Последнее и единственное

– Чему вы улыбаетесь?

Он молчал.

– Почему вы не отвечаете, когда вас спрашивают?

– Я говорю только тогда, когда мне хочется.

– Ого. – Она подумала, что бы еще сказать или сделать, чтобы не чувствовать себя так неуверенно рядом с этим странным и жутковатым человеком. – Вы человек?

– Это вопрос или утверждение?

Лиаверис поднялась на ноги, шурша галькой. Высвободила ноги из босоножек и отбросила их прочь.

– Я только сейчас догадалась, что и вы – человек. И вас можно поцеловать, – она притянула его за шею и поцеловала в уголок глаза, рядом с виском.

«Ну и страшилище. Впрочем, кому как не мне знать: в таких непонятных, диких, волкоподобных мужчинах таится особая притягательная сила. Будь я его любовницей, мне стало бы дурно. Но, пожалуй, лишь в самый первый раз…» Она улыбнулась игривости своих мыслей.

– Это за то, что вы подошли на мой плач, откликнулись. Челове-ек, – нежно и торжественно пропела она. – Микрокосм. Загадочный и бесконечный. Таящий в глубине грудной клетки целую вселенную. Вы единственный, кто отказался заполнять мои анкеты и тесты – нет-нет, я не в обиде! – просто по этой причине вы для меня поистине «черный ящик». Вам знакомо это выражение – «черный ящик»?

Идрис промолчал.

– Впрочем, тут я несколько кривлю душой. Не совсем черный. Кое-что мне про вас открылось. Помните ту страшную грозу, дней десять назад? Обожаю грозы, просто не могу усидеть на месте, при первых же раскатах становлюсь сумасшедшей, шальной… Так и в этот раз – все попрятались по своим шалашам и сараям, а я носилась, смеясь, запрокинув лицо, захлебываясь ливнем. Что-то пела, кричала, каждый сверк молнии приветствовала, словно Божий подарок… (Бедный муж мой чуть с ума не сошел! Ему не впервой, правда.) Вы не видели меня тогда? – Не дождавшись ответа, она продолжала с воодушевленной улыбкой: – Думаю, что видели, потому что тоже не прятались, как все остальные, а встречали стихию лицом к лицу. Вы стояли на самом высоком обрыве у моря, там, на юго-восточной оконечности острова. Я видела: вспышки молний хорошо прорисовывали вашу фигуру. Одинокую, растрепанную… И знаете, что я заметила? От вашей головы и плеч исходил какой-то лиловый отсвет. Слабый, но заметный. Мне тогда подумалось, что у вас, должно быть, сильная энергетика. И еще я пожалела, что не умею видеть ауры, как некоторые особо продвинутые экстрасенсы. Или то был просто переизбыток электричества в воздухе? Жаль, если так. Если объяснение столь прозаическое… – Она на миг пригорюнилась, затем вскинула на молчащего собеседника отважно-проницательный взор: – Знаете, почему вас многие… недолюбливают?

– Потому что я делаю только то, что хочу.

– Это бред, – она иронично рассмеялась. – Люди так жить не могут, только – персонажи театра абсурда. Даже я, которая с детства следует всем своим желаниям, всем порывам, самым безрассудным и безоглядным, даже мне приходится учитывать требования социума. Как-то вписываться в него. Если меня потянет к мужчине, я ведь не брошусь ему на шею посреди толпы? А если захочется побегать под летним ливнем абсолютно голой, прежде оглянусь все-таки: нет ли поблизости маленьких детей и подростков? Нет, вам только кажется, что вы абсолютно свободны. Это иллюзия. Вы закованы в броню собственных иллюзий, и она, эта жесткая броня, мешает контактам с людьми. Не дает проявляться спонтанной симпатии. Вы сами обрекли себя на одиночество, следуя собственным неадекватным установкам. Вы не согласны со мной?

Идрис молча смотрел на нее, не реагируя на вдохновенное словоизвержение даже мимикой.

– Впрочем, – Лиаверис снисходительно улыбнулась, – психолог может реально помочь только тому, кто ждет от него помощи, кто открыт и доверчив. Простите мое безудержное красноречие. – Она повернулась лицом в морю и обхватила себя ладонями за плечи. – Луна сегодня на редкость зловещего цвета. Похожа не щеку, горящую от пощечины и затаившую месть… А знаете, отчего я плакала? Я пыталась соблазнить Губи, а он оказался индифферентным к сексу. Абсолютно. Несмотря на свой сексапильно-мужественный облик. Вам, кстати, неизвестны причины этого? Может, какие-то комплексы из детства или насильственная операция? Вы ведь болтаете между собой о всяком таком… Спросите, зачем его соблазнять? Из чисто деловых соображений. Можно сказать, из соображений самого высокого порядка. Вот, что за дикость: любой бы поддался – Шимон, вы… А Губи…

Идрис рассмеялся.

– Что вы смеетесь? Ах да, возможно, я слишком самонадеянно выразилась… Кстати, вы любили когда-нибудь?

Идрис отрицательно повел головой.

– Я так и думала. А почему? Хотелось бы узнать причины этого.

– Любовь не имеет ко мне отношения.

– Как говорят некоторые уголовники: «Любовь для меня – как мина по борту!» Понимаю.

– Ничего ты не понимаешь.

– Ну, вот только оскорблений не надо! – Она погрозила ему пальцем. – Мы с вами еще не настолько близки, чтобы я прощала выпады и уколы в свой адрес. Но, очень возможно, что со временем…

Идрис опять рассмеялся. В свете луны блеснули зубы, странно белые и молодые.

– Ну вот, вы снова хохочете! Почему?

– А ночь теплая, потому и смеюсь. А ты – дура.

Лиаверис гневно охнула и отступила на шаг назад.

Идрис, широко взмахнув рукой, обрызгал ее с головы до ног. Переливчатый шёлк облепил тело, обрисовав все подробности, которыми она так гордилась.

Отчего-то ей стало невыносимо страшно. Защекотало на голове – Лиаверис догадалась, что собираются встать дыбом растрепанные и мокрые волосы.

«Ве-е-ера!» – опять донеслось издали.

Лиаверис развернулась и ринулась – босиком, приволакивая ногу, оступаясь на влажной гальке, словно подбитая чайка, – на этот зов. Как на свет. На спасение.

Глава 12. Свидание

– Не хочу говорить на эту тему, – отрезал Шимон. – Молчи.

Зеу замолчала.

Они лежали на траве, подстелив куртку Шимона. Было поздно, далеко заполночь, но лагерь еще шумел полной жизнью, бурлил, хохотал, вскрикивал.

Сегодня Шимон неожиданно одарил ее своей благосклонностью, что случалось третий раз за все время, предложив прогуляться до ближайшей полянки, укромно защищенной деревьями и от морского ветра, и от праздношатающихся островитян. (Это было тем более необычно, что весь ссыльный народ нынешней ночью отводил душу, расслаблялись каждый на свой лад, радуясь панике в рядах начальства и сквозняку свободы.)

Зеу хотелось растянуть минуты, продлить свидание до бесконечности. Но молчать не хотелось. Ее тянуло гладить его лицо, целовать брови, лохматить волосы и говорить. Рассказывать о себе, узнавать что-то о нем, делиться, смеяться…

Сильнее всего Зеу мучилась от того, что Шимон разговаривает и смеется по большей части не с ней. (Что он целует не ее – шут с ним. Это можно вытерпеть. Хотя тоже больно. Больно, больно…)

Зеу заговорила и, конечно же, невпопад. Она спросила, как может Шимон быть приятелем такого отпетого негодяя, как Губи. Он ведь даже хуже Идриса, потому что Идрис, по крайней мере, не прячет свою сущность.

Шимон нахмурился и заявил, что не позволит плохо говорить о своих друзьях.

– Запомни, – он приподнялся на локте, – выбирая между женщиной и другом, Шимон выберет друга. Всегда, в любых обстоятельствах. И даже когда я выбирал между любимой женщиной и другом, я выбрал друга.

– Но разве он тебе друг?

– Теперь – да.

Шимон оборвал разговор, и оба молчали. Становилось прохладно. Равнодушные звезды рассматривали их с темно-коричневого неба, наполовину занавешенного бахромой лиственниц. Стрекотали бессонные насекомые. Шуршал галькой прибой.

Зеу поежилась и тихо вздохнула. Шимон примирительно обхватил ее за плечи и притянул к себе. Трава была мокрая, и сырость понемногу проступала сквозь куртку.

– Шим… ты любишь Нелиду?

– Не-а. Я никого не люблю. Раньше что-то такое охватывало, бывало. Не сильно – так, слегонца. Как насморк. Теперь вылечился насовсем, к счастью.

– А зачем ты тогда с ней…

– Хочется, – просто ответил он. – Я люблю женщин. Женщин вообще, а не кого-то в особенности. И девушек, – он мечтательно пощелкал языком. – Только их здесь нет, к сожалению, девушек. А Нелида к тому же еще и баба неплохая. Как человек. Как любовница тоже ничего.