Ловкач. Роман в трёх частях

– Жаль! Зато я угадываю имена с первого раза.

– Да? Очень интересно. Хотя вы могли обо мне осведомиться у брата. Тогда я поверю, – решила она сбить с него самоуверенность, ставя на него лукаво свои раскосые глаза.

– А почему вы так решили, что Никита мой брат?

– Вы только потемней, но чертами лица вы с ним очень схожи.

– Поразительно, у вас тяга к физиогномике? Кстати, я вас только что увидел. Не, честно, итак, вас зовут… Марина!

– Продолжайте, я хочу убедиться, насколько вы проницательны, – сказала Марина, приняв его игру, и остроумную манеру знакомиться.

– Вы Ходакова Марина, школьница, то бишь десятиклассница! Поступать собираетесь в институт… да, да, только в педагогический, – но это Жopa ввернул от себя, полагая, что такие уютные, такие чистенькие и аккуратные, хотят быть непременно учителем.

– В этом вы ошиблись… пока в политехнический… Может, и день рождения назовёте? – с удовольствием произнесла девушка.

– Попробую, – рискнул ясновидец, вспомнив, что его мать родилась осенью, отец – зимой, он – весной, и почему-то решил, что и она где-то так. – Вы родились в первой половине года: май-июнь.

– Ну, допустим, – сдержанно улыбаясь, с интересом взирала Марина на Жору, почти угадавшего её день рождения, и, не признаваясь себе, уже почти серьёзно заинтересовалась самозваным астрологом.

Не выходя из эйфории знакомства, Жора не упустил случая похвалить новомодный фасон платья, в каком была девушка, вполне приличном домашнем платье с закрытым воротом, с короткими рукавами и приталенном, подчёркивавшем её довольно ладную гибкую фигуру. У неё были прямые тёмно-русые волосы, подстриженные до плеч, и концы их чуть завитые.

Жора, как завзятый ловелас, подсел к девушке, тотчас почувствовав её тонкий запах приятных духов. С присущим ему увлечением он заговорил о моде, танцах, музыке, книгах, с живостью перескакивая с одного предмета на другой, что должно было охарактеризовать его в глазах Марины, как занимательного собеседника, понимающего толк во всём и что для него нет вообще неинтересной темы. Потом, почувствовав, что запас его скудных сведений уже исчерпывался, о чём он говорил почти полчаса, Жора, как бы спохватившись, резко спросил:

– Кстати, вам не приходило в голову узнать имя молодого человека, который перед вами?

– Признаться – не задумывалась! – усмехаясь, сказала Марина.

Её крайне забавлял и веселил этот парень, который так настойчиво пытался достичь высот Дон Жуана.

– А всё-таки, решайтесь! Мне, думается, соседи непременно должны быть знакомы.

– Вы тщитесь услышать, понравится ли мне имя, и с такой завидной настойчивостью пытаетесь мне его навязать?

– О, что вы! Моё имя серого цвета. Меня зовут Георгий, значит, Жора. Уж лучше бы звали Георгином, и то звучит неплохо.

– Вы все имена раскладываете по цветам?

– Поразительная у вас смекалка! Не, честно, я впервые знакомлюсь с такой красивой, умной девушкой. Хотите, скажу кое-что о вашем? Прекрасно! Марина – самое чудесное имя! Когда я произнёс его, мне вспомнилось море. Не, честно, вы не смейтесь, от вас веет дыханием моря! Но, правда, к сожалению, я шторма не люблю, лучше прибоя нет ничего! Прибой – это музыка, это, как запах французских духов! Так вот, вы мне кажетесь такой мягкой, уютной, доброй – без меры.

Жора мог бы так безумолчно говорить ещё, но тут его красноречие прервал капризный надтреснутый женский голос, откуда-то из-за спины, он требовательно звал домой Марину. Жора быстро обернулся и увидел женскую голову с мясистым подбородком, высунувшуюся в форточку окна.

Марина вздохнув, встала, её лицо зарделось румянцем, она извинилась перед кавалером, сказав, что ей уже пора домой.

– Завтра вечером, надеюсь непременно вас увидеть, – галантно произнёс Жора как можно тише. Но Марина, не ответив ему, удалилась. Голова из форточки пропала, на время Жора почувствовал себя несчастным, что его лишили возможности самораскрытья перед милой девушкой. В досаде он отбросил от себя веточку и с той же походкой фланера направился домой.

Глава третья

У своих родителей Марина Ходакова была единственной дочерью. Отец, Родион Степанович, на вид лет пятидесяти пяти, воевал, был лётчиком, работал начальником охраны. Причём недавно, как инвалид войны, вышел на пенсию и продолжал нести трудовое бремя на благо семьи. Он был ростом отнюдь не высок, но крепок и мускулист, как старый солдат. Родион Степанович до сих пор продолжал рано по утрам делать пробежки, любил дачу, но больше рыбалку, из-за которой с супругой, Вероникой Устиновной, выходили передряги и ссоры.

Года два назад, по настоянию супруги, он соорудил теплицу, что было довольно нелёгким делом в доставании для неё материалов. Beроника Устиновна упрекала его, что начальнику охраны доступно буквально всё. Родион Степанович с видом почтенного знатока разъяснял въедливой супруге, что в этом и есть вся сложность рискованного действия.

Вероника Устиновна была полнотелая, даже несколько тучная женщина, при разговорах имела привычку непроизвольно прищуривать свои хитроватые, чуть серые раскосые глаза, что казалось, у неё было весьма злое выражение лица, как у алчной собственницы. Но вместе с тем лицо у неё с круглыми надутыми щеками, среди которых был почти незаметен маленький вздёрнутый носик и говорил о незлом, скорее по-своему добродушном характере. При этом смешно выглядели её мягкие припухлые губы, выдаваясь над круглым подбородком чуть вперёд, от которого ниже отделялся второй. Ростом она была немного выше своего суховатого на вид мужа, который был к тому же старше её на пятнадцать лет.

Вероника Устиновна с молодости работала телефонисткой, в своё время это ей здесь, в дачном околотке, дали квартиру.

И вот уже кряду лет двенадцать числилась на заводе уборщицей, имея от этого в запасе предостаточно времени, чтобы торговать на базаре излишками дачного труда. А зимой она много вязала шерстяных изделий. И таким образом, вся её разносторонняя деятельность была исключительно направлена для семейного прибытка. И, как она сама выражалась, круглогодично, а иной жизни для неё практически не существовало.

Родион Степанович всегда помогал супруге поставлять на своём стареньком «Запорожце» товары на рынок. Но сам никогда не стоял за прилавком, считая, что торгашество для него весьма унизительное занятие. Собственно, всё, что Вероника Устиновна старалась делать, было нацелено во блага дочери, как она говорила, чтобы обеспечить ей будущее, с непременным условием, что после окончания школы, она будет учиться в институте.

Марина росла, по сути, не зная ни лопаты, ни тяпки. На даче она любила собирать малину, срывать влажную от росы клубнику и гулять по дорожкам, среди цветников, вдыхая их тончайшие ароматы. Тем не менее, она отнюдь не была изнеженной, избалованной достатком девицей, и подавно белоручкой, потому что Вероника Устиновна ей не уставала, когда надо, повторять, что сам по себе достаток не приходит, это всё добыто её неустанным трудом. Мать всемерно приучала дочь к вязанию и выбиванию кружев, а также к шитью, без чего, в понятии Вероники Устиновны, женщина – не женщина, а также необходимо постичь кулинарное мастерство, чтобы вышла настоящая хозяйка. Таким образом, Вероника Устиновна с успехом готовила дочь к самостоятельной семейной жизни, и вдобавок современная женщина обязана получить непременно высшее образование. Для достижения этого мать сама контролировала, как дочь готовилась к выпускным экзаменам, установив ей режим учёбы и отдыха.

Вот поэтому, как только Вероника Устиновна услышала за окном возле дочери весёлый мужской голос, она тотчас же ревностно высунулась в форточку и решительно отозвала Марину домой, дабы та не отвлекалась от дела с праздношатающимся болтуном. И когда Марина вошла в комнату, мать попрекнула её, не для этой ли цели она вышла? Однако дочь отмолчалась и пошла к себе.

Ходаковы занимали всего две комнаты: одна была чуть больше другой.

В городе родители собирались приобрести дом, но обязательно к моменту замужества дочери. Для Вероники Устиновны было желательно, чтобы Марина привела мужа в их дом. И будет очень огорчительно, если дочь уйдёт в невестки, не то с её таким тихим нравом на стороне от них она непременно пропадёт. Хорошо, коли жить доведётся отдельно от родителей мужа, а если со свекровью?

В своё время Вероника Устиновна не согласилась на то, чтобы Родион Степанович перевёз к ним свою престарелую мать, которая так и дожила свой век одна в каком-то удалённом от райцентра хуторе.

О будущем зяте она мечтала тайком: чтобы был послушным, сговорчивым, умеренно образованным, не то с учёным ей никогда не столковаться. Одним словом, должен быть такой, который умел бы ей подражать.

Между прочим, Вероника Устиновна не считала себя сквалыжной, хотя вся её жизнь была отдана честному накоплению денег. Все домашние расходы она вела сама, мужу не доверяла, с которым за все годы совместной жизни выезжала отдыхать на море всего два раза, да и то по рекомендации врачей нужно было вывозить дочь к морскому воздуху, для укрепления её слабого с детства, здоровья. Потом, занимаясь спортом, не уклоняясь от уроков физкультуры, Марина физически окрепла, и теперь меньше болела.

Любовь дочери к родителям была неравной. Марина помнила, как между ними случались периоды отчуждения и сближения. По грубым и неуважительным репликам матери в адрес отца, она понимала, что причиной такого обращения являлись посторонние увлечения отца другими женщинами, и это несмотря на то, что отец был намного старше матери. Она считала, что отец не сумел расстаться с матерью исключительно из любви к ней, своей дочери. Как хорошо, что за всю свою жизнь он так и не привязался к спиртному, по крайней мере, пьяным она его никогда не видела. Он был мягче и добрее матери, никаких своих программ дочери никогда не предлагал, в то время как мать постоянно ею руководила, отчего порой ей всё надоедало: и учёба, и рукоделие, и книги. Только от одного этого у дочери напрочь пропадало желание учиться дальше, так как мать, сама того не подозревая, нацеливая её на институт, тем самым воспитывала у неё к нему устойчивое отвращение. И вместе с тем, Марина давно согласилась с её желанием о том, что поступать учиться всё равно придётся, поскольку того требовал современный уклад жизни. И наизусть вызубрила установку матери: если хочешь добиться серьёзного результата в образовании и положения в обществе, тогда один путь – учиться!

Через несколько минут Вероника Устиновна вошла в комнату дочери спросить о том человеке, который так игриво болтал с нею.

– Это кто с тобой так забавно тарахтел?

– Я сама не знаю… Вроде бы брат Никиты Карпова, – вялым, нарочито скучным тоном ответила дочь.

– Да-а? Я тоже подумала: однако, как похож он на Никиту! – удивлённо произнесла мать. – Смотри, больше ты с ним не стой, сдаётся мне – глаза у него, ох, и лживые, как у проходимца! – почла нужным предупредить Вероника Устиновна.

– Ну, ты и скажешь, будто я его сама позвала? – серьёзно возмутилась Марина.

Она сидела на диване перед круглым столом и смотрела в книгу, глаза выхватывали одни и те же строки, а мысли крутились вокруг недавнего разговора с молодым человеком. Марина отчётливо видела перед собой его небольшие, как чёрные пуговки, глаза, почти не стоявшие на месте, и весёлую мимику лица. При этом она чувствовала, как он всё глубже западал в её одинокую душу. Марина слышала в ушах его звонкий голос, видела его улыбку шутливого озорника и представляла, какой у него, должно быть, лёгкий нрав, находя, после часа общения с ним, в своей душе какое-то даже просветление.

В её короткой жизни, пока ещё не было парня, хотя отдельные кавалеры из местных пробовали с ней дружить. Но приученная матерью к взыскательному на них взгляду, Марина ни в одном не находила хотя бы какого-либо представления о том, каким должен быть её парень, и потому никто в её душе не смог вызвать на их признания ответного чувства.

Вопреки запретам матери, хотя бы временно не думать о парнях и налегать на учёбу, Марина, не скрывая от себя, испытывала нетерпеливое желание, чтобы снова наступил долгожданный вечер…

И когда солнце село, Марина почувствовала, что стесняется выйти на улицу. Если бы даже ей понадобилось сходить в магазин, она бы, наверное, и тогда не пошла, поскольку он мог подумать, будто она решила нарочно показаться перед ним, и тогда начнёт самонадеянно думать, что она уже по уши в него влюблена. Хотя чего ради она должна гадать, какие к нему приходят мысли на её счёт, неужели просто нельзя перед сном подышать свежим воздухом, а на него даже не взглянуть. И уже было решилась выпорхнуть из барака. Но тут прежнее соображение вновь пришло на ум, и она, сердясь на себя за нерешительность, осталась сидеть дома. К тому же Марина в окно увидела, как он расхаживал перед своим домом в руках с прутиком, и то и дело поглядывал на окна их квартиры.

На нём был вчерашний в мелкую клеточку тёмно-серый костюм, правда, не совсем новый. В нём он казался стройным и подтянутым. Лицо его было некрупным, и от загара казалось смуглым. Он без конца кидал на окна смелые взоры. Марина досадовала, что не способна найти убедительного предлога выйти погулять на свежий воздух. Но вовсе не ради него, и это дать тому сразу понять. Вдобавок она упустила своё время, и теперь надо было отпрашиваться у матери, и об этом она думала с огорчением. Если бы у неё была безоговорочно добрая мать, она бы могла доверить ей свои сокровенные думы, чтобы понимала её правильно. Но у Марины была строгая матушка, которую она безотчётно побаивалась. И потому никакого разговора о доверии ей своих сокровенных тайн не могло быть и речи. Словом, диктат матери довлел над её чувствами. Но что было любопытно, у неё всуе никогда не возникало и мысли, как от него освободиться, поскольку была воспитана в почитании принципов и привычек матери.

Если бы Марина изъявила желание учиться в другом городе, Вероника Устиновна ни за что бы её одну на сторону не отпустила, поскольку не признавала современные вольные нравы молодёжи, всемерно страшась одного того, как бы дочь по недомыслию их не переняла.

Но в отношении нравственности своей дочери, Вероника Устиновна вполне могла быть спокойна. Марина вела себя благонравно, приученная с детства к её наставлениям. Правда, она одного не учитывала, что дочь могла неожиданно влюбиться и тогда её кропотливые заботы о будущем дочери в одночасье изменятся.