Последнее и единственное

Широкое лезвие вонзилось в землю в полушаге от ступней узника.

– Зачем это?..

– А затем, что тесновато здесь, – весело ответил охранник. – Пока вас двое, но скоро прибудет пополнение. Не мешало бы расширить раза в полтора. Поработай-ка, пошевели мускульной силой! Тебе ж все равно делать нечего. Потом сам спасибо мне скажешь, когда вас набьется тут, как сардинок.

Велес, не прикоснувшись к лопате, шагнул к нарам с лежащим на них… с тем, что поначалу принял за груду одежды. «Пока вас двое!» О болван, как же он сразу…

– Гатынь!

Ни звука. Дикая мысль, что это не Гатынь, а безжизненное его тело, пронзила и встряхнула, как разряд тока. Медленно, негнущейся рукой Велес стянул с головы лежащего прикрывавшую ее куртку, и горячая волна облегчения едва не сбила с ног.

Гатынь был жив. Бледное запрокинутое лицо дрогнуло и снова застыло. Глаза, не моргая, смотрели Велесу в переносицу.

Велес бросился к дыре и крикнул:

– Его что, пытали?! (С-сволочи.)

– Не… упаси боже, – охранник покачал головой. – Он давно так лежит и не шевелится. Должно быть, от страха. Но зачем ты с ним возишься? Оставь. Толку от него не больше, чем от соломенного матраса. Копай лучше, копай! Вспомнишь мои слова, когда через два или три часа тут не протолкнуться будет. Тогда уже ничего не сделаешь. Даже лопату развернуть не сможешь!..

Велес вернулся к Гатыню и присел перед ним на корточки.

– Гатынь! Ну, проснись же! Ну, очнись же, собака… Вернись! Это я, Велес. Ведь ты узнал меня? Узнал, я знаю, – он провел ладонью по густым пружинящим волосам надо лбом и улыбнулся просительно. – Ведь ты же слышишь меня?..

Каким должен быть страх и безысходность, чтобы довести до подобной окаменелости, безразличию ко всему на свете, даже к родному, даже к надежде на спасение? Велесу казалось, что он пытается пробудить мертвого. И умершего не сегодня, а давным-давно.

– Мы вместе, Гатынь. Нас двое теперь. Мы выпутаемся… Клянусь тебе, что всё не так безнадежно! Ты мне не веришь? Если б он хотел убить нас, сделал бы это сразу. Не тратил бы время на рытье этой ямы. Гатынь! На днях за нами прилетят с большой земли! Нас разыщут. Всё не так страшно…

– Черта с два они вас разыщут! – весело возразил охранник, улегшийся на живот и свесивший лохматую голову, чтобы лучше слышать, что творится внутри. – Он не такой дурак, как тебе хотелось бы! Сказал бы я, что вас ждет, но… – он пощелкал языком, – не имею права!

Велес понизил голос до шепота. Он шептал, пробуждал, будоражил. Укутывал в теплое, защищающее, родное… покуда глаза на бледном лице не ожили, словно вернувшись откуда-то издалека.

– Гатынь! Очнулся, собака…

Глава 11. Лиаверис

Матин страшился реакции жены.

Он говорил подчеркнуто сухо, словно отдавая распоряжения подчиненному:

– Проверь, всё ли необходимое ты взяла. Галеты, консервы, спички. Воды три канистры. Из вещей не бери ничего, кроме теплой одежды. Старайся, чтобы тебя видели как можно меньше. Не мелькай у них на глазах. Времени тебе на сборы – до двух часов ночи.

Реакция не заставила себя ждать.

Лиаверис подняла на него спокойный холодный взгляд и надменно блеснула зубами:

– Бегство в два часа ночи? Словно испуганные крысы с треснувшего корабля?.. Без Велеса? Черта с два! Без Велеса я не уеду.

– Это приказ Велеса, – он старался сдерживаться.

Лиаверис расхохоталась.

– И мой тоже. В отсутствие Велеса ты обязана подчиняться мне.

– Вот как? Отчего же все предыдущие годы было наоборот? Проснулась всю жизнь дремавшая воля к власти? Почувствовал себя наконец мужиком?.. – Она поглядела с такой издевкой, что Матин почувствовал короткий и хлесткий приступ ненависти к жене.

Не прибавив больше ни слова, Лиаверис вскочила и рванулась к выходу из палатки с резвостью пятнадцатилетней. Даже не вспомнив, что на ней ночная рубашка, а на лице блестящий слой крема.

Матин подался за ней и крепко ухватил за локоть.

– Ох! – она зашипела от боли, смешанной с изумлением. – Ну хорошо, хорошо! (Раньше бы так – ну и балдела бы я от тебя, мой милый!) – прикрыв глаза, чтобы скрыть прыгающие в них лихорадочные огни. – Хорошо, – повторила она с фальшивым смирением. – Я пошутила. Выпусти меня, пожалуйста. Я целиком и полностью покорна тебе. Я только оденусь, приведу себя в порядок и всё-всё сделаю. Оставь меня на несколько минут!

«Черта с два!» Лиаверис находилась в приподнятом и диком состоянии духа. Она решила действовать. Пришел ее час. Пришло время раз в жизни совершить стоящий, острый и восхитительный поступок. Деяние! Нет, ей не раз на протяжении ее бурной жизни доводилось участвовать в чем-то остром, опасном, захватывающем дух. Бессчетное число раз! Но это было не то. Было игрой, щекочущей нервы. А вот сейчас, сегодня, сию минуту ей предстоит совершить такое, на что можно будет потом опираться всю жизнь. Что пройдет сквозь ее рыхлую, пеструю судьбу ослепительным и чистым стержнем.

«Я не уеду! Отсюда! Без Велеса!»

И пусть она подавится своим острым и ядовитым языком, эта старая сухая жужелица, кичащаяся своим интеллектом! Она способна только болтать и язвить, но никак не действовать, не спасать, не прыгать, зажмурившись, в ослепительную бездну подвига.

Лиаверис подошла к высокому зеркалу. (Стоило немалого труда убедить Велеса и Матина взять его на остров, и ведь не зря: сегодня оно, ой как пригодится!) Дерзко и весело всмотрелась в свое отражение. Макияж, конечно, нужен предельно обдуманный и выразительный. Ярко, но не кричаще. Эротично, но без вульгарности. Нарастить ресницы… погуще, подлиннее… вот так. Не глаз, а цветок с изогнутыми, длиннющими лепестками. Помада? Жемчужно-розовая. Губы – главная ловушка на лице женщины. Капкан. Нежный-нежный, мягкий-мягкий, но при этом смертельно прочный. Не вырвешься! Волосы распустим… золотистой искрящейся волной по плечам. Плечи должны быть открыты. Оба? Нет, лучше одно. У нее как раз есть такое платье, с открытым левым плечом, из переливчатого жемчужно-серого шелка. Как удачно, что она ни разу не надевала его здесь!

Вот оно. Как волшебно окутывает струящийся шелк фигуру! Хорошо, что она много загорала в этом году: открытая спина и плечо дивного золотисто-смуглого цвета… Напевая и запрокидывая голову, Лиаверис оглядела себя с макушки до ног. Гордо тряхнула искрящейся волной волос, довольная результатами осмотра. Красивая, черт побери. Острая, резкая, вздорная – сногсшибательная! – красота. И тридцать пять – совсем не старость. Совсем нет!

Выпить бы. Лиаверис шагнула к выходу из палатки, но вовремя осадила себя. Что она скажет мужу, мимо которого неминуемо должна пройти? (Матин, как преданный пес, сторожит ее снаружи, в этом нет сомнений.) Мужу, в котором внезапно взыграло мужское начало (вот уж не вовремя!), огненная стихия «ян» (если бы раньше – это бы ее развлекло и позабавило, но сейчас?!) Скажет, что идет к продуктовому складу за консервами, которых, на ее взгляд, взяли недостаточно. Да, но платье! Вряд ли при всем своем простодушии Матин поверит, что одеяние это наиболее пригодно для долгого морского путешествия. Конечно, он довольно-таки ограничен, милый ее муженек, как и все мужчины, но не до такой же степени. Да еще этот «янский» взрыв!..

После минутного колебания Лиаверис взяла маникюрные ножницы и двумя взмахами вспорола стенку палатки в противоположном от выхода месте. Плевать! Больше им это жилище не пригодится. Пролезла в получившееся отверстие, пригибаясь, высвободилась из-под натянутого от дождя тента. Хорошо, что ее бедра узки, как у подростка, а на животе совсем нет жира. Вот только платье! Она в нем скользкая, как льдинка или обмылок, и это удачно, но только бы не испачкать и не порвать ненароком…

Благополучно выбравшись (и даже не растрепавшись) за пределы дома и отойдя на безопасное от бдительных глаз мужа расстояние, Лиаверис остановилась и перевела дыхание. Она порадовалась, как подходит к ее настроению сегодняшняя душная ночь с воспаленно-оранжевой щекой луны над мохнатыми елями. «Выпить бы». Выпить – и раскрутиться, разгуляться. Положиться на алкоголь, как на доброго бога, языческого веселого божка, который сделает раскованной, ослепительной, всемогущей… Она пощелкала пальцами и рассмеялась.

Из репродуктора доносилась громкая музыка. Перекликались тут и там возбужденные голоса. Вспыхивал фейерверком смех, то звонко-рассыпчатый, то с визгливыми истерическими нотками. Казалось, все вокруг справляют какой-то праздник – достаточно, натужный, впрочем, судорожный, лишь имитирующий безудержное веселье.

Несколько раз Лиаверис попались откровенно хмельные лица. Вначале она не верила своим глазам, но на пятой или шестой тупо-бесшабашной физиономии догадалась, что алкоголь, видимо, самодельной выработки. Поскольку пьяные не таились, было ясно, что полетели все сдерживающие тормоза. На острове набирала силу анархия.

«Ну и пусть. Пусть он хоть провалится в преисподню, весь этот остров! Все равно мы скоро уедем и уже не увидим, что здесь будет твориться. Вот только надо, чтобы оно получилось – то грандиозное, что она задумала. Выпить бы…» Она улыбнулась, вспомнив, что вокруг – разливанное море самогона. Наверное, ее угостят, если она попросит. Не могут не угостить. Самогон она пила уже, разумеется, было такое в ее опыте. Гадость вонючая, зато хмелеешь быстро. Вот только стоит ли ронять себя, снисходя до этих багровых физиономий? Багровых, яростных, топорно-агрессивных… Все-таки интуиция ее на подвела – тогда, полгода назад, когда она приняла решение отправиться психологом на остров. Знакомые, посвященные в ее жизненное кредо, твердили: «Какие острые ощущения, бог с тобой! Заурядная рутинная работа. Ни один из ссыльных, зная об "обереге" и "бластере", даже не подойдет к тебе, не говоря уж о чем-то остром. Разве что воздухом свежим надышишься! Укрепишь здоровье». Помнится, она колебалась: и впрямь рутинная работа. Они ж однообразные все, и тупые к тому же. Но все-таки решилась, поехала, и Матина прихватила с собой после трехмесячных супружеских баталий. И не ошиблась, попала в яблочко! Два месяца было рутинно и скучно, и до оскомины безопасно, зато теперь!.. Ни о чем подобном она и мечтать не смела. Жуть. Жутко и восхитительно!

И страшно. Так страшно, как не было даже на Алтае, когда она заблудилась в карстовой пещере и спасатели отыскали ее лишь на пятые сутки. Но она любит испытывать страх, вот в чем дело. Никто не любит, а она… Она умеет смаковать леденящий ужас. Когда до безумия страшно, хочется бежать со всех ног, и она бежит. Только не в ту сторону – не от источника страха, а по направлению к нему. Вот как сейчас, в данную минуту. Идет, посмеиваясь и торжествуя, к самому жуткому существу на острове. (А может, и на всей земле – кто знает?..)

Рассудив, что тот, кто ее интересует, скорее всего в столовой, Лиаверис направилась туда. Она вошла в набитое людьми, ярко освещенное помещение и пересекла его походкой модели на подиуме. На нее оборачивались, и даже гул голосов притих на несколько секунд. Ошарашенные, насмешливые, жадные взгляды. Пьяная любопытствующая плоть…

«Всё это для меня – музыка, хмельное возбуждение, гудящая толпа, ругань и хохот – всё это мое, мне на руку!» Ей казалось, что она раздвигает чужие взгляды – плечами, коленями, упругим телом, душистыми волосами – пробивается сквозь них, как сквозь воду, жгучую, едкую, грязную… но не пачкающую ее, тем не менее, и не захлестывающую.

На крохотном пятачке пола в центре шевелились в тесном танце несколько мужчин и женщин. Прищурившись, Лиаверис обежала их взглядом, отметив, как по-разному самовыражается, само-выплескивается народ – под одни и те же ритмично-хлещущие звуки. (Психологический тест под музыку, да и только!)

Приземистый бородач в рваной футболке переступал с ноги на ногу, неуклюже поводил корпусом, мотал упоенно тяжелой бородой.

Парни с грубыми и красными, упившимися лицами, запрокинув подбородки и вывернув локти, надламывались в жестком, с немыслимыми углами, экстазе.

Две беззастенчиво молодящиеся, раскрашенные тетки в обтягивающих брючках движениями коленей, плеч и бедер как бы говорили: ах, нет… допустим… подойдите… ох, теснее… жу-у-уть… сладенький… пшел к черту…

Выждав приличествующую паузу, Лиаверис красиво взмахнула оголенными руками, издала томно-залихватское: «О-ля, о-лей!» и врезалась в самый центр, в самую густоту танцующих.