Моя реакция не была для него неожиданностью, поэтому, не слушая моих вопросов и не собираясь отвечать на них, он скомандовал:
– Грузите.
Двое стоявших с отсутствующим видом ментёнков шустро подскочили ко мне и стали пытаться запихнуть меня в фургон. Тут у них возникла проблема – уровень пола фургона приходился мне почти посередине груди, и поднять меня на такую высоту было им не под силу. Дело было в том, что менты, которые пытались меня спеленать, были низкорослые, какие-то тщедушные, это было видно не только по их субтильным фигуркам – у них были слабые кисти. Понаблюдав минут пять за их безнадёжными потугами, их начальник тоже решил меня полапать – три извращенца. Он, как полагалось начальнику, был помордатее, но не сильнее, тем не менее у них появился шанс затолкать меня в кузов, и мне пришлось уже начать хитрить – я то незаметно цеплялся рукой за кузов, то навалюсь – случайно – на одного, потянув за собой двух других, так что, обессилев, тот просто разжимал руки или падал в снег. Подобным образом мы провозились минут пятнадцать. Открытого сопротивления я не оказывал, понимая, что в этом случае они просто применят спецсредства – резиновые палки, у автопатруля они уже были. Но меня они тоже уже утомили, борьбу свою с позорными волками, мусорами, ментярами я сопровождал увещеваниями:
– Ребята, что случилось. Я командированный, большой учёный, вас за моё задержание из ментухи выпрут, опять придётся в дворники идти.
Они, не обращая внимания на мои речи, сопели, пыхтели, пыжились, пытаясь из последних сил запихнуть меня в автозак, но тут из столовой выскочил Сашка, слегка приобнял их старшего и спросил:
– Что здесь происходит, ребята? У нас поезд через пятнадцать минут.
Главный мусорёнок с удивлением, как будто услышал это в первый раз, поинтересовался:
– Какой поезд?
Саня вынул из бумажника и показал коричневую картонку.
– В Москву, возвращаемся из командировки.
– А, так вы командированные.
Он с сожалением поглядел на нас, понимая, что двоих им запихнуть в фургон – фантастика, ничего не говоря, повернулся и молча забрался в кабину фургона, вслед за ним поплелись помятые его ментёнки. Забрались в кабину, мотор заревел, зачихал, начадил, и бригада Навашинского спецназа пропала в сизом дыму.
Сашка спросил:
– А чего случилось, почему они тебя забрать пытались?
– Если б мне кто объяснил… Только вышел – и они сразу в автозак меня запихивать стали.
– А мы сидим с мужиком за столом, разговорились, вдруг подходит парень какой-то и говорит мне: «А хреновый ты кореш. Другу твоему во дворе мусора руки крутят, а ты сидишь тут, лясы точишь». Ну, я бегом на улицу, а тут такое.
– Ладно, обошлось, пойдём-ка лучше на вокзал, а то приедут всем отделом – не отобьёмся.
И мы двинули на станцию Навашино, всю дорогу до Москвы мы проспали.
* * *
Александр Баринов среди нас наиболее глубоко разбирался в механике деформирования металлов – был выпускником кафедры сопромата, при этом был и наверняка остался отличным спортсменом, играл на фортепьяно всё сонеты Бетховена. Мне запомнился глубоким, разносторонне образованным и одарённым, очень интересным в общении человеком, и при этом был своим парнем, и выпить был не дурак в хорошей компании.
Людмила перешла на работу в почтовое отделение Гознака, это было поближе – пять минут пешком – и, главное, не было так опасно для здоровья – на предыдущей её работе были вредные условия труда.
В секцию пришёл новый инженер-сварщик, окончивший кафедру сварки, поступил в аспирантуру к Третьякову, Борис Жуков – славный парень.
Первым делом, как водится, поехали в Выксу, надо было что-то катать и, главное, ознакомить Бориса со спецификой производства, чтобы он мог приезжать и работать самостоятельно, – Трындяков возлагал на него большие надежды. Поехали мы втроём: инженер по фамилии Приходько с кафедры охраны труда – они тоже занимались пористыми структурами, Борис и я.
Заводская гостиница была забита напрочь, пришлось звонить Шмелёву.
– Лев Сергеевич! Добрый вечер, это Алек Рейн из МВТУ. Выручайте, приехали втроём – мест в заводской общаге нет, а в городской их никогда не бывало.
– Здорово, Алик. Перезвони через полчаса, будем искать.
Промявшись полчаса в коридоре заводской гостиницы, перезвонил.
– Получилось что-нибудь?
– Запоминай, не удивляйся – одну ночь проведёте в роддоме, он закрыт на карантин, но вас пустят, я договорился. Других мест в городе просто нет – не на улице же вам зимой ночевать, так что ничего, ночку перекантуетесь, а завтра я вас приткну, знаю место – будете довольны.
Деваться было некуда, и мы двинули по указанному адресу, подошли к отдельно стоящему двухэтажному зданию с вывеской «Городская больница г. Выкса. Родильный дом», позвонили в дверь. Минут через пять дверь открыла бабуся серьёзного вида.
– Чего надо?
– Шмелёв Лев Сергеевич сказал, что нас сегодня сюда пустят переночевать.
– А, это вы уже.
Бабка развернулась и пошла по неосвещённому коридору, она явно была недовольна, что её потревожили. Завела нас в помещение с гинекологическими креслами, между которых стояли три железных кровати с металлическими сетками.
– Тута вот располагайтесь.
– А нельзя хотя бы по матрасику кинуть на сетки?
– Всё на дезинфекции.
– Да хоть каких-то.
– А на какие-то вы сами не то, чтобы сесть – смотреть не сможете.
Кинули сумки на койки, осмотрелись – в соседней комнате был умывальник, из крана текла холодная вода, умылись и решили перекусить. Нашлась водочка, Приходько, проведший, как оказалось, юность в Узбекистане, достал пакетик фунчозы – очень хорошая закуска к водке, у каждого нашлось чего-нибудь. Выпивали, закусывали, ржали над собой и ситуацией, в которую попали. Спать не стали, ушли где-то полседьмого утра, чтобы в семь быть на заводе.
Утром пообщались со Львом Сергеевичем – рассказали про наши ночные приключения и узнали, куда нам двигаться на ночлег, потом договорились, чтобы привезённые нами сетки сунули на отжиг в водородную печь, и пошли устраиваться в место нашего обитания – женское общежитие. Нас после этой поездки почти всегда туда селили, нам нравилось – благодать, тихо, спокойно, девки по вечерам не бузят, не пьянствуют. На ночь, конечно, приходилось дверь баррикадировать, но это что ж, известно – «И вечный бой! Покой нам только снится, сквозь кровь и пыль… Летит, летит степная кобылица и мнёт ковыль…»
Николай Иванович собрался за бугор, кажется, экспертом или представителем ЮНЕСКО, точно не знаю. Закрывая все свои дела перед отъездом, он сказал мне:
– Алек, я перед тобой виноват, я вроде бы твой научный руководитель, а мы с тобой даже ни разу толком не поговорили по твоей работе, но я свою вину заглажу. Я с Анатолием Георгиевичем Овчинниковым договорился, он согласился стать твоим научным руководителем, это, сам понимаешь, стоит моей провинности. Согласен?
– Конечно, Николай Иванович.
Стать аспирантом самого Овчинникова – это в самом деле была большая удача и шанс. Анатолий Георгиевич был большим учёным, с огромным авторитетом среди кузнецов, специалистов по обработке давлением, и нормальным мужиком, прямым, твёрдым – без двойного дна.
Потом интересно было просто пообщаться, про Анатолия Георгиевича тоже ходило немало баек. Он был заслуженным мастером спорта по альпинизму, рассказывали, что однажды на экзаменах он спросил у студента:
– Почему Вы пришли на экзамен неподготовленным?
– Да дети у меня. Надо с ними заниматься, не успел.
– А сколько у Вас детей?
– Один.