Октябрический режим. Том 1

Недоносков. А 20 статья?

Председатель. Статья 20 говорит, что Г. Дума постановляет, но не судебная палата.

Недоносков. Но она предложила…

Председатель. Ничего она не предложила. Она просто сообщила Думе, что делу дан ход; даже не судебная палата сообщила, вернее, прокурор сообщил; ничего Г. Думе не предлагается, ничего не подсказывается, ничего от Думы не испрашивается».

Аладьин был так оскорблен побоями, нанесенными его товарищу по фракции, что призвал Г. Думу тоже «не церемониться» с правительством. «Мы заявляем, что если дотронутся до одного из наших товарищей-депутатов или, паче чаяния, он будет убит, пусть ни один из министров не является сюда! Мы слагаем с себя ответственность за их неприкосновенность!».

Гр. Гейден тут же возразил, что «бил Седельникова не министр, а городовой». Кадеты постарались сгладить впечатление от неистовой речи Аладьина. Черносвитов сказал, что угроза в адрес министров – не мнение Думы, а Набоков произнес нечто вроде завещания, попросив, чтобы если он, Набоков, будет избит или даже убит, то Аладьин и его товарищи продолжали допускать министров на думскую кафедру.

По поводу двух упомянутых выше случаев Г. Дума приняла по запросу: прокурор не имел права требовать от Ульянова подписки о невыезде без разрешения Г. Думы, а городовые не имели права избивать Седельникова. Что до временного устранения обвиняемого от участия в заседаниях, то Кокошкин и гр. Гейден сошлись на том, что раз закон требует от Думы решения об устранении депутата из заседаний, то она должна судить о правильности такого устранения. А поскольку сейчас никаких материалов для суждения ей не представлено, то она не находит оснований к устранению Ульянова. Соответствующая формула перехода была принята единогласно.

По запросу об Ульянове правительство представило свои объяснения устами Соллертинского. Он заявил, что прокурор не мог своей властью отменить судебное определение об ограничении свободы депутата. «Велик, непререкаемо велик должен быть престиж народного избрания, но не менее ценен и дорог должен быть каждому авторитет независимого суда, незыблемость его судебных определений».

При обсуждении второго запроса Петражицкий предложил немедленно обратиться за разъяснением к присутствовавшему в зале министру внутренних дел. Столыпин тут же вышел на трибуну и сказал, что он знает об этом случае от петербургского градоначальника и из суточной ведомости о происшествиях, но несколько в другом свете, поэтому ответ сможет дать только после выяснения всего дела. Вновь крайняя искренность!

Речь министра была прервана шумом и криками. Столыпин смог закончить свою фразу только после просьбы председателя: «Господа! Вы сами хотели выслушать, так дайте же договорить». Министр сошел с трибуны под крики «Долой, в отставку». Затем Муромцев обратился к Думе с увещеванием, прося ее не подражать чиновникам, оскорблявшим в прежние времена подчиненных.

Вероятно, именно к этому дню относится эпизод из воспоминаний старшей дочери Столыпина М. П. Бок:

«Как забилось мое сердце, когда я увидела отца, поднимающегося на трибуну. Ясно раздались в огромной зале его слова; каждое из них отчетливо доходило до меня. Он был поразительно серьезен и спокоен. Лицо его можно было назвать вдохновенным; каждое его слово было полно глубокого убеждения в правоте того, что он говорит. Свободно, убедительно и ясно лилась его речь…».

Но начинается шум и свист. «Возгласы становятся все громче, – пишет М. П. Бок, – то и дело раздается выкрик: "В отставку!"; все настойчивее звонит колокольчик председателя. Затем возгласы превращаются в сплошной рев. Лишь изредка, среди крика, долетает какое-нибудь слово из речи отца. Депутаты на левых скамьях встали, кричат что-то с искаженными, злобными лицами, свистят, стучат ногами и крышками пюпитров… Невозмутимо смотрит отец на это бушующее море голов под собой, слушает несвязные дикие крики, затем так же спокойно спускается с трибуны и возвращается на свое место».

Обсуждение законопроектов

Законопроект об отмене смертной казни. Дума прогоняет с кафедры военного прокурора (19.VI)

Законопроект об отмене смертной казни был крайне лаконичен:

«§ 1. Смертная казнь отменяется.

§ 2. Впредь до пересмотра уголовного законодательства, во всех случаях, в которых действующими законами установлена смертная казнь, она заменяется непосредственно следующим по тяжести наказанием».

Прилагалась краткая объяснительная записка.

Маклаков, находивший, что все законодательные предположения I Думы «доказывали трогательное незнакомство с жизнью», этот законопроект считал «технически никуда не годным». Казни назначались, как правило, в силу ст. 17 Положения об охране, предоставлявшей административным властям право изъять любое дело из ведения общего суда и передать военному. Поэтому, по мнению Маклакова, Думе следовало бы принять законопроект об отмене ст. 17, а принятая «эффектная, но бесполезная декларация, чтобы не сказать декламация» как раз этого главного зла и не коснулась бы. «Вот результат закона, так много обещавшего; он не спас бы ни одной жизни казнимых».

Будучи уведомлены Г. Думой об этом законопроекте, министры (морской Бирилев, военный Редигер и юстиции Щегловитов) попытались протянуть время, попросив в соответствии со ст. 56 Учр. Г. Думы отсрочку в один месяц для внесения собственного проекта. Возможно, по истечении месячного срока Думу предполагалось распустить на летние каникулы, как предположил один из ораторов.

Трудовики (Якубсон, Аникин, Аладьин) предложили немедленно приступить к обсуждению этого закона. Якубсон сообщил, что «страна находится на пути революции и Дума – один из этапов этой революции. А потому Дума должна найти возможность бороться с той силой, которая изыскивает способы для уничтожения тех, которые доставили нам возможность явиться сюда». Аладьин заявил: «Каждый раз, когда идет вопрос о той или иной мере давления на русский народ, о том или ином средстве туже затянуть петлю на его шее, наше министерство никогда не запаздывает». Потому недостаточно осудить министерство в формуле перехода к очередным делам. «Где столкнулись два врага, который разойдутся только после того, как один из них останется мертвым на месте…», – оратор не закончил, так как председатель его остановил, и затем пояснил, что это была лишь метафора. «Давно пора поставить вопрос: кто из нас, мы или министры?».

Кадеты снова сумели успокоили своих неистовых друзей с левых скамей. «Вы, – сказал Петражицкий трудовикам, – хотите превратить нас в самозванных узурпаторов, а это собрание в незаконный митинг». «Не стоит, господа, волноваться», – закончил оратор. По предложению кадетов Г. Дума ограничилась принятием мотивированной формулы перехода к очередным делам, в которой говорилось, что Дума требует приостановки смертных приговоров и что теперь, когда решается вопрос об отмене смертной казни, дальнейшее исполнение смертных приговоров «в глазах страны будет не актом правосудия, а убийством».

Месячный срок истек, и 19.VI Г. Дума приступила к рассмотрению своего законопроекта по существу. Правительство высказалось против, указывая на разгул террора. «Отмена смертной казни для политических преступлений при таких условиях была бы равносильна отказу государства всемерно защищать своих верных слуг», – сказал Щегловитов.

Министр юстиции сошел с трибуны под обычные крики об отставке. Следующим вышел говорить главный военно-морской прокурор, причем депутаты кричали: "Не будем слушать. Не надо. Кто такой? Фамилия?". Когда же председатель передал слово всеми ненавидимому главному военному прокурору Павлову, депутаты подняли страшный шум, крича: «Вон! Вон! Палач! Убийца! Кровь на руках! Вон! Палач!».

«Какое-то заразительное безумие охватило Думу. Я видел рядом с собой обычно тихих, уравновешенных людей, которые с искаженными от бешенства лицами орали бранные слова или свистели, засунув пальцы в рот. Я чувствовал, что и мне точно судорога подступила к горлу и точно не я, а кто-то другой за меня вопил каким-то отвратительным фальцетом…».

«я помню одного из наших товарищей по фракции, добродушного, всегда улыбающегося, седого уже человека, который с яростью кричал, ударял какой-то книгой об стол и имел вид совершенно исступленного человека».

Это была обструкция. Председателю пришлось прервать заседание. Больше Павлов на трибуне не появлялся. После перерыва выступил лишь товарищ министра внутренних дел Макаров, которого тоже проводили криками: «В отставку!».

Все фракции, кроме умеренных, были единодушны в оценке происшедшего с главным военным прокурором. Прислать сюда Павлова, вызывающего возмущение Думы, – это «вызов». Депутаты «изгнали» из заседания «человека, которого вся жизнь есть кровь и убийство», человека «с окровавленными руками». «Когда приходят люди просить крови, пусть, по крайней мере, они приходят сами; но вместо того, чтобы явиться сюда с покорной просьбой дать еще им немного крови, потому что им ее было еще недостаточно, они прислали сюда господина, с именем которого все, кто что-либо знает в России, соединяют только единственно слово "палач"».

Дума изгнала его, поскольку «трибуна Г. Думы не есть эшафот» и «здесь не место палачам», «людоедам». «…тем лицам, которые пролили кровь, которые еще не успели умыть рук, место не здесь, а где-нибудь на Сахалине». Социал-демократы потребовали от таких людей, «чтобы они не смели подниматься на эту народную кафедру, чтобы они не пачкали это высокое место той кровью, которую они приносят сюда». «Пусть они скрываются от всей России, пусть они скрываются от Думы!».

Умеренные же полагали, что депутаты, не позволившие выступить Павлову, нарушили свободу слова и только задержали рассмотрение законопроекта.

Проект был принят единогласно с поправкой Шольпа об отмене смертной казни во всех случаях без исключений.

Обсудив этот первый думский законопроект, Г. Совет сдал его в комиссию, чем дело и кончилось.

Любопытно, что во время прений два священника высказались почти в противоположном смысле. Член Г. Думы кадет от. Огнев доказывал, что христианство не допускает смертной казни. В то же время член Г. Совета от. Буткевич, признавая, что лишение преступника жизни несовместимо с духом (но не буквой) Христова учения, заметил: «Но Христовы заповеди не социальные теории; Христос указывал нормы Царствия Божия». Сам же оратор заявил, что воздержится от голосования, по примеру трех митрополитов, которые участвовали в суде над декабристами, но вышли, когда наступил момент произнесения смертного приговора.

Законопроекты о гражданском равенстве (5, 6, 8.VI)

Кадеты внесли и заявление относительно основных законов о гражданском равенстве. Отмене подлежали ограничения крестьян как сословия, ограничения по национальностям и религии, привилегии дворянства, ограничения прав женщин. Подробностей не указывалось. Предлагалось избрать комиссию из 33 членов Думы, которая и разработает все соответствующие законопроекты. Впрочем, Родичев признался, что эти проекты уже готовы. В конце концов, как и желали кадеты, было решено избрать комиссию для выработки законопроекта о гражданском равенстве.

Между прочим, крестьянин Кругликов высказался против равноправия полов. Ученые люди, сказал он, «совсем крестьянского быта не знают и совсем крестьянской семьи не понимают. Если же и бабам равные права дать, что же тогда выйдет?». Другие депутаты встретили эту сумбурную речь народного представителя смехом.

Законопроект о свободе собраний. Споры между кадетами и социал-демократами (16, 20.VI)

По поводу законопроекта о свободе собраний разгорелись нешуточные споры между кадетами и социал-демократами.

В кадетском проекте, в основу которого лег французский закон 1881 года, провозглашалась почти полная свобода собраний, но были и некоторые малозначащие ограничения. В частности:

1) запрещены собрания на полотне железных дорог;

2) запрещены собрания под открытым небом на расстоянии одной версты от места нахождения Думы;

3) -"– от места действительного пребывания Государя Императора;

4) полиция имеет право распускать собрания, когда они угрожают общественной безопасности;

5) запрещены собрания вооруженные.

Социал-демократы стали критиковать этот проект, требуя выбросить все ограничения.

Джапаридзе прочел декларацию социал-демократической фракции. Между прочим в этом тексте говорилось: «Дума в своих столкновениях с правительством должна искать опоры у широких масс народа и содействовать этим массам в их организованном выступлении на борьбу за свободу и за свои экономические интересы». Вся деятельность с-д фракции в Думе будет иметь целью содействовать организации народных масс. «Составление теперь подробных законопроектов с примечаниями, оговорками и объяснительными записками мы считаем излишней тратой времени; мы признаем лишь полезность обработки основных начал законов в тех целях, чтобы народ, представителями которого мы являемся здесь, видел, чего его представители требуют и как правительство им во всем этом отказывает». Оратор закончил тем, что «детальную характеристику законопроекта» предоставляет сделать своему товарищу Рамишвили.

Рамишвили же сказал, по обыкновению, чудовищную речь. Там были, например, такие перлы: «Эта господствующая Россия заколотила в гроб весь русский народ, и стучится в этот гроб официальная Россия только тогда, когда налоги нужно выколачивать из этого гроба, когда солдат потребует от него; открывают только для своих нужд и запирают, когда о нуждах народа заходит речь». В конце речи оратор, наконец, перешел к существу законопроекта, и тут-то и оказалось, что социал-демократы против тех ограничений свободы собраний, которые упоминались в кадетском проекте.

Кадеты принялись возражать прекрасными речами с тонким юридическим анализом заблуждений левых депутатов. Шершеневич объяснял ту азбучную истину, что «неограниченная свобода в общежитии вообще невозможна, потому что, раз я пользуюсь неограниченной свободой, тем самым я стесняю свободу другого». Винавер говорил: «Во всех странах мира полицейская власть является на собрания. […] Пожарный колокол вас тревожит и будит ночью, но зато он вам не даст сгореть живьем в постели». С забавным увлечением кадеты и с-д спорили о том, может ли митинг собираться на полотне железных дорог. Шершеневич даже пересмотрел железнодорожный устав и обнаружил, что в нем под полотном подразумевается собственно рельсовый путь, – кому же придет в голову устраивать митинг прямо на путях? Не могли понять кадеты и того, чем плох запрет на собрания рядом с Думой или с резиденцией Монарха. Шершеневич сказал, что две окружности радиусом в 1 версту каждая и полотно железной дороги – в масштабе Российской Империи не такая уж величина, чтобы серьезно говорить о стеснении свободы собраний.

Ключ к протесту социал-демократов нашелся в речи Жордании, выступившего против даже и министерства, ответственного перед Думой. «Мы знаем цену всем этим либеральным министерствам». «Мы не хотим этой [будущей кадетской] власти дать таких прав, которыми она могла бы пользоваться против нас». Становилось ясно, что социал-демократы и кадеты – слишком разные для мирной совместной работы. К тому же кадеты имели в виду будущие министерские портфели, а социал-демократам такое счастье могло только сниться.