Роман без героя

– Вот теперь ты вступай, – балагурили партизаны. – Харчи привез, нехай считают коммунистом…

Водянкин хитро посмотрел на товарищей.

– Э-э, робяты… Коммунистом меня считали бы, кабы я с задания не вернулся. А коль вернулся, да с харчем не сбег к Нюрке с дитями – какой же я большевик? Я так… солдат живой.

Глава 33

ПЕРВЫЙ БОЙ

Из партизанского дневника

Пустошь– Корень.

Партизанская база.

В тот же день.

Командира и комиссара я проводил до большого дуба. Шли уже в густых сумерках. К ночи подмораживало. На небе засияли первые звезды.

С собой у них из оружия – командирский наган и немецкий штык, с которым Петр Ефимович никогда не расстается. Водянкин предлагал «сухой паёк» в виде некоторых зоринских продуктов, которые он привез на базу. Но командир отмахнулся:

– К своим идем в гости – к Пармену и Парашке. Чай, покормят по старой памяти…

С начала организации «Мстителя» за командира я остался впервые. Сидел в своей «медицинской землянке» и ждал донесений.

Ребята Тараса Шумилова нашли Федора не на Свапе, а тут же, на базе -в брошенной партизанами землянке, которую еще с лета залило грунтовыми водами. Доложили, что приказ командира выполнили. Фёдора, «этого посадского медведя», еле-еле втроем одолели. Привязали к дереву для острастки. И «малость поучили».

Проверять исполнение командирского приказа я не стал. Результат исполнения командирского приказа в виде ссадин и синяков был и на лицах исполнителей.

А к восьми вечера на базу неожиданно вернулся беглец – Клим Захаров. Правая рука была перевязана разорванной на длинные лоскуты рубахой. Ребята хотели было скрутить и его, но я остановил их – уж больно не похож был Клим на предателя и преступника.

Клим, узнав, что отец и сын Карагодины отправились за ним в Слободу, заволновался: «Нужно срочно идти на выручку! Собирай, Лукич, самых крепких мужиков. Не ровен час к карателям угодят в лапы…».

Оказывается, он все-таки вышел к Хлынино, где и встретил немецкий грузовик с карателями. Полагаю, что это начало той самой операции «Белый медведь», о которой говорилось в штабных пакетах с сургучовыми печатями.

Я попросил его показать рану на руке. Начал отнекиваться, говорить, что это всё пустяки, доктор. Заживет, мол, как на собаке. Наскоро обработал рану самогоном. Вырвался, махнув рукой. Сказал, что вот теперь зажгло, а то и не болела даже. Зачем, мол, бередил?

Мужественный человек. И, как большинство русских, на редкость терпеливый. Господь терпел и нам велел.

Только всё торопил:

– Чё ж ты, Лукич, раздумываешь? Это не простуду травками лечить… Палить партизанские хаты будут…

Я распорядился, чтобы Клим по тревоге поднимал отряд. Всех мужиков, кто покрепче. И чтобы взяли весь арсенал: винтовку Мосина с пятью патронами, три охотничьих ружья, ржавую казацкую саблю, которой Гандониха рубила капусту. Короче – всё имеющиеся в наличие оружие. У кого такового вообще нет, то я приказал взять топоры, ножи и даже колья. Партизанское оружие в бою добывается.

Никто из партизан возвращению Клима не удивился. Его команды воспринимались, как должное. Только Николай Разуваев отказался отдать Захарову охотничье ружье, передав его Водянкину: мол, раз пальнуд уже – и под партизанскую «тройку» угодил… Пусть уж лучше у старого рубаки находится. Надежней будет.

Начпрод взял на себя командование первым взводом «мстителей». Второй взвод, прикрывавший первый, остался под моим командованием.

Собрались по-военному быстро. К моему удивлению молодые ребята рвались в бой. И это несмотря на скудное вооружение и почти отсутствие боеприпасов. Водянкин продемонстрировал мне бутылку с зажигательной смесью, предназначенную для уничтожения танков. Сказал, что раздобыл в последнем продовольственном рейде. Поменял на старые валенки у какого-то окруженца, прибившегося к молодой зоринской вдовушке. Весьма своевременное приобретение.

К селу Хлынино подошли со стороны леса. Благо, дом, у которого стоял немецкий грузовик, был крайним от леса. Шестеро немцев лопатами откидывали снег с дорожного заноса. Шофер, повозившись с мотором, наконец-то захлопнул капот. Доложил старшему, что можно ехать. Солдаты в боевой амуниции, с оружием, попыхивая сигаретами, забрались в открытый кузов грузовика. Грубовато шутили, нервно посмеиваясь. Кто-то дунул в губную гармошку, но на него зашумели товарищи. Музыки больше не слышалось.

Со своего наблюдательного пункта мне было хорошо видно, как с бутылкой в руке, резво работая локтями, пополз к машине Водянкин. Ружье он передал Климу, чтобы Захаров прикрыл «бомбилу».

В следующий момент зашипел запал, и бутылка полетела в машину. Хлопок – и грузовик вспыхнул факелом. Из кузова на снег с криками стали вываливаться горящие солдаты. Взводный командир, выскочив из кабины, сделал несколько выстрелов из пистолета и побежал к дому. Но Захаров уложил офицера метким выстрелом из старого ружья.

Заработала и винтовка Тарасова. Раздались выстрелы с нашего левого фланга. Раненых немцев уже добивали почти в упор. У дома с темными окнами всё на минуту стихло. Потом взорвался бензобак грузовичка, и огонь перекинулся на деревянные хозяйственные постройки, подбираясь к самому дому. Кто-то из ребят сказал: «Дом-то – Шнурка! Не тушите, пусть горит синем пламенем».

– Вперед, ребята! – уже махал с дороги Клим партизанам, рассматривая следы на снегу. – В Слободу мотоциклетка ушла… Успеть бы.

Разгоряченные боем, опьяненные радостью первой победы над страшным непобедимым врагом, партизаны бросились за Климом.

– Не так ходко, хлопчики!.. – умолял Вениамин Павлович. – Мое сердце крепко подорвано паленым самогоном Гандонихи… Сбой поршень дает.

Партизаны только посмеивались и подбадривали своего героического начпрода. Тарас пошутил:

– А разве ты, Водяра, не ее самогонкой фрицев спалил?

Ребята дружно грохнули смехом. Сил после боя прибавилось.

Кто-то из партизан обернулся, протянул, глядя на освещенную околицу Хлынино:

– Вона как полыхнуло, отсюда аж зарить[52 - Зарить – поджигать, ярко гореть.]…

Я сам чувствовал, как страх, заполнявший наши души первые месяцы войны, постепенно освобождал место надежде и вере. Вере в свои силы. В себя. А значит, в общую победу. И еще оставалось место для любви – самому сильному и страстному человеческому чувству. И чем больше любовь была к своим очагам, этим неприхотливым печам в деревянных избах, березам под окошком, полноводным рекам и речушкам, полям и лесам, тем сильнее выступала в лихую годину обратная сторона этой любви – ненависть к пришлому врагу этой загадочной, непостижимой для любого чужеземца своей внутренней «аномальностью» земли Русской.

Глава 34

ПРИСНЫЕ[53 - Присные – вечные, истинные, сущие.] ЛЮДИ

Из партизанского дневника

Пустышь– Корень.

Партизанская база.

Ничто так не разделяет, но и не сплачивает русских людей, как борьба со смертельным врагом. Эта приснопамятная, как говаривал в своих проповедях слободской батюшка отец Василий, история, наверное, заслуживает былинного героического зачина. Но моя каждодневная суета, вечные отвлечения от этих записок, скудный литературный дар потомственного лекаря с немецкой фамилией не дают мне реальной возможности передать великого единения народа. Этих простых людей, сплотившихся в своем священном порыве не пустить ворога в свои слободы и городки, к своим не хитрым, но священным семейным очагам – русским печам, размерами которых так удивлялись еще наполеоновские солдаты. Не быть русскому человеку под чужеземным игом. Своих еще стерпим-слюбим как-нибудь. До поры до времени. Но чтобы чужого!..

Большого боя в Слободе не получилось. Когда мы, скатившись по обледеневшему склону оврага, вышли к уже пылавшему дому Захаровых, командир наш с окровавленной шеей уже остыл на красном истоптанном десятками ног снегу. Петр Ефимович с выпученными глазами и другими признаками асфиксии[54 - Асфиксия – удушье.], лежал на спине, глядя остановившимися глазами в звездное небо. (По-видимому, умер не от собачьего укуса в шею, а от недостатка кислорода, захлебнувшись рвотной массой).

Кто-то из партизан разбил окно, полез в горящую хату. Тут же выбрался на воздух, сказав: «Деда с бабкой заживо сожгли, гады!..».

Клим Захаров бросился к двери уже загоревшегося сарая, откуда послышался нечеловеческий крик. Лучший плотник Слободы выбил бревно, подпиравшее дверь – и мы увидели нашего комиссара. Лицо его было закопчено, в ссадинах. Полушубок уже начинал тлеть от высокой температуры внутри строения. Противно пахло горелой овчиной.

Ребята подвели к нему немца, взятого в плен у мотоцикла, который каратели при бегстве так и не сумели завести. Другого немца подстрелили еще при атаке. Он, уткнувшись стальной каской в руль мотоцикла, так и остался сидеть в мягком мотоциклетном седле.

На плече Шумилова висело трофейное оружие.