Алька. Кандидатский минимум

– Вы знаете, не могу.

– Ох уж, москвичи. Ну, ждите, если скотник придёт – с утра ждём, болтается где-то.

Вернувшись, я стал помогать разгружать щиты. Павлов, увидев меня, спросил:

– А что с мясом?

– Забить телёнка некому – я не могу. А бабам в телятнике не до нас.

Услышав наш разговор, Сашка Буряк удивился:

– Ты чего, телёнка зарубить не можешь?

– Не могу.

– Да это минутное дело.

– Сделай.

Бурикело, сбросив рукавицы, решительно направился в сторону телятника. Появился минут через двадцать, какой-то притихший, ничего не говоря, натянул перчатки и стал таскать доски.

– Ну чего, когда за мясом идти?

– Бабы сказали – часа через полтора.

– Забил?

Саня остановился, посмотрел на меня такими же грустными карими глазами, какими глядел на меня телёнок.

– Не смог.

– Чего? Минутное дело ж.

– Он такими глазами на меня посмотрел, что у меня рука не поднялась.

Сварив парням кашу на ужин, я пошёл за мясом. Мне предложили полтуши, я взял, отказавшись от ливера, – не представлял, что с ним делать. Придя домой, срезал до полуночи мясо с костей – набил им ведро с верхом, накрыл тряпкой, в которую мне завернули его в телятнике с наказом прополоскать и вернуть, и сунул на ночь в печь, которую закрыл заслонкой – это было самое прохладное и малодоступное место в доме, помыл посуду и лег спать.

Утром, накормив пацанов гречневой кашей с колбасой и чаем, пошёл по деревне поговорить с бабками, что мне делать с мясом, чтобы оно не протухло. Дело оказалось непростым – все как вымерли, видно, разбрелись по огородам, но одну сыскал, подошёл.

– Здравствуйте.

– Здравствуй, милок.

– Вы знаете, мы вчера мясо получили в телятнике.

– А как же, знаю. Рубить у вас никто не могёт.

– Ну да, мяса много, а как сохранить, не знаем, не подскажете?

– А чего не подсказать? Ты, милок, возьми ведро чистое, нарви жёголки поболе, настели по дну и соли крупной насыпь, каждый кусок солью натирай и укладывай по боковушке ведра жёгалку, рядок мяса уложишь, потом крупной солью, потом жёгалкой, потом солью, и так до верха. Поверху солью погуще, а по соли жёгалки не жалея, и досочку чистую, чтобы жёгалка не топорщилась, и камушек. Сверху тряпочкой закрой, выкопай ямку на два ведра глубины, только подальше от сральни. Ведро в ямку поставишь, сверху жёголки побольше, и присыпь землёй.

– А как же нам в готовку? Надо же каждый день доставать.

– Ну что ж, ничё, достанете.

– А что такое жёгалка?

Бабуля посмотрела на меня, не скрывая удивления.

– Трава такая.

– А как она выглядит?

Бабка поняла, что разговаривает с идиотом.

– Ну, трава такая, везде, у заборов растёт.

Оглядевшись по сторонам, но не обнаружив искомую траву, старушка повернулась и засеменила по своим делам. Я, понимая, что ценный источник информации уходит, стал лихорадочно срывать траву, растущую у забора, подбегать к ней, каждый раз спрашивая:

– Это жёгалка, это жёгалка?

Понимая, что она беседовала с умалишённым, старуха стала озираться по сторонам, чтобы призвать на помощь, и, не увидев никого, прибавила ходу, оглядываясь на меня глазами, полными сочувствия и страха, – кто ж его разберёт, возьмёт и ткнёт в глаз пальцем. Понимая, что мне её не догнать, я поплёлся назад, размышляя, что же такое ЖЁГАЛКА.

Думая, как понять, что это за трава, я задумался: а откуда у неё такое странное название – жёгалка, и ответ пришёл сразу: наверно, жжётся, а что это за трава, растущая у каждого забора, и вдобавок жжётся? Так это ж крапива. Огорчаясь своей тугодумости, нарвал ворох крапивы, выполнил всё, что велела сделать славная старушка, прикопал ведро в тенёчке, оставив немного мясца на пару дней кормёжки ребят.

Не очень представляя, что и как готовить, я просто резал его узкими брусочками и жарил на сковородке, добавляя все специи, которые у нас были. Были у нас соль, аджика и хмели-сунели. Ели нормально, понимали: недовольный встанет на место повара, а желающих что-то не было.

Помыться толком не было возможности, брали воду из колодца, сливали друг другу. Весёлый дед, увидев наше бедственное положение, пригласил нас к себе – попариться и помыться в бане. Впервые в жизни я парился в чёрной бане – топящейся по-чёрному, вдобавок в ней были земляные полы, и находиться в ней, то есть и мыться, и париться, надо было или сидя на корточках, или полусогнувшись. Это был интересный опыт, непростой, но ничего, зато, отпарившись, отмылись.

В последний день перед приездом Тележникова я, уже считающий себя большим кулинаром, решил подать к обеду здоровенный кусок, полагая, что так будет красиво. Подобрав соответствующий по размеру ломоть, нашпиговал его чесноком и, не мудрствуя лукаво, начал жарить его на сковороде. По ходу процесса жарки стали происходить интереснейшие вещи. Первым делом жарящийся кусок стал стрелять во все стороны дольками чеснока, которые я старательно в него напихал. Когда весь чеснок улетел, из куска стремительно полезли опарыши, которые в изрядном количестве стали покидать своё временное пристанище. Опарыши, вылезая на поверхность, моментально зажаривались, скручиваясь в завиточки. Этот факт меня удивил, но не очень расстроил, стало понятно, что или я не очень тщательно выполнил все рекомендации бабульки по хранению мяса, или сама технология предполагает, что возможны такие эксцессы. Я прикинул: ну что такое опарыши – тот же белок, прожарю получше, и всё будет в порядке. Так и сделал.

А что до чувства брезгливости – когда ты месяц проживаешь, мягко говоря, в весьма некомфортных условиях, когда вкалываешь по десять часов в день, зачастую выполняя неимоверно тяжёлую работу, все чувства притупляются, нежели когда ты в костюме, белой рубашке и галстуке, дожидаясь в профессорско-преподавательской столовой, когда официантка принесет тебе заказанное блюдо, обсуждаешь с коллегой, как влияет первый инвариант тензора напряжений на наступление пластического состояния в квазигомогенных транстропных средах.

Чтобы народ не забастовал, счистил ножом трупы опарышей и подал к столу. Мясо было жестковатым, но народ уплетал – а куда деваться, больше ничего не было, даже колбаса кончилась.

Чуть-чуть я не спалился – Игорь Дубакин, разглядывая какую-то часть своего куска, с удивлением произнёс:

– А это что такое?

Видно, где-то я проглядел – не счистил опарышей, но сидящий рядом Павлов, моментально всё просчитавший, своим ножом смахнул то, что я не заметил, произнеся:

– Да это хмели-сунели, ешь, всё нормально.

Щедро сыпанул при этом ему в тарелку на мясо этих самых хмели-сунели, надо сказать, что скрюченные палочки какой-то травы в этой специи в самом деле напоминали жареных опарышей, и Игорь то ли успокоился, то ли принял правила игры, но обед продолжился. Остальные не обратили на диалог никакого внимания.

На следующий день приехал Саня и стал разбираться с мясом и прочими делами.

Саня, как человек, родившийся и проживший до окончания школы в Грузии, готовил только грузинские блюда, как правило, чанахи и оджахури на первое и второе, и готовил вполне умело. Поскольку родился он в русской семье или сам не был большим любителем острых блюд, на мой вкус они были пресноватыми, поскольку я большой любитель острой, перчёной пищи, но лопал я тогда Санькину готовку – будь здоров, уплетал за обе щеки, и не только я. Наши упражнения на свежем воздухе этому способствовали.