Октябрический режим. Том 1

Возобновление аграрного движения косвенно связывалось с деятельностью Г. Думы: «Смущенное же таковыми непорядками крестьянство, не ожидая законного улучшения своего положения, перешло в целом ряде губерний к открытому грабежу, хищению чужого имущества, неповиновению закону и законным властям». Манифест обещал восстановить порядок «всею силою государственной мощи».

Далее напоминалось о предстоящей аграрной реформе, не сопряженной с «ущербом чужому владению» и подлежащей проведению через новую Г. Думу. В проекте Столыпина было замечание: «просторна еще земля русская», вероятно, указывавшее на переселенческое дело как путь решения аграрного вопроса.

Манифест подчеркивал, что роспуск не означает отказа от обновленного государственного строя.

Проект Столыпина, изложенный довольно простым языком, подвергся стилистической правке и сокращению. Кроме того, Государь собственноручно сделал следующую приписку:

«Верные сыны России!

Царь ваш призывает вас, как Отец своих детей, сплотиться с Ним в деле обновления и возрождения нашей      святой Родины.

Верим, что появятся богатыри мысли и дела и что самоотверженным трудом их воссияет слава земли Русской», – так заканчивался манифест.

10.VII была приостановлена работа Г. Совета до открытия занятий новоизбранной Думы.

Столыпин подчеркивал, что государственного переворота не произошло, поскольку Основные Законы предоставляют Государю право роспуска Думы. Почему Дума была только перевыбрана, а не упразднена, как настаивали консерваторы от министров до «Московских ведомостей»? Очевидно, Государь не желал брать назад Манифест 17 октября как Царское слово и надеялся, что население одумается и впредь не будет посылать в Думу революционеров.

Роспуск Г. Думы вопреки мнению ген. Трепова положил конец влиянию дворцового коменданта и ознаменовал победу Столыпина в их борьбе – борьбе не столько людей, сколько идеологий. В те дни ходили слухи, что после всеподданнейшего доклада «Столыпин вышел с пятнами на лице и громко говорил о Трепове, называя его действия достойными изменника».

Вскоре исключительное право дворцового коменданта контрассигновывать Высочайшие резолюции было передано министрам, а затем сам он оказался в опале – говорили, что Государь вытолкнул его из своего кабинета. В довершение всех бед за генералом охотились революционеры. Он перестал выходить из дома, дошел, по слухам, до галлюцинаций. 2.IX.1906 Д. Ф. Трепов умер. «Еще одно русское сердце не выдержало и разорвалось, – писало «Р.Знамя». – … Таинственна, загадочна и более чем подозрительна смерть Д. Ф. Трепова… Спи в преждевременной могиле, непонятый, обманутый и затравленный Дмитрий Федорович Трепов». А. П. Извольский объясняет эту смерть потрясением, вызванным неудачей треповского проекта кадетского министерства.

Выборгское воззвание

Узнав рано утром 9.VII от сотрудников «Речи» о роспуске, Милюков сел на велосипед, объехал виднейших кадетов и собрал их на заседание. В первую минуту, похоже, они растерялись. Ранее, обсуждая возможность роспуска, они намеревались не расходиться, по примеру французского Национального собрания и даже «умереть на месте». Но для того, чтобы не расходиться, необходимо сначала собраться, а ворота Таврического дворца были заперты. Столыпин ведь тоже знал французскую историю. Вооруженные часовые, дежурившие у ворот, представляли собой русское решение проблемы слишком красноречивых парламентов. За исключением членов президиума, депутатов не пустили во дворец даже для того, чтобы забрать из пюпитров бумаги и вещи.

В поисках помещения бывшие члены Думы (кадеты и трудовики) отправились в Финляндию, в Выборг, подальше от русской полиции. «Чухонский городишко, который до сих пор славился только своими кренделями, с удивлением встретил новых гостей».

Что до горстки умеренных членов Г. Думы, то их мнения разделились. «Я не езжу в Каноссу, но не поеду и в Выборг… Я предпочитаю свою квартиру…», – заявил гр. Гейден. Однако он вместе со Стаховичем и Н. Н. Львовым все-таки поехали, чтобы отговорить товарищей от опрометчивого шага.

Вечером 9.VII беглецы собрались в обеденном зале гостиницы «Бельведер». По легенде Муромцев открыл собрание словами «Заседание Г. Думы продолжается». Однако эта фраза – вымысел уже потому, что бывший председатель приехал лишь на второй день.

Мысль обратиться к народу с воззванием принадлежала Кокошкину и Петрункевичу. Проект обращения был составлен кадетами еще в Петербурге и призывал заступиться «за попранные права народного представительства» путем пассивного сопротивления: «ни копейки в казну, ни одного солдата в армию» до созыва новой Думы. Почему именно этот путь и именно до новой Думы? Потому что без ее согласия правительство не может собирать налоги и призывать народ на военную службу.

Налоговый бойкот был бы совершенно безвреден, поскольку русский государственный бюджет был основан на косвенном обложении. Налоги все равно поступили бы в казну как процент от стоимости продуктов питания, одежды и других предметов потребления. Если бы народ последовал совету выборжцев, то пришлось бы отказаться от земских и волостных сборов, но государственная казна от этого не пострадала бы.

«Да, это активное или пассивное воздействие – какая чепуха! – удивился Государь. – Я от них ожидал большего ума. Неужели они не видят, что за ними никого нет». В том же смысле высказывался Столыпин: «детская игра», «оперетка», которая «не заслуживает серьезной критики».

«Не платить налогов, не давать солдат, не повиноваться властям, – чем эти призывы отличаются от пресловутого призыва, сочиненного Хрусталевым и Ко? Старо это, господа! Не стоило для этого ездить в Выборг и беспокоить и себя, и начальство маленького финляндского города», – писала «Россия».

На второй день обсуждение проекта обращения было прервано: выборгский генерал-губернатор, опасаясь неприятностей, попросил закрыть съезд. Кадеты постановили, что все члены фракции обязаны подписать получившийся документ, даже если не согласны с ним. Воздержался от этого «губительного шага для дела кадетской партии» только кн. Г. Е. Львов, впоследствии за это подвергнутый партийному суду, не имевшему, впрочем, никаких последствий. Еще несколько лиц (Е. Н. Щепкин, Родичев), не попав в Выборг, выразили свое согласие с воззванием посредством телеграфа.

– Неужели вы подписали Выборгское воззвание, глазам своим не верил, когда прочел в газетах, быть не может, – крикнул Глинка Муромцеву прямо с порога.

– Что делать, настроение, – ответил тот, отводя взгляд.

Маленький Выборг и даже его крендель с тех пор вошли в историю, особенно в историю партии народной свободы. Особенно радовалась неожиданной рекламе гостиница «Бельведер». С тех пор на всех ее плакатах, анонсах и счетах красовалась надпись: «В гостинице происходили совещания членов первой Г. Думы».

«Русское Знамя» острило, что «вследствие внезапного краха одного увеселительного заведения» из его бывших артистов образовалась труппа, которая поедет с круговой поездкой по России: антрепренер – Милюков, режиссер – Муромцев, «народный шум за кулисами» – трудовая группа и т. д. Приводился даже предполагаемый репертуар: «Разбойники» – участвует вся труппа, «Что имеем не храним, потерявши плачем» – водевиль с пением, исполняет вся труппа, «Принцесса Греза» – «исполняют все артисты, желавшие войти в состав министерства».

На территории Финляндии полиция не могла арестовать «выборжцев». Впрочем, ареста не случилось и в России. «Приехав в Петербург, мы крайне удивились, даже отчасти огорчились тому, что нас не арестовали». По сведениям «Речи», вечером 10.VII Столыпин привез в Петергоф текст Выборгского воззвания и получил полную свободу действий по отношению к членам Г. Думы. 13.VII Столыпин отметил, что арест был бы слишком выгоден для депутатов, и заявил, что никаких репрессий против них не будет, пока они не начнут революционной агитации. Однако уже 16.VII против лиц, подписавших Выборгское воззвание было возбуждено уголовное преследование, что влекло за собой временное лишение избирательных прав. Ввиду предстоящих выборов это было серьезное наказание. Весь цвет партии народной свободы был отстранен от участия в Г. Думе II и III созывов (поскольку суд состоялся только после созыва III Думы), а затем и навсегда (поскольку приговор был обвинительный).

Дело 169 выборжцев 12-18.XII.1907 слушала Петербургская судебная палата. Это был обычный гласный суд, не военно-полевой. Кадеты воспринимали этот процесс как суд не над составителями Выборгского воззвания, но вообще над Г. Думой I созыва. Из сотни защитников выступили трое – блестящие Тесленко и Маклаков, который, собственно, не сочувствовал воззванию, но подчинился партийному велению, а также Пергамент. Они доказывали, что ст. 129 (п. 3: распространение сочинения, возбуждающего к неповиновению властям) неприменима. Это и понятно, поскольку она была слишком узка для такого дела. Обвиняемые, за исключением двух, были признаны виновными и приговорены к 3 месяцам тюремного заключения. Выйдя из зала заседания, Муромцев попал под дождь цветов и аплодисментов.

Консервативные круги остались недовольны столь символическим наказанием. Оно действительно оказалось далеко не тяжелым. «Наши 3 мес. доставят нам больше лавров, чем терний, – писал Набоков жене из «Крестов». – Мы имеем все, что хотим, живем спокойно, заняты, работаем. Конечно, я бы не хотел этому подвергаться из-за пустяков. Но для всей исторической картины наше заточенье очень важная и нужная черта».

Гораздо хуже для выборжцев были косвенные последствия судебного процесса. Ряд депутатов-дворян были исключены из своих сословий по приговорам дворянских собраний. Некоторых исключенных приютило Костромское дворянское собрание. По словам Ковалевского, выборжцы потеряли право быть присяжными поверенными, а следовательно и заработок. Чтобы прокормиться, Муромцеву приходилось читать больше 20 лекций в неделю, что приблизило его кончину. Винавер тоже говорит о «чуть ли не 15 или 20 часах в неделю», но косвенно опровергает слова Ковалевского, упоминая, что Муромцев занимался одновременно адвокатской деятельностью, главным образом консультированием, и пробыл в сословии присяжных поверенных до самой смерти.

Итоги деятельности Думы I созыва

Политические

По меткому выражению Н. В. Савича, в 1906 г. Россия не выдержала «экзамен на политическую зрелость». Все 40 заседаний Г. Думы I созыва можно охарактеризовать одним словом – «митинг». Такое сравнение приходило на ум самым разным лицам и по разным основаниям: Коковцев находил, что Дума превращается в митинг, когда приходят министры, гр. Гейден отмечал отвлеченный характер прений, В. М. Андреевский писал о «злобных митинговых речах разной сволочи», Еропкин – о «каком-то сплошном митинге» вместо законодательного собрания.

Для левых трибуна оратора, украшенная двуглавым орлом, стала удобнейшей площадкой, откуда можно было призвать народ к бунту, прикрываясь депутатской неприкосновенностью. Кадеты, в сущности, недалеко ушли от своих левых друзей. Коковцев верно заметил, что эта партия «облекает в квазипарламентскую форму призывы к бунту», Маклаков – что она держала революцию «про запас», а «Россия» назвала кадетов «пикадорами и бандерильерами смуты, наивно воображающими, что они успеют выскочить из арены, едва бык придет в ярость».

Главным лозунгом этого митингового собрания стал крик «В отставку!». Кадеты настаивали, чтобы министры уступили им свои портфели, а левые боролись против буржуазного правительства. Кузьмин-Караваев очень верно подметил, что члены Думы единодушны во всем, что касается отрицания, но не на почве положительных идеалов.

Сами нравы, царившие в Г. Думе, были перенесены в нее с митингов. По словам А.Любомудрова, депутаты «не только пренебрегли всякими правилами благоприличия, соблюдаемыми в гостиных, но спустились даже ниже лакейских и пивных лавочек.

Кому охота, пусть вспомнит, на каком жаргоне они объяснялись с министрами. Они даже и не объяснялись, а просто-таки затыкали им рот, приказывали молчать, и все это приправляли такими словами, что лучше их не повторять».

Символом I Думы по праву стал бы Рамишвили, вслух сокрушающийся об уходе министров при начале своей речи. Если легендарный окрик этого депутата вслед Столыпину: «Гаспадин министр, пажалуйства, пагади, не уходи, я тебя еще ругать буду» и не был произнесен, то, во всяком случае, он очень верно отражает настроение Думы и ее отношение к исполнительной власти.

Ходила и другая легенда – будто бы I Дума встретила исчисление жертв революции криком «мало». Такие цифры приводились ораторами неоднократно – сначала Стаховичем, потом Столыпиным, но опубликованный стенографический отчет не содержит этого циничного возгласа.

Практические

Члены Г. Думы внесли 16 законопроектов (считая 4 аграрных проекта за разные), из которых принят был всего один – об отмене смертной казни. Затем он был погребен в Г. Совете. Министры внесли ровно столько же проектов, из которых принят так же один – об ассигновании средств на продовольственную помощь пострадавшим от неурожая. Как уже говорилось, Г. Дума уменьшила ассигнование с 50 до 15 млн.р., и Г. Совет принял эту редакцию. Таким образом, всего один законопроект был проведен новым законодательным порядком и удостоился Высочайшего утверждения (3.VII.1906).

Если законодательная деятельность шла медленно, то зато члены Г. Думы подали 391 заявление о запросах министрам, и несчастные ведомства вынуждены были вместо своего прямого дела составлять объяснения, принимавшиеся в штыки безотносительно к их качеству.

Консервативная печать упрекала Думу за то, что она ничего не сделала.

«Думы, как законодательного учреждения, уже не существует, – писала «Россия». – Вместо нея мы видим какую-то законоломню, не отвечающую ни потребностям России, ни указаниям создавших ее правил. Дума, не желающая никого слушать и сама не сказавшая ничего, что слушать стоило бы, превращается в совершенно ненужное установление, задерживающее законодательную жизнь».

«Русское Знамя» отмечало, что за 72 дня своего существования Дума сделала лишь одно постановление относительно уничтожения смертной казни, всего в 4 строки. «Эти четыре строки, единственно выработанные Думою, обошлись государству в триста шестьдесят тысяч рублей народных денег».

Технические причины бесплодности работы I Думы блестяще разобрал Маклаков. Среди них он называет практику передачи в комиссии чисто декларативных проектов вместо настоящих законодательных предположений. «Комиссии, которым инициаторы давали подобные поручения, неизбежно превращались в "бюро похоронных процессий"». Надо отдать должное, работа кипела: депутаты «заработались», «через 2 месяца ведь ни одного члена Думы на ногах не осталось», каждый потерял «не менее четверти своего обычного веса». «наши лидеры и специалисты – Петрункевич, Винавер, Набоков, Кокошкин, Герценштейн и др., которые руководили законодательной работой и думской политикой, – положительно не имели отдыха: заседали во время трапез, работали ночью и систематически недосыпали». Пожалуй, тяжелее всех приходилось Муромцеву, который являлся в Думу к 10 час. и уходил в 3 час. ночи. Но это был Сизифов труд.

Зато в зале заседаний царил дух празднословия, подстрекаемый институтом прений по направлению. Откровенно бесполезные для законодательной работы речи были рассчитаны на внешний эффект. «Когда я слушаю речи с этой кафедры, мне часто представляется, что я не в Думе, а на митинге, так как говорят общие места, очень блестящие, очень пышные, но к делу все как-то не подступают, все ограничиваются одними общими местами», – говорил гр. Гейден. Как острило Р.Знамя, «в Таврическом дворце до сих пор не может еще умолкнуть эхо от речей, которые наговорили там господа депутаты».

Отношение крестьянства к роспуску

I

Думы

Вопреки опасениям, народ ни на роспуск Думы, ни на Выборгское воззвание не откликнулся. В общем известие о роспуске прошло тихо. По меткому выражению Тырковой-Вильямс, «Выборгское воззвание было градусником, который проверил температуру страны и показал, что кончилась полоса лихорадочных забастовок и массовых движений, что народ хочет не борьбы, а возвращения к привычной жизни».