Октябрический режим. Том 1

Три недели спустя «Московские ведомости» с удовлетворением писали о двух экзаменах на политическую зрелость, выдержанных соответственно правительством, распустившим крамольную Думу, и народом, встретившим этот роспуск спокойно.

«В нашей деревенской глуши роспуск Думы не произвел никакого впечатления», – отмечал В. М. Андреевский.

На следующий день после роспуска у Еропкина в деревне собрался деревенский сход по поводу аренды земли, и оказалось, что крестьяне мало интересовались совершившимся событием. «Мне хотя и задавали по этому поводу вопросы, но без всякого интереса, просто из любезности».

Крестьяне Сорокинской волости Порховского уезда (4500 старообрядцев и 2000 православных), узнав о Высочайшем манифесте 9.VII, даже послали Государю телеграмму, «обещая не слушать сеятелей смуты».

Летом корреспондент «Московских ведомостей» Дм.Бодиско объехал значительную часть России, попутно расспрашивая крестьян о Г. Думе, и сделал характерное наблюдение: «крестьяне между собою совсем не возбуждали разговора о Думе и говорили о ней лишь тогда, когда я сам начинал о том беседу, причем я решительно ни от кого не слышал ни малейшего сожаления о случившемся "событии".»

Почему Дума, к которой пару месяцев назад были прикованы взоры всего крестьянства, теперь утратила свою популярность? Ответ, вероятно, содержится в записках Оглоблина, еще до роспуска объехавшего 6 губерний, преимущественно поволжских. По словам автора, мужики заинтересовались Думой только в связи с земельным вопросом. Когда же народное представительство вместо этого занялось «разным толковищем» о непонятных им материях – мужики решили, что там сидят «господа», которые забавляются «зряшным делом». Некоторые приходили к автору:

– А что газеты пишут о Думе? Скоро ли она порешит насчет земли?

– Скоро не ждите… Не о земле она уже начала толковать… Ведь в Думе 500 депутатов…

– Да, – соглашался собеседник, – скорого конца нельзя ждать, – скоро ли все 500 переговорят.

– Все еще толкуют? – спрашивал через несколько дней тот же собеседник.

– Толкуют…

– Да, и долго они протолкуют… – уже с безнадежной меланхолией замечал мужик».

Столыпин возглавляет Совет министров

Впоследствии Гурко, верный своему обыкновению подвергать Столыпина нападкам, писал, что тот почти сразу, как вошел в правительство, взял курс на занятие поста Горемыкина. И уж совсем несуразно выглядит мнение Гурко о министре, что «его толкали на это его родство и члены Думы». Впрочем, Гурко оговаривается, что Столыпина к этому толкало не честолюбие, а желание получить больше возможностей для осуществления своих идей.

На самом же деле Столыпину не было никакой необходимости интриговать, добиваясь главенства в Совете министров. Во-первых, он и так выделялся на фоне своих товарищей по правительству как умением говорить с Думой, так и несгибаемой волей в борьбе с революцией. Во-вторых, Столыпин занимал ключевой в те годы пост. Он говорил тому же Коковцеву, «что ему не раз уже дано было понять, что, вероятно, Горемыкин останется весьма недолго и ему, Столыпину, не миновать быть его преемником, так как при теперешнем общественном настроении и при том, что каждую минуту можно ждать самых резких вспышек, естественно, никто другой, как министр внутренних дел, должен быть председателем Совета министров».

По слухам, попадавшим в печать, были и другие кандидаты на этот пост – то правый Стишинский, то хорошо знакомый с конституционным строем Извольский Однако Горемыкин посоветовал Государю остановиться на Столыпине. Впрочем, Государь и сам все прекрасно видел. Он даже как-то сказал Коковцеву, что министр внутренних дел «все больше и больше нравится ему ясностью его ума».

Выбрав Столыпина, Государь тем самым выбрал дальнейшее направление политики – средний путь без уклонений в реакцию или в конституционализм, однако и без отказа от Манифеста 17 октября. Именно таковы были политические идеалы нового председателя Совета министров. Слева Столыпина упрекали за привязанность к исключительным мерам водворения порядка, справа – за «думофильство». На самом деле, не впадая ни в ту, ни в другую крайность, министр удивительно гармонично сочетал в себе либерализм и преданность Монарху.

Сам себя Столыпин считал «чисто общественным деятелем», поскольку он «проживал больше в имении и был рядовым предводителем дворянства» (впрочем, не выборным, а по назначению), и лишь «губернаторствовал короткое время».

«9 августа [очевидно, ошибка: правильно 9 июля], когда отец в сопровождении дежурного чиновника особых поручений вошел к завтраку, чиновник сказал одной из моих маленьких сестер:

– А ну-ка, скажите, как называется теперь должность вашего отца? Он "председатель совета министров". Можете ли вы это выговорить?».

Так дети П. А. Столыпина узнали о начале нового этапа его службы.

В то время Столыпину было 44 года. По сравнению с другими министрами он казался и вовсе «молодым человеком». Газета «Двадцатый век» иронически писала: «никогда еще Россия не имела такого молодого и красивого министерства, как нынешнее». А Шульгин на всю жизнь запомнил, как некий «борзописец» процитировал А. К. Толстого: «брюнет, лицом недурен, и сел на царский трон».

Даже чин Столыпина не соответствовал его новой должности. Однажды Редигер в пылу спора сказал ему: «ведь у вас самого какой-то смешной для вашего положения чин, и это вам не мешает!».

– Где лента его высокопревосходительства? Лента где? – торопился казенный лакей, помогая Столыпину одеваться для какого-то официального приема.

– Никакой ленты у нас нет, – ответил второй лакей, служивший семье министра много лет. – Петр Аркадьевич не генерал!

Портфель министра внутренних дел оставался за Столыпиным. Пример французов (Клемансо и других) показывал преимущество комбинации именно этих двух портфелей в одних руках. Неудобство совмещения двух постов возмещалось удобством контроля за внутренним положением страны.

Столыпин отказался от добавочного жалованья, сохранив за собой лишь оклад министра внутренних дел. На эти 26 тыс.р. он жил со своей многодетной семьей и из этой же суммы оплачивал приемные рауты.

Обязанности министра внутренних дел Столыпин разделил между товарищами: Гурко – земские дела, продовольственная часть, Макаров – полиция, Крыжановский – общие дела министерства, главное врачебное управление, ветеринарная и статистическая части, техническая часть ученых заведений, духовные дела. «…освободите меня от всех этих мелочей», – часто говорил Столыпин Гурко. Лично за министром оставались общее наблюдение, просмотр особо важных бумаг и дела Департамента полиции.

Столыпин чувствовал, что переобременен обязанностями. Согласно газетным сведениям, перед открытием Г. Думы II созыва премьер по этой причине то ли просил Государя передать портфель министра внутренних дел Макарову, то ли просто жаловался близким, что хотел бы отказаться от полномочий, да не может. Через несколько месяцев «Temps» писал: «Мы не думаем, чтобы за последние тридцать лет в каком-нибудь государстве на долю одного человека выпала столь тяжелая работа, как Столыпину; однако, он справился с ней, работал, говорил и действовал».

«Рассуждая по-человечески, можно было ожидать, что внезапный скачок в течение 2 месяцев человека в 40 с чем-то лет от губернаторского места к высшему посту в империи если не вскружит голову, то, по крайней мере, изменит во многом наружные проявления личности. Но именно этого никто из окружающих П. А. Столыпина не заметил», – писал кн. Мещерский в 1906 г. А П. П. Менделеев отмечал: «Сам премьер первые месяцы оставался тем простым, скромным Столыпиным, каким я его в первый раз увидел». По свидетельству и его, и Редигера, глава правительства предоставлял министрам свободно высказываться и внимательно прислушивался к их мнениям, так что заседания Совета министров «имели, в общем, характер дружеской беседы».

Уже на следующий день после роспуска Г. Думы Государь записал в дневнике: «Принял Столыпина; от первых шагов его получил самое лучшее впечатление». Вероятно, речь идет о каких-то мерах по полицейской части, поскольку первой задачей было предотвращение беспорядков. В октябре Государь писал матери о Столыпине: «Я тебе не могу сказать, как я его полюбил и уважаю», а в декабре на просьбу министра о приеме – «Приезжайте, когда хотите, я всегда рад побеседовать с вами». «Иногда Столыпин начинает своевольничать, что меня раздражает, однако так продолжается недолго, – говорил Государь сестре. – Он лучший председатель совета министров, какой у меня когда-либо был».

Вскоре вспыхнули военные мятежи, заблаговременно подготовленные агитаторами: 17-20.VII – восстание в Свеаборге, 18.VII – в Кронштадте, 19.VII – на крейсере «Память Азова». Столыпину приходилось часами стоять за телефоном, отдавая распоряжения.

Летом истекал срок действия временных правил об исключительной охране 1881 г. Ранее они продлевались каждые три года, но указ 12 декабря 1904 г. обещал пересмотр правил, и в 1905 г. продление было осуществлено впредь до завершения пересмотра и не долее, чем на 1 год. Столыпин воспользовался этим «старым кремневым ружьем» и 25.VII предложил Совету министров продлить срок действия временных правил еще на 1 год (Высочайший указ 5.VIII.1906).

В те дни в кабинете Столыпина висела карта, где губернии отмечались разными красками в зависимости от наличия исключительного положения. Белыми оставались лишь северные губернии.

Всего на 30.VIII.1906 из 87 губерний и областей (не считая Финляндию) на исключительном положении находились:

на военном положении 25 (16 целиком и 9 частями);

на положении усиленной охраны – 32 (13 целиком и 19 частями);

на положении чрезвычайной охраны – 8 (2 целиком и 6 частями);

на осадном положении – крепость Кронштадт.

Однако Столыпину было не по душе его «кремневое ружье»: «Поверьте, что возможность перехода к нормальной, закономерной жизни никого так не порадует, как меня, и снимет с моих плеч, скажу – с моей совести, страшную тяжесть».

Столыпин подчеркивал: «Борьба ведется не против общества, а против врагов общества. Поэтому огульные репрессии не могут быть одобрены». В частности, Столыпин настаивал на прекращении репрессий против печати. «Я стою за правду, как бы она горька ни была», – сказал он начальнику главного управления по делам печати Бельгардту.

Наряду с борьбой против революции важнейшей задачей правительства была разработка политической программы. Столыпин находил, что следует, подавив революционное движение, одновременно «отнять у него всякую почву тем, что само правительство своею властью выполнит теперь же ту часть прогрессивной программы, которая имеет характер неотложности. Вместе с тем должен быть подготовлен ряд важных законопроектов, которые и будут предложены будущей Думе».

Столыпин был не намерен повторять ошибку Горемыкина, не подготовившего Думе никакой работы. Поэтому срок созыва новой Думы был отодвинут на целых 200 дней, чтобы ведомства успели разработать законопроекты, подлежащие ее рассмотрению.

Гучков

Биография

Чтобы хоть отчасти понять А. И. Гучкова, придется перенестись на несколько лет назад, в Африку, где он в качестве добровольца участвовал в англо-бурской войне на стороне буров.

«Помню такой случай, – рассказывал впоследствии его сослуживец, – мы отступали на неровном, незащищенном плато, англичане били нас картечью…

Смотрим – близ линии обстрела застрял в яме наш зарядный ящик, запряженный четырьмя мулами. Пропадет! Теперь уж не возьмешь его…

Александр Иванович посмотрел и молча галопом к ящику, прямо навстречу английскому огню.

Мы остановились. И вот что увидели: подъехал Александр Иванович к ящику и в этот момент английская артиллерия заметила смельчака и сосредоточила по нем огонь. Александр Иванович стал распутывать постромки мулов, одного из них уже убили до его приезда.