Алька. Кандидатский минимум

– Я коллега Леонида Константиновича, преподаватель ведущего московского вуза, кандидат наук Рейн Алек Владимирович, изобретатель СССР. Мы с Леонидом Константиновичем здесь в служебной командировке. Так почему и куда вы тащите известного советского учёного, доцента и крупного специалиста? Что произошло?

– Мы на дежурстве, идём мимо гостиницы, на балконе стоит этот ваш крупный специалист. – Лёня и в самом деле был весьма крупным, килограммов под сто двадцать и росточком метр восемьдесят три. – Кидается в стоящих на автобусной остановке гражданок палками и орёт: «Девки, давайте к нам».

– Палками? Какими палками, откуда он палки в номере может взять?

– Так он их от балконных перил отрывал.

Тут подал голос известный советский учёный, пропищав жалобным тоном:

– Алик, я щепочки от перил отрывал, чтобы внимание привлечь. Мы с девчонками на остановке переговаривались.

Я решительно двинулся в номер, один из ментов посторонился, пропуская меня. Проходя, я предложил:

– Пойдёмте на балкон, оглядимся, чтобы понять, что там происходило.

Один милиционер с двумя полосочками на погонах – надо полагать, младший сержант – отправился со мной, другой, погоны которого не были отмечены ни полосками, ни звёздами, продолжал висеть на Поляковском.

– Да что вы в него вцепились? Куда он денется? Вы не волнуйтесь, если виноват, ответит за всё.

Лёня, изображая деятельное раскаяние, понуро повесил голову, мент отпустил его.

Выйдя на балкон, мы с младшим сержантом стали изучать состояние перил. Осмотр показал, что перила с момента строительства здания не красились, не ремонтировались, половина их ещё лежала на стальном основании, а другая часть валялась на газоне, который был засыпан обломками перил, сыпавшихся со всех балконов.

Мы были одни, я обратился к нему:

– Сержант, ну, доказать, что он швырялся с балкона не сможешь, ты ведь у свидетелей не успел взять адреса?

– Почему не сможем? Нас двое, оба подпишемся.

– И нас двое.

– Вы же позже пришли.

– Ну, прав, ты прав. Позже пришёл, но что же, мне товарища бросать? Потом ты же видишь – он мужик-то нормальный, чуть лишнего выпил – расшалился, ну, бывает, вырвался на свободу. Но ведь беззлобный, не шпана какая-нибудь. Это же очевидно, что ничего ему не будет – максимум письмо на работу, но у нас строго с этим – накажут по партийной линии стопудово, да и по службе может пострадать. Что мужику-то жизнь ломать из-за ерунды?

– Вот для вас, москвичей, всё ерунда, приезжаете сюда к нам как в колонию, типа вам всё можно, а мы для вас полное говно.

Проговорили мы на балконе минут сорок. Вернувшись в комнату, нашли там только Лёню, дремавшего, сидя на кровати.

– А где мой сотрудник?

Проснувшийся доцент развёл руками.

– Не знаю.

Мы вышли в холл – рядового и след простыл. Старшина снова озлился:

– Ушёл – и хрен с ним, своё получит, а я пойду звонить, вызывать наряд, будем забирать твоего великого учёного на пятнадцать суток.

Да что ж за напасть такая, всё бы этим ментам кого-нибудь упрятать за решётку.

– Слушай, а может, как-то решим иначе?

– Даже не предлагай, а то вместе с ним сидеть будешь.

– Погоди, не горячись, пойдём вниз, а то люди спят уже, мы им мешаем.

Мы спустились на первый этаж и проговорили с ним ещё часа полтора-два, прощались как два добрых товарища – мне показалось, что его мнение о москвичах подверглось некоторой корректировке. По сути-то, он был отличный парень, хороший человек.

Я поднялся наверх, зашёл в наш номер – там стояла мёртвая тишина, это меня изрядно встревожило. Включив свет, я убедился, что моя догадка верна – Лёни в номере не было.

Я вышел в холл и обессиленно прислонился к стене – не представлял, где его искать. А если он опять втравился в какой-то блудняк? Просто стоял в полной прострации, как вдруг услышал какой-то звук. Прислушался – явно был слышен храп. Свет в холле был выключен, и я пошёл на этот звук. Тьма стояла непроглядная, я шёл осторожно, боясь наткнуться на какую-нибудь мебель. Двигаясь таким образом, я уткнулся во что-то. Глаза уже адаптировались к темноте, и понял, что я натолкнулся на два кресла-ракушки, составленные впритык, на которых спит, свернувшись клубком и накрывшись с головой одеялом, кто-то весьма солидных габаритов. Я начал догадываться, кто этот кто-то.

Когда я растолкал этот храпящий ком, из-под одеяла показалась испуганная физиономия доцента-фулигана, которая произнесла жалобным голосом:

– А что, они уже ушли?

– Ушли, пойдём в номер спать. Это ты свет в холле погасил?

– Я.

– А зачем?

– А чтобы меня милиция не нашла.

– Понял.

Утром нас с треском выкинули из гостиницы с устной формулировкой: «А за ваши пьяные ночные дебоши, некультурное поведение, а ещё москвичи».

Уходя, я поинтересовался:

– А есть у вас гостиница посовременней?

– У нас самая лучшая «Советская» на Ворошилова, 5, только вам не светит там ничего.

– Как знать.

Позавтракав в каком-то шалмане, мы съездили на завод, пробежались по рабочим местам студентов, после чего неунывающий Лёня предложил:

– Ну что, Алик, пойдём в заводское общежитие устраиваться?

– Давай не будем торопиться, этот вариант у нас есть всегда. Поехали, попробуем в гостиничку получше устроиться.

– Ты что, и там места забронировал?

– Врать не буду – нет, но мыслишка одна имеется.

Чтобы понять ход моей мыслишки, надо знать или помнить, что любезная моему сердцу тёща работала кладовщицей в «Гознаке», в числе продукции которого были великолепного по тем временам качества иллюстрированные ежедневники в твёрдом переплёте размером десять на пятнадцать сантиметров, которые печатались на бумаге с водяными знаками, никогда не поступающие в продажу. Весь тираж попадал только на столы высокого начальства, ну а зять для хорошей тёщи – персона уровня и повыше, так что я ежегодно становился счастливым обладателем пары таких ежедневников, один из которых я прихватил в командировку. Чем ещё был хорош этот предмет – его нельзя было признать взяткой, поскольку на нём не печаталась цена, он же не предназначался для продажи, то есть ничего не стоил.