как непропеченный блин. Как лепешка коровы-альбиноса… Что он там бормотал ей? "Можешь ни о чем не беспокоиться. Перебирайся пока ко мне: Гатыня нет, его койко-место свободно. Сюда никто никогда не заходит, да и сам я под крышей лишь сплю. Будешь полной хозяйкой моей хибары. Но если боишься, можно подумать о другом варианте укрытия…"

Так он ей пел, успокаивал, гладил по шерстке… а маленькие глазки бегали. Да нет, ничего они не бегали! Взгляд Танауги всегда стояч, как болото. Даже намереваясь предать ее, он ни на йоту не взволновался. Был по-прежнему невозмутим, как скала в море.

Идиотка, какая же она идиотка… Такую степень идиотизма еще поискать.

«Располагайся, устраивайся, а я схожу за твоими вещами. Самыми необходимыми. Нужно ли говорить Зеу, где ты? Я тоже думаю, что не нужно. Чем меньше людей будет в курсе, тем спокойнее ты будешь спать. Да, я тоже думаю, что лучше всего, если знать будет один-единственный. Не скучай без меня. Я скоро».

Он даже улыбнулся ей на прощание. (Если это можно назвать улыбкой.) Одарил приподнятым на миллиметр уголком верхней губы. А всего через десять минут заявились трое подручных одноглазого властителя острова…

– Боже мой, – бормочет Нелька. – Он так меня успокаивал. Убаюкивал. Обнадеживал…

– Хватит, хватит думать о нем! – строго велит ей Велес.

Он притягивает ее к себе и дует в левое ухо. Нелька трясет головой. Как ни странно, этот нехитрый прием помогает, и плоский блин предательского лица перестает маячить перед внутренними глазами.

Велес гладит Нельку по голове, осторожно выбирая комочки земли и мелкие веточки из мягких прядей.

– Нелечка, – едва слышно шепчет он, – это правда, что ты здесь безвинно?

– Правда.

– Я давно хотел спросить, но боялся…

– А чего ты боялся?

– Боялся узнать наверняка, что это правда. Слишком страшно. Хотя допустить, что закон был к тебе справедлив, еще страшнее. Совсем немыслимо. Ты и насилие? Быть такого не может. Скажи, а отчего это так стряслось, Нелечка?

– Не скажу. Все, что пожелаешь, могу рассказать про себя, а это – нет. Думай, что хочешь.

– Ну и пусть. Не говори, – разрешает Велес. – Я просто заберу тебя отсюда. Тебя и Гатыня. И добьюсь, что твое дело пересмотрят и найдут настоящего убийцу.

Нелька сжалась и напряглась под его рукой. Почувствовав, что сказал что-то не то, Велес прикусил язык. Вздохнув, он заговорил снова:

– Бог с ним, с этим судом. Всё это суета. Я просто сохраню вас обоих, тебя и Гатыня, и никому не отдам. Слышишь? Не отдам и всё. Спрячу. Арша собирается сделать Гатыню фальшивый паспорт. Попрошу сделать два…

Нелька уткнулась лицом ему в плечо.

– Жестко, – пожаловалась она. – Не можешь плечи приличные себе отъесть или мышцами накачать хотя бы…

Велес продолжает шептать, рисовать идиллические картины ее свободного будущего. Тихие слова греют, как мурлыканье кошки. Как лепет доброго, но не всесильного ангела-хранителя или домашнего божка.

Когда он доходит до семьи и детей, Нелька вздыхает. («…Замуж тебя выдам. За такого же хорошего человека, как я. Только поспокойней. Сначала родится пацан, а потом девочка…»)

– Ну, будет, – говорит она. – Это уж слишком.

Она кладет ему палец на губы, чтобы он замолчал, а чтобы не обиделся, целует в теплую щетинистую щеку.

Велес вспоминает, что женщин перед отправкой на остров стерилизуют, дабы они не производили на свет несправедливо наказанных. Он тихо стонет сквозь зубы и отворачивается.

– Ну конечно, – ворчит Нелька, – ну конечно, он будет теперь отворачиваться или вообще сейчас отодвинется. А мне тогда что? А мне тогда что останется, если ты, Велес, отвернешься, если плеча твоего, костлявого, здесь не будет?..

Она повышает голос, забыв, что, кроме них с Велесом, здесь еще четверо. Впрочем, и тихие, шепотные слова отчетливо слышны в крохотном земляном пространстве. Конечно, когда Лиаверис, устав петь, замолкает на время.

– «Жизнь – всего лишь борьба со смертью, либо с мечтой о смерти», – сомнамбулически бормочет Нелида.

– Красиво, – откликается Арша спустя полминуты. – Твое?

– Нет. Прочитала где-то.

– Красивая ложь, – бурчит Матин. – Не только борьба.

– Пожалуй. Не буду спорить, – покладисто соглашается вечная спорщица. – А ты, Велес, что молчишь? Нравится афоризм?

– Нет. Думаю, его родил некто грезящий о самоубийстве.