Репликация. Книга вторая

– Спасибо, сеньор Бер, мне здесь все нравится, – Салье насторожился в ожидании недоброго. Рядом с Зигфридом Бер ожидать доброго было высшей степенью наивности – Салье это хорошо усвоил еще в апреле, когда сеньор пальнул по станции в Есенике.

– Очень этому рад, – делая глоток из чашки, с довольным видом отозвался канцлер. – А что сейчас обсуждают в народе? Расскажи, пожалуйста, что-нибудь интересное, Салье, а то я все время занят рутинными делами, в которых ничего интересного нет.

– Рассказать интересное? – удивился дворецкий. – Да разве у вас не самая интересная жизнь, сеньор?

Зигфрид рассмеялся.

– Нет, Салье, нет. Это так только кажется. В том, чтобы выслушивать отчеты и принимать ответственные и непопулярные решения, интересного мало. Моя жизнь однообразна и скучна до тошноты. Интересно всегда живут те, кто просто живет и ни за что глобальное не отвечает. Простые люди. У них интересная жизнь. Они живут так, как хотят, и несут ответственность только за себя. Так, чем сейчас развлекается народ? О чем травит байки?

– Да ничем особо не развлекаются, а байки все те же – о резне белых Торков, – Салье позволил себе отведать ежевичного джема и, очарованный его необычным вкусом, сболтнул первое, что пришло на ум. Поняв, что только что сказал, Салье испугался – тема резни никак не должна была прозвучать за этим столом. Испугался и прикусил губу, но было поздно – канцлер сразу ухватился за интересное.

– Что за резня белых Торков?

– Ну, как же? Восьмое августа двести пятого года, – осторожно напомнил Салье, и мысли не допуская, что сеньор может не знать о таком событии прошлого.

– Что-то не припомню, – сказал Зигфрид с улыбкой. – Что же произошло тогда? Расскажи вкратце.

– В ту ночь майор Торк со своими подручными вырезал двести семей сторонников Пераледов. Его из-за этого прозвали Кровавым Майором. Они все в белых масках были, поэтому так и пошло: резня белых Торков. Говорят, две тысячи человек убили за одну ночь.

– Так, а сейчас что? – не понял Зигфрид. – Полсотни лет прошло. Почему сейчас это вспомнили?

– Из-за директора управления. Он же Торк, Кровавый Майор – его покойный отец, – Салье не мог поверить, что Зигфрид Бер не в курсе ни того, что было сорок семь лет назад, ни того, что происходит сейчас – он же собственными глазами видел Бенджамина Торка, который не так давно выбегал от канцлера как ошпаренный.

– Кажется, начинаю понимать, – медленно произнес Зигфрид, и в глазах его засветился недобрый огонек, никогда ничего хорошего не предвещавший. – А что о новом директоре управления говорят? Он же, вроде бы, человек мирный; мне показалось, вполне даже безобидный. О чем народ волнуется?

– Опасаются, что новый Торк учинит что-то подобное, какую-нибудь гадость. Люди ведь склонны преувеличивать и раздувать. Одна фамилия – этого хватит, чтобы затравить человека. Некоторые поговаривают, что это он прежнего директора грохнул, Рандероса, за то, что тот его уволил. На него, Торка, теперь всех собак повесят. На его месте никто бы сейчас не захотел оказаться, это уж точно, – деловито заключил Салье, допивая чай.

– Никто и не окажется, – задумчиво проговорил Зигфрид. – Что-то я напился, – добавил он определенно. – Можешь все уносить, Салье. Рад был поговорить.

Салье быстро поднялся, поклонился и стал убирать со стола. «И все? И никакой пакости не скажет? – с удивлением подумал он, унося чашки и блюдца. – И такое бывает в нашем доме?»

Когда Салье ушел, Зигфрид погрузился в раздумья, сосредоточенно глядя на цветущие флоксы. История белых Торков, так незатейливо поданная дворецким к чаю, показалась ему как нельзя более своевременной. Раскопать подробности такого события никакого труда не составит – всегда раскопаешь, если знаешь, что копать. Зигфрид знал не только, что, но и где – военный музей при штабе армии. «Пора навестить генерала в его штаб-квартире. Пора. Тем более, что в последнее время Родригес сделался напряженным, а иногда и вовсе выглядит подозрительно. Стоит нанести ему неожиданный визит», – решил канцлер, весьма довольный поворотом событий, предвкушая их развитие в ближайшем будущем в направлении, заданном лично им.

Мозг Зигфрида Бер работал сейчас в режиме активного использования накопленной информации, готовый в определенный момент перейти в стадию озарения. Биохимические процессы в организме канцлера менялись, ускоряя вещественный обмен, спящие в обычном состоянии нейроны включались в работу – Зигфрид пребывал в полной готовности сделать величайшее открытие своей жизни.

Знал ли об этом единовластный и великолепный, передвигающийся в синей тоге по бирюзовому траволатору к каскадному водопаду, определенно сказать трудно, но, очевидно, какие-то изменения, происходящие в его сознании, он ощущал, поскольку начал испытывать странное смешение состояний от невероятной сосредоточенности до иступляющей экзальтации, заставляющей его сердце биться чаще и замечать необыкновенное во всем, что его окружало. Состояния эти поначалу сменяли одно другое, ненадолго удерживая нервную систему Зигфрида в своей власти, но с каждым моментом времени интервалы их перехода сокращались, пока наконец оба они не соединились и не стали одним. И тогда привычное самообладание покинуло канцлера, ввергнув его в пучину обостренного восприятия, позволяя сознанию выйти за пределы обычности.

То, что сейчас открылось Зигфриду, перевернуло его представления о жизни и себе самом – все, что было до этого, было лишь подготовительным этапом к решающему событию, ради которого Зигфрид Бер и появился на свет. Прежние его притязания на власть, мысли о новом миропорядке казались ему теперь недоношенными, слабыми эманациями, не имеющими права на существование. Они, словно тени, закрывали свет истины в его глазах, а теперь, опознанные и отринутые им, освободили пространство сознания для ясности мысли: Зигфрид Бер – открыватель иного пути человечества, и только ему под силу повести людей, только ему известно, куда этот путь ведет.

Путь привел канцлера к скамье у водопада, на которую он сел, находясь в состоянии невротического подъема, сродни влюбленности. Зигфрид был влюблен – влюблен в себя и свою, только что осознанную миссию. Сила его любви была такова, что надежно защищала сознание от чужеродных вирусов – ни одна другая идея сейчас ему была не страшна, ни одна не могла сокрушить его нервную систему, кроме рожденной его экзальтированным восприятием мира и себя в нем.

План реализации своего предназначения пришел в голову Зигфрида Бер вдруг и сразу, обозначившись в перспективе будущих свершений и развернувшись в мельчайших подробностях своего осуществления, подобно тому, как сознание ученого Менделеева показало результат его многолетних исканий во сне, явив ему упорядоченную систему химических элементов.

Зигфрид улыбался совершенно счастливо, смакуя оттенки посетившего его озарения. Приняв поистине судьбоносное для мира решение, канцлер планировал дождаться завтрашнего утра, которое, как известно, должно было стать мудренее сегодняшнего вечера. Больше Зигфрид ждать не собирался – действовать нужно было немедленно, и он, уверенный в своем неминуемом успехе, заснул полностью умиротворенным…

***

Вэл сидел на веслах небольшой лодки, с ее кормы Нина пускала по воде венки из ромашек, которых у ее ног лежала охапка. День выдался на редкость: небо затянуло облаками, солнце не жгло, на озере находиться было приятно. Нина оставляла венок на воде и смотрела, как он уплывает, покачиваясь на волнах, разбегающихся от весел, которыми неспешно греб Вэл.

– Какой замечательный день, – произнесла она с довольной улыбкой. – Самый настоящий выходной, какой бывает у людей. И все выглядит так безмятежно счастливо, будто нет ничего плохого в мире.

– О чем ты? День прекрасный, и в мире нет ничего плохого. Разве может быть плохо, когда нам так хорошо? – Вэл пристально всматривался в лицо жены.

– Вэл…

– Не будем о делах, родная. Дела начнутся завтра. Сегодня мы можем просто радоваться этому дню и тому, что нам так хорошо.

– Иначе и быть не может – медовый месяц все-таки.

– Разве так будет не всегда? – Вэл перестал грести.

– Нет… Дальше будет много лучше.

– Господи, ну и напугала же ты меня!

Нина ответила ему грустной улыбкой.

– Что с тобой? Ты с утра печальная. Я чего-то не знаю?

– Нет, Вэл. Все обычно. Сон не выходит из головы.

– Расскажи.

– Не будешь сердиться?

– На сон?

– На то, что вчера мы с Киром ходили гулять к старому замку, он в четырех километрах отсюда. Я знаю, ты просил не отходить далеко от дома, но мы и сами не заметили…

– Просил, – напряженно отозвался Вэл. – Но вы все равно пошли.

– Прости, сами не поняли, как… Не сердись, пожалуйста.

– Я не сержусь, Нина, я не умею на тебя сердиться, но беспокоюсь всегда, когда оставляю одну. Если с тобой что-то случится, я не знаю, что со мной будет…

– Я не одна, со мной Ева, Кир, Амели.

– Зачем вы пошли к замку? – спросил Вэл мрачно. – Вряд ли вы там случайно оказались. Случайно можно за угол завернуть, но чтобы четыре километра…

– Ты прав, – призналась Нина. – Мы шли лесом, разговаривали, и мне показалось, что ноги сами меня повели. Это так странно было, Вэл, клянусь, ноги сами повели меня туда, и мы пошли – очень интересно было посмотреть, куда я приду. Я понятия ни о каком замке не имела, а когда мы рядом оказались, мне почудилось, что раньше я его уже видела. Словно дежавю. Мы не смогли пройти внутрь – мост через ров был поднят, но меня не покидало, да и сейчас не покидает ощущение, что я когда-то была там: и во дворе, и в самом замке. Мне до сих пор кажется, что я смотрю из окна второго этажа и вижу Марка.

– Марка? – Лицо Вэла скривило гримасой боли.

– Да. А сегодня ночью мне приснился странный и даже страшный сон. Я видела себя на лестнице замка, видела, как сижу на ней, вцепившись в перила, и кричу: «Вэл! Как ты мог оставить нас?!» Во сне ты был мертв, Вэл, и я это знала.

Нина замолчала, руки ее дрогнули, она выронила недоплетенный венок на дно лодки. Вэл потянулся к жене, но лодка накренилась, и он сел на место.

– Ну что ты? Не переживай, родная, это всего лишь сон.