Гомоза

– Не ты одна у нас шутница, – сказала Люда, и все засмеялись.

– Ну что вы? Пусть действительно одну выпьет, – предложил Егор Дмитриевич. – Это лучше, чем с пацанами в подъезде.

– Будешь? – Людмила ещё раз спросила дочь.

– Ты серьёзно? – не верила Света.

– Да. Давай сюда стакан. – Люда взяла наполовину наполненный стакан с соком и сама подлила туда немного водки. – Отцу ни слова!

– Вы тоже, – попросила Света и заулыбалась, блеснув брекетами.

И все выпили. Света для приличия немного покашляла в кулак, Николай Иванович сердито нахмурился, будто сделал что-то плохое и чувствовал себя виноватым, а Люда совсем растворилась в прохладном воздухе, сделалась незаметной и сама никого не замечала. Гомозин по мере опьянения настраивался на ностальгический лад, угадывая в лице Светы свою детскую влюблённость, и теперь в пьяном помутнении чувствовал, будто эта невинная любовь возвращается к нему, но подходит с другой стороны. Это было не стремление к новому, как детская и юношеская влюблённость, – это была тоска по ушедшему; и Гомозин теперь этой тоской упивался, и ему даже нравилось её тормошить и кормить. Конечно, это никакой любовью не было – Егор Дмитриевич лишь чувствовал глухое подвывание где-то в груди, которое испытывает человек, смотрящий прекрасный сон и смутно догадывающийся, что всё это ему только снится. Гомозин действительно сейчас пребывал в каком-то полусонном состоянии, и ему хотелось не очнуться, но уснуть совершенно. Он вдруг вспомнил, как они с Леной когда-то вместе смотрели фильм и она, держа его за руку, уснула у него на плече. Сквозь сон она стала дёргаться и вырывать у него руку, а он, поцеловав её в лоб, спросил: «Что ты, зайка? Капкан приснился?» Она сразу же успокоилась, улыбнулась, крепче сжала руку и ещё крепче уснула. Егор Дмитриевич часто вспоминал этот вечер, когда чувствовал, что делает что-то неправильное. Он таким образом наказывал себя, как бы заставляя соседствовать в своём сознании одно из приятнейших воспоминаний о жене со свежей мыслью о другой женщине или дурном поступке, словно оскверняя одной мыслью другую. Обыкновенно, вспомнив этот вечер, Гомозин становился смурным, уходил в себя и не вступал в сношения с внешним миром, но теперь почему-то ему сделалось тепло и спокойно от этого воспоминания. До сих пор, думая о жене, он насильно заставлял себя испытывать чувство вины за то, что он может жить, а она – нет; и чтобы вину эту как-то искупить, не беря греха на душу, он старался не жить полной жизнью, чтобы быть с ней «на равных». Верно говорил Николай Иванович, подумал Гомозин, что вернуться к жизни поможет Бог, ведь если он есть, то Лена продолжает жить, а значит, можно жить и ему, Гомозину. И Бог теперь будто дал о себе знать, решил Егор Дмитриевич, ведь, как он сам считал, Бог – это случайные совпадения. Встреча с детской влюблённостью через двадцать пять лет и проломленная крыша сарая – разве не та самая случайность? Не «режиссёр» ли сталкивает нас с жизнью лбами? Думая об этом, Егор Дмитриевич забыл уточнить для себя, с кем конкретно его сталкивает «режиссёр»: с Людой или Светой; потому что не видел в этом никакой важности. Если сталкивает, то сталкивает с жизнью, но не с человеком. И думал он теперь об этих женщинах как о марионетках в руках судьбы, но не как о живых людях с волей. И о себе тоже стал думать не как о человеке со свободой воли, а как о кукле, управляемой кем-то извне. И Гомозину хотелось довериться этому «кому-то», отдать ему управление, ведь «он лучше знает», ведь так легче, так спокойнее. Однако позже, протрезвев, Егор Дмитриевич смеялся сам себе и своим инфантильным пьяным мыслям, стыдился и отгонял их.

– Мы, с вашего позволения, дамы, выйдем покурить, – зачем-то с загадочной интонацией произнёс Гомозин.

– Я бы с вами, – проснулась Люда.

– Идите, я не хочу, – проворчал старик.

– Пойдёмте тогда, Людочка. Ведите, – встал из-за стола Гомозин и пропустил женщину вперёд.

Едва он встал, Света пересела ближе к Николаю Ивановичу и о чём-то стала с ним разговаривать. Издалека они были похожи на двух шушукающихся, хохочущих подружек.

– Хороший у вас участочек, – сказал Гомозин, поджигая сигарету о ещё горячий уголь в мангале.

– Лучше спичкой – уже остыли, наверное, – следила за его сигаретой Люда.

– А вот и нет! – обрадовался Егор Дмитриевич затлевшей сигарете. – Давайте я вам тоже зажгу – так вкуснее.

– Давайте. – И Людмила протянула ему дамскую сигаретку.

– Вот, держите, – вернул он ей её. – Ценители сигар вообще рекомендуют зажигать их от естественного огня – никаких зажигалок. И спичек тоже будто никаких. От камина – самое лучшее.

– Почему? – спросила Люда.

– Ну, будто газ из зажигалок как-то влияет на вкус.

– Если бы вкуса вообще не было, то да. А так – какая разница?

– Вам вкус сигарет не нравится? – спросил Гомозин.

– Нет, – ответила Люда, выдыхая дым.

– А зачем тогда курите?

– Привыкла.

– А мне нравится вкус.

– Молодцы, – ответила Люда.

– Вам что-нибудь через ваши очки видно? – спросил, помолчав, Гомозин.

– Это чтобы не щуриться, – ответила ему Люда. – Чтоб морщин не было.

– А если зрение упадёт?

– А этого никто, кроме меня, не увидит. И с чего ему вдруг падать? – Людмилу слегка пошатывало – видно, охмелела. И смотрела она ровно в одну точку на заборе, не глядя на Гомозина.

– Ну, мне кажется, света недостаточно для глаз. Вы ведь очки даже в беседке не снимали.

– Хватает мне света, – отрезала она. – Наоборот, всё чётче видеть начинаешь. – Люду очевидно раздражали эти нападки на её привычки, потому что её пытались убедить, будто она отчего-то должна чувствовать себя некомфортно; и её в этот момент стало бесить гостеприимство мужа. А Гомозин мысленно смеялся себе, как он мог в детстве любить такую косную, неинтересную женщину; и теперь, пьяный, чувствовал себя победителем в каком-то соревновании и смотрел на Люду свысока.

– Ну, меня-то вы не узнали – значит, со зрением уже проблемы начались.

Люда повернула голову к Егору Дмитриевичу и пристально уставилась на него, задрав одну бровь.

– А мы встречались раньше? – с какой-то брезгливостью в голосе спросила она.

– Встречались, – улыбнулся Гомозин. Люда выжидающе смотрела на него, опасаясь какого-нибудь компрометирующего коварства. – Спина перестала болеть? – спросил её он.

– Будто ничего, – осторожно отвечала она.

– На массаж когда в последний раз ходили? – продолжал Гомозин.

– Пару лет, – ещё сильнее насторожилась Люда и вся сжалась.

– Ну? Не узнаёте? – Гомозин стал вертеть головой, чтобы она могла его рассмотреть.

– У меня девочка массажистом была, – сказала Люда, медленно повернувшись к нему боком.

– А я подменял её пару раз, когда она заболела, – не сдавался Гомозин. – Вы курите-курите, а то вся истлеет. Ну, не узнаёте?

– Кажется, – задумалась Людмила. – Егор Дмитриевич?.. Правда? Вы? – стала узнавать его она и задышала чаще.

– Ну, – обрадовался он, расплывшись в улыбке.

– А как вы?.. Вы же из Москвы?.. – совсем терялась женщина.

– А я заезжал мать проведать на пару месяцев и заодно подработал. Я курсы массажистов оканчивал.

– Как я вас не узнала-то? – развела руками и замотала головой Люда. – Вот это да! А вы поседели.

– И поредел, – добавил Гомозин.

– Да-да. Шевелюра у вас была такая. Жёсткие волосы были, – вспоминала она человека, выдуманного Гомозиным.

– Ничего? Помог массаж? – спрашивал, улыбаясь, Гомозин.