Октябрический режим. Том 1

Гр. Гейден и Рамишвили ухитрились поспорить о социализме. Гр. Гейден сказал, что в социалистическом государстве право на жизнь имеет только пролетариат, однако «пока еще все остальные не истреблены, они, я думаю, имеют те же права, как и пролетариат», в том числе «презренные капиталисты тоже имеют право жить». Левым ораторам он посоветовал оставить «избитые митинговые выражения» – штыки, нагайки, собаки-шпионы и прочее.

В следующем заседании Рамишвили стал ему возражать. Почему-то слова Гейдена, что жить хочется не только пролетариату, оратор понял так, что Гейден говорит, что пролетариат живет хорошо, а другие классы плохо. И напустился на Гейдена: «Посмотрите, граф Гейден, на безработных рабочих г. Петербурга […] Граф Гейден, могу вас утешить в том…». «Да я вас не слушаю!» – воскликнул наконец тот под хохот центра и правой. После этого Рамишвили наконец закончил свою речь утешительным сообщением, что при социализме все граждане будут равны.

Вопрос об ассигновании 50 млн. на продовольственную помощь (23.VI)

Столкнуться с Думой довелось министру финансов Коковцеву. По новым законам, бюджетные ассигнования должны были утверждаться Думой. И вот бедный министр явился в Думу, чтобы пояснить свое совместное со Столыпиным представление об ассигновании 50 миллионов рублей на помощь пострадавшим от неурожая 1905 года. Неурожай ожидался в 27 губерниях.

Уже 21.VI в соединенном заседании бюджетной и продовольственной комиссий, до рассмотрения проекта в общем собрании Думы, Коковцеву пришлось столкнуться с неожиданным отношением. Только он начал отвечать на вопрос докладчика Герценштейна, как увидел, что тот собирает свои бумаги в портфель и уходит с заседания! Любитель долгих речей, министр давал свои объяснения в течение трех часов, раскрыв перед комиссией тяжелое финансовое положение России. Вероятно, Коковцев говорил то же, что вскоре скажет в Г. Совете: бюджет заключен с огромным дефицитом из-за войны и военных издержек и т. д.

Через несколько дней, 23.VI, законопроект рассматривало уже общее собрание Думы. Там князь Г. Е. Львов, председатель думской продовольственной комиссии, сообщил, что министерству вообще нельзя доверять продовольственную помощь, поэтому следует передать это дело в полное ведение земств, а покуда ассигновать не 50, а 15 млн. р., на июль месяц, правительственным учреждениям под условием публикации ими подробного отчета в расходовании средств. Бюджетная комиссия предложила отнести эту сумму на счет сбережений бюджета 1906 года.

Тщетно Коковцев и некоторые его сторонники указывали, что хлеб необходимо покупать уже сейчас. Главным доводом Г. Думы были бесконечные возгласы «В отставку, в отставку!». Социал-демократы даже предложили не давать правительству ни копейки, но кадеты были щедрее и выдать 15 млн. согласились. На том и порешили.

Когда дело перешло в Г. Совет, то Горемыкин произнес там скорбную речь, наполненную ужасом от глупости решения Г. Думы. «Премьер решил излить свою душу перед Советом, где он, по-видимому, надеялся встретить сочувствие», – насмехались над этим выступлением «Биржевые ведомости». В частности, Горемыкин указал на невозможность сокращения расходов посреди сметного периода. Коллегу поддержали и другие члены кабинета.

Государственный контролер П. Х. Шванебах прибавил: «Государственная роспись – это не плащ, накинутый на государственный организм, который можно скинуть, вырезать из него полотнище и затем надеть его, не испытывая при этом ни затруднений для самого организма, ни ущерба для одеяния. Бюджет – органический покров огромного тела государства, и над ним скороспелых операций, которые неизбежно вызываются поручением Г. Думы, совершать не приходится даже с самыми благими намерениями».

Коковцев и бар. Корф сошлись на мысли о неподготовленности членов Г. Думы к рассмотрению министерского законопроекта. «Они ведь не смотрят, как мы, на государственную роспись таким образом, что ею установлен такой-то порядок, что она имеет такие-то большие и меньшие разделы. Господа, побойтесь Бога, им нет никакого дела до граф нашей росписи. … Для наставления сырых людей нужен простой ответ. Для них совершенно непонятна ссылка на такой-то закон, на такую-то статью».

Архиепископ Антоний сочувствовал министру финансов: «Остается только дивиться, как люди не теряют энергии в работе при таких трудных условиях, в которые их ставит Дума, ведь они это испрашивают не для себя, а для бедной России. Если подавляющие условия и тяжесть работы увеличатся, то современный либеральный танец общества будет продолжаться уже не на народной спине, а на тощем желудке голодающих».

У Г. Думы, впрочем, нашлись и защитники. Вернадский приветствовал «осторожное отношение к народным деньгам», проявленное народным представительством, и напомнил о недоверии, выраженном ею министрам. Таганцев высказался за «новый путь» расходования средств (т.е. с разрешения Думы), который лучше «старого», по которому кредит зависит от усмотрения министерства.

Положение осложнялось тем, что если бы Г. Совет восстановил цифру в 50 млн., т.е. изменил законопроект, то, по закону, пришлось бы либо возвратить проект в Думу, либо образовать примирительную комиссию. В любом случае дело бы затянулось, а крестьяне остались бы голодными. На этот путь предлагал встать кн. Касаткин-Ростовский: «Ту загадку, но не закон, которую нам задала Г. Дума, нам никоим образом разрешить нельзя». Другие ораторы (Философов, Неклюдов) высказались за то, чтобы принять законопроект во избежание конфликта с Думой. Характерно заявление Неклюдова: «Тот законопроект, который нам представлен, неосуществим, непрактичен и не достигает цели, но зла от него произойти не может».

В конце концов законопроект был принят в редакции Г. Думы большинством 74 голосов против 47. Тут же подали заявление о необходимости издания нового подобного закона, но затем некоторые из подписавших сняли свои подписи, получился недобор, и заявление уже не могло получить дальнейшего хода.

Аграрное обращение Думы к населению

20.VI в «Правительственном Вестнике» было опубликовано правительственное сообщение по аграрному вопросу. Оно излагало проект аграрной реформы, которую внесло в Г. Думу правительство, и перечисляло недостатки альтернативной идеи о принудительном отчуждении. В конце авторы сообщения напоминали, что Русские Государи всегда заботились о крестьянах, а значит, и правительство, исполняющее Царскую волю, будет их поддерживать. «Русское крестьянство должно знать и помнить, что не от смут и насилий оно может ожидать удовлетворения своих нужд, а от мирного своего труда и постоянных о нем забот Государя Императора».

Формально не заключая в себе никакого порицания Г. Думы, это сообщение порицало ее любимое детище – проект принудительного отчуждения. Поэтому депутаты прочитали между строк: крестьяне, не верьте Думе, верьте правительству. Кроме того, правительство осмелилось играть самостоятельную роль в законодательном механизме.

«Прежде всего акт этот следует признать совершенно неконституционным. Правительство внесло свои законопроекты в Думу; пока эти законопроекты не рассмотрены, не получили силы закона, правительство не имеет права выступать с ними как с правительственными актами».

Был принят запрос, обвинявший авторов сообщения в призыве к ниспровержению существующего государственного строя, точнее, его части – Г. Думы.

Кроме того, по предложению Кузьмина-Караваева аграрная комиссия выработала контр-сообщение от Г. Думы. В этом проекте объявлялось, что народное представительство не отступило от прежних взглядов на земельный вопрос и разрабатывает законопроект о принудительном отчуждении земель в пользу крестьян.

«Несмотря, однако, на твердо выраженную волю Думы, министры опубликовали 20-го июня сообщение, в коем от лица правительства объявляют все те же, прежние предположения свои о земельном законе.

Ввиду этого Г. Дума напоминает, что по манифесту 17 октября 1905 г. никакое предположение правительства не может восприять силу закона без одобрения Г. Думы.

Что же касается до принудительного отчуждения частновладельческих земель, что Г. Дума от сего основания нового земельного закона не отступит, отклоняя все предположения, с этим началом не согласованные».

В конце проекта выражалась надежда, что население будет «покойно и мирно» ожидать выхода аграрного закона.

Таким образом, Дума намеревалась объявить народу, что проведет не правительственный законопроект, а собственный. Попутно министры обвинялись в неповиновении Думе.

Доклад был роздан 4.VII и прочитан за 20 минут, пока шли другие обсуждения. Говорить по поводу этого проекта сразу же записалось более 50 лиц, и сразу же было внесено предложение прекратить запись ораторов, хотя еще никто ни слова не сказал.

Умеренные депутаты, к котором примкнул и кадет Петражицкий, выступили против обращения, предупреждая, что оно усилит беспорядки. «Представьте себе, – говорил кн. Волконский, – жителей глухой местности, крестьян, […] которые сегодня получили правительственное сообщение – оно пришло чрез волостное правление, ему нужно верить. И в этом сообщении вопрос разрешается одним образом, а на другой же день является другое, уже от лица Думы. Из этого они заключают, что Дума с министрами ссорятся и больше ничего. Какое же успокоение от этого может получиться? […] Если вы обратитесь прямо к населению, вы косвенным образом пригласите население не надеяться на законную силу, а действовать самому».

Предлагаемое обращение к народу – «шумное по форме и мелкое по содержанию», оно подвергает риску «авторитет и может быть и существование Думы». Дума пойдет на риск, на нарушение закона, где нет указаний на ее право обращаться непосредственно к народу. Даже Кузьмин-Караваев признал, что обращение к народу, «быть может, не находит полного оправдания в теоретическом конституционализме».

Кадет Ледницкий в своем кругу высказывал те же мысли, что и умеренные депутаты, и с кафедры тоже высказался против обращения, но, боясь показаться недостаточно либеральным, призвал Г. Думу опубликовать взамен него целый манифест.

Стахович предложил исключить «жалобу народу на действия и взгляды исполнительной власти». «Этот вопрос гораздо более интересует нас, чем ту аудиторию, которой мы адресуем свое первое обращение». То, что Дума намеревается сделать, – это революционный прием, который даст министерству основание для ее роспуска. Думское обращение передает вопрос о счетах Думы с правительством на решение страны, «как референдум». Но это неправильно. Дума должна «охранить свою конституционную корректность».

Напротив, группа радикально настроенных ораторов, среди которых были и кадеты, призвала к борьбе. Кадет Сафонов заявил, что пробил час апеллировать к народу, что правительство мешает работе Думы. «Это, наконец, открытое выступление правительства на бой с народным представительством и мы должны, не сходя с этой кафедры, принять бой и ответить тем же оружием – думским сообщением». После этого министерство не сможет оставаться у власти.

Решительно звали в бой трудовики и социал-демократы. Жилкин призывал к какой-то революции не в узком, а в широком смысле слова, и в этом широком смысле призывал народ к борьбе. Оратор говорил, что народ должен сорганизоваться вокруг Думы и поддержать ее требования. «Когда будет неспокойно в стране в широком революционном смысле, когда будет организованная поддержка, когда народ сплотится вокруг Думы, она добьется настоящего земельного и других законов».

Характерна поправка, предложенная Рамишвили от имени социал-демократической фракции: убрать из проекта сообщения заключительный призыв к спокойствию и вместо этого «выразить надежду, что народная революция поправит все промахи, ошибки и притеснения правительства».

Другие кадеты подчеркивали, что нынешнее обращение – это еще не последний бой Думы с правительством. Здесь нет призыва к революции, так как нет призыва к действиям. Дума просто опровергает клевету правительства в свой адрес, объясняя свои подлинные намерения.

Кадеты были очень напуганы тем направлением, которое получили прения благодаря левым. Правые газеты уже обвиняли Думу в том, что она вступила на путь революции. В заседании фракции 5.VII Милюков выступил против обращения, а Набоков предложил способ пойти на попятный, сохранив лицо: проваливать проект обращения по частям. Однако большинством всех членов фракции против 5 было решено продолжать начатое дело.

Кадеты нашли выход в виде нескольких поправок к тексту обращения. Петрункевич доложил их в следующем заседании, 6.VII, отметив: важно, чтобы Дума показала, «что в ее задачу вовсе не входят в настоящую минуту ни захват исполнительной власти, ни вообще революционизирование страны».

Какой же текст теперь предлагали кадеты? В нем были переставлены абзацы, было указано, что под отчуждением подразумевается наделение землей, отчуждаемой по справедливой оценке, исчез заголовок «От Государственной Думы» и, главное, исключено выражение о том, что министры издали «несмотря, однако, на твердо выраженную волю Думы» «от лица правительства» «все те же, прежние предположения свои о земельном вопросе». Взамен этого теперь говорилось, что «это сообщение подрывает в населении веру в правильное разрешение земельного вопроса законодательным путем» и что «Г. Дума стремилась и стремится к мирному установлению нового порядка в стране и надеется, что разъяснение истинного положения вопроса о земельном законе даст возможность населению покойно и мирно ждать окончания работы по изданию земельного закона».

Исключение всего пары фраз, на первый взгляд незаметное, лишало текст обращения его остроты. Министры уже не обвинялись в прекословии народным представителям.

Странно, что вместо отдельных поправок Петрункевич прочел измененную редакцию текста целиком. Возможно, кадеты намеревались затушевать свое отступление, пользуясь тем, что поправки не были отпечатаны. Попробуйте-ка уловить на слух незначительную разницу между двумя редакциями! Набоков утверждал, что «никакого радикального отступления во втором тексте нет, изменена только система изложения, переменен порядок изложения мыслей». Когда же прозвучала просьба о напечатании обоих текстов, Набоков заявил, что «если каждая поправка будет печататься, то рассмотрение всего вопроса можно отложить навсегда», и кадетское большинство Думы проголосовало против того, чтобы отложить обсуждение до напечатания «поправки». Тем не менее, у левых осталось впечатление, что кадеты нарочно прибегли к уловке.

При постатейном обсуждении Жилкин и Рамишвили вновь высказались против последней фразы – о «мирном и спокойном» ожидании выхода думского законопроекта. В то же время ряд левых ораторов подчеркивал, что они ни к какой пугачевщине не призывают. Речь лишь о борьбе в «широком смысле», о революции в форме забастовок и мирной организации, а не о вооруженном восстании.

Однако умеренные депутаты тут же сорвали с левых овечью шкуру. Гр. Гейден увидел в речи «почтенного товарища Жилкина» маневр для приобретения союзников среди более умеренных фракций. Стахович возражал против возможности «революции в хорошем смысле»: «это, сознаюсь, для меня историческая тайна, которая открыта только трудовиками. Мы таких революций, которые бы кончались по-хорошему, мы их не знаем […] Эта революция в хорошем смысле пожалуй еще хуже простой революции, а это воззвание, если оно осуществится, в прекрасном смысле сыграет роль бомбы: много будет шума и много жертв». Во время его речи крайняя левая покинула зал.

В угоду социал-демократам Петрункевич без совета с фракцией вычеркнул слова "по справедливой оценке". Но призыв к спокойствию остался, знаменуя нежелание кадетов дать сигнал к революции.

«Призывать народ в настоящее время к борьбе не через Г. Думу, а собственными силами – значит ставить народ перед пушками и пулеметами, и когда его будут расстреливать, мы будем здесь пользоваться нашей неприкосновенностью. Взывать к этому с этой кафедры я считаю невозможным», – говорил И.Петрункевич.

Ввиду сохранения заключительной фразы социал-демократы заявили, что не будут участвовать в дальнейшем обсуждении проекта и проголосуют против него. Затем трудовики и польское коло заявили, что воздерживаются от окончательного голосования проекта.

В 12 час. 15 м. ночи обсуждение закончилось, был принят второй вариант текста обращения, и для исполнения формальностей оно передано в редакционную комиссию. В 1 ч. 33 м. ночи заседание возобновилось. Обращение было принято большинством 124 голосов (кадеты) против 53 при 101 воздержавшемся.

Дума и беспорядки

В либеральных кругах господствовало мнение о том, что существование Г. Думы гарантирует порядок, поскольку крестьяне надеются, что она разрешит аграрный вопрос в их пользу. Этот взгляд разделялся и самими депутатами. «Не забывайте, – говорил Аладьин по адресу министров, – что это мы, и только мы, сдерживаем эту революцию, что нам не нужно даже отдавать приказания, нам нужно только сказать, что мы больше не в силах ничего сделать, и вас не только на этих [т.е. министерских] местах, вас нигде не останется!».

Крестьянство действительно с большим интересом отнеслось к Г. Думе. Кадет Колпаков утверждал, что деревня «каждое слово, сказанное в Думе, ловит на лету, в особенности, конечно, ее интересует земельный вопрос. Каждое слово о земельном вопросе взвешивается, рассказывается деревней так и сяк». Токарский упоминал 70-летнего старика, который ходит каждый день за 10-12 верст и ожидает известий от народного представительства. По свидетельству С. С. Кондурушкина, «казалось, вся русская деревня собралась к полотну железной дороги, машет отчаянно руками и кричит: – Газету, газету!».

Некие крестьяне даже обратились к членам Г. Думы по телеграфу с вопросом – покупать ли землю через Крестьянский банк ввиду предстоящей аграрной реформы. Адресаты посоветовали повременить.

В печати появлялись телеграммы различных крестьянских обществ членам Г. Думы с просьбами добиваться отчуждения земель. Порой эти прошения инспирировались самими же адресатами и нередко оказывались подложными: «Расследованием, проведенным местными властями, почти всегда, однако, выясняется, что эти телеграммы посылаются без ведома тех, чьи подписи под ними указаны». С другой стороны, не исключено, что крестьяне, испугавшись властей, отреклись от своих телеграмм.