Феномен ДБ

– Да какой же смысл?

– За слово «смысл» я скоро буду брать штраф, как в оны времена, при наполеоновском нашествии, брали за французский язык. Вы говорите, смысл, – он безошибочно вытащил из шкафа небольшую книгу в желтом кожаном переплете. – Полистайте-ка, а потом говорите о смысле. Ять внимательно просмотрел книгу, но не понял хода клингенмайеровской мысли и честно признался в этом.

– Вот и весь смысл, – улыбнулся Клингенмайер. – Он заключен в ней, и вы же не скажете, что его нет?

– Вероятно, есть.

– Уверяю, настанет день, когда он станет для вас яснее ясного. А пока и не спрашивайте никого. Лучше вообще не показывайте кому попало.

Вот это «станет для вас яснее ясного» и «не показывайте», пожалуй, самая здравая мысль, которую я углядел в романе. Сначала Быкову надо бы во многом разобраться, а уж потом писать многостраничные романы.

После этого вывода вполне естественно перейти к комплексу под названием «графомания». Для начала обратимся к словарю [123]:

«Графомания – психическое заболевание, выражающееся в пристрастии к писательству, у лица, лишенного литературных способностей».

У Быкова своё мнение по поводу этого весьма распространённого явления [85]:

«Графоман – любой, кто много пишет. Графоман – любой, у кого есть мания писать. А вот плохо пишущий человек называется бездарью, не будем тратить на него хорошее слово «графоман». Я – графоман. Горький – графоман. Дюма. Лев Толстой с его девяноста томами. Николай Задорнов – с романом «Амур-батюшка». Но надо же просто понимать чётко, что графомания в смысле «бездарность» – плохо. Кто бездарен, мы понимаем: чем он громче орёт о своем даровании, тем он более бездарен. … Издавать всё, что человек пишет, нельзя. Не потому, что это может быть идейно неправильно, а потому, что это качественно плохо».

Графомания в смысле «бездарность» – это я даже не стану обсуждать. Тут Быков снова пытается сместить акценты, подменить понятия, лишь бы как-то оправдаться. Все перечисленные Быковым писатели не имеют никакого отношения к графомании, и уж во всяком случае, за их спиной не удастся спрятаться подлинному графоману.

Если же исходить из того, что графомания – это способ, который помогает избавиться от навязчивых переживаний, то всё становится понятным. Пишут много, пишут настойчиво, пишут самые разные люди – от домохозяек до журналистов. Пишут и в издательства, и на страницах интернета, не говоря уже об эпистолярном жанре, который в наше время трансформировался в нескончаемые разговоры, особенно если учесть возможности мобильной связи. Отчасти соглашусь с Быковым – даже Лев Толстой такого увлечения не избежал, но у него это покаяние в грехах, а поводов для сожалений о том, что совершил в молодые годы, судя по всему, было у классика немало.

Итак, можно только радоваться тому, что в наше время, наряду с достижениями фармацевтики, появилось немало других способов для улучшения своего здоровья – речь идёт о психике. И всё это – благодаря обрушившейся на нас свободе, которая расширяет возможности «самотерапии», способствуя избавлению от комплексов.

Любопытно, как Быков понимает эту самую свободу [3]:

«У меня своё определение свободы. Свобода – это сложность: чем система сложнее, тем она свободнее. В ней больше вариантов, щелей, лазеек – СССР в семидесятые был свободнее нынешней России, хотя в нём не было свободы слова, всеобщих выездов за рубеж и ночных клубов, не говоря уж об «Азбуке вкуса». А свободы было больше, потому что система была разнообразнее, интеллектуально богаче, осмысленнее. Можно было поддерживать эту систему, а можно – с ней бороться (сейчас то и другое одинаково противно). Я свободен в той степени, в какой выпадаю из навязанных ролей и ниш, из готовых рубрик, вообще из схем».

Я бы на месте Быкова, будь у меня такая невероятная возможность, не стал бы утверждать, что свобода – это сложность. Можно говорить о том, что время предоставляет нам то или иное количество степеней свободы. Что же касается лазеек и щелей, то они к этому не имеют никакого отношения. Изворотливый жулик может найти способ обойти закон, но это ария совсем из другой оперы. Так что, на мой взгляд, сейчас степеней свободы гораздо больше, чем в СССР – надо только умело воспользоваться столь внушительным богатством. Быкову, похоже, это удалось.

Глава 11. Быков и Булгаков

Это становится для меня традицией при написании биографий – сравнивать жизненный путь признанного писателя с тем, что выпало на долю Михаила Афанасьевича Булгакова. В книге о Германах есть такая глава, где я пытаюсь отыскать нечто общее в судьбе Булгакова и Юрия Германа, популярного писателя в 30-50-е годы прошлого столетия. Вот и теперь не могу отказать себе в удовольствии свести в одной главе автора «Остромова» и создателя романа о Мастере и Маргарите. Для этого есть и предметный повод: в 2009 году Дмитрию Быкову вручили премию имени Булгакова. Вот что ответил Быков на вопрос журналиста о том, каково его отношение к творчеству этого писателя [124]:

«В высшей степени уважительное. Не могу сказать, что перечитываю Булгакова постоянно, но "Мастер и Маргарита" – один из великих романов ХХ века. Хотя моя трактовка этой книги не вполне совпадает с общепринятой, она ближе к версии А. Зеркалова (Мирера) и восходит к его книгам "Евангелие Михаила Булгакова" и "Этика Михаила Булгакова". Я считаю, что роман всё-таки антиволандовский, антисталинский и в какой-то мере антимастерский. Я люблю "Белую гвардию", спокойно отношусь к "Собачьему сердцу" и "Театральному роману", а вот пьесы Булгакова мне нравятся чрезвычайно, да и сама его личность очень симпатична».

Запомним это выражение – «один из великих романов». Кстати, про Льва Толстого ничего такого Быков не сказал, даже уличил графа в графомании. А теперь вернёмся на несколько лет назад, когда на страницах журнала «Огонёк» Дмитрий Львович высказывался о романе Булгакова куда более откровенно [125]:

«Я не люблю эту книгу, хотя высоко ценю её. <…> Дело, конечно, не в религиозной или этической сомнительности этой увлекательной книжки, а в некоторой её, как бы сказать, масскультовости. Эдуард Лимонов, человек с чутким врожденным вкусом, в своей недавней книге "Священные чудовища" прямо отмечает некоторую пошловатость "Мастера", его потакание обывателю. Когда в одной книге сводятся Христос и коммунальные кальсоны, всегда есть шанс, что метафизическая, высокая проблематика перетянет коммунальную в иной регистр, но чаще случается наоборот: кальсоны компрометируют тему Христа, утаскивают её в быт, в социальную сатиру, в анекдот».

Ну, эта тема на любителя. Кое-кто привык ходить в кальсонах круглый год, даже в летнюю жару, другие предпочитают всё-таки трусы, вне зависимости от климата и состояния здоровья. Вполне допускаю, что можно расхваливать достоинства кальсон, при этом категорически их отвергая. И всё же довольно странная логика, особенно когда она используется для анализа столь популярного романа. Но дальше – больше. Быков, начисто забыв о ершалаимских главах, сравнивает роман Булгакова с сатирой Ильфа и Петрова:

«Место этой книги в одном ряду с двумя другими бесспорными шедеврами, а именно с дилогией об О. Бендере. Этот обаятельный злодей гораздо ближе к Воланду, чем реальный Сатана: проделки Воланда в Москве – именно бендеровские, мелкие, и аналогии тут самые прямые. Свита Бендера – Балаганов, Паниковский и Козлевич – весьма точно накладывается на свиту Воланда: Азазелло, Бегемот и Коровьев».

Здесь Быков отдаёт должное фантазии автора сатирического опуса «Мастер Гамбс и Маргарита», который ему больше по душе, чем роман Булгакова, хотя, возможно, уступает «шедеврам» Ильфа и Петрова. Но это дело вкуса и иных пристрастий. Если же вновь обратиться к теме коммунальных кальсон, тогда конечно Воланд ближе к Бендеру, чем к Сталину, ну а Коровьев – к безобидному водителю четырёхколёсной «Антилопы Гну».

Пожалуй, приведу ещё один отрывок из статьи Быкова в том же «Огоньке»:

«Что ни говори, а есть, есть пошлость в этом превосходном, кто бы спорил, романе. Она, разумеется, не в черноватом булгаковском юморе и даже не в откровенно фарсовых сценах вроде раздевания в варьете. Тут всё как раз отлично. Пошлость – в некоей генеральной интенции: в допущении самой мысли о том, что некто великий и могучий, творящий зло, доброжелательно следит за нами и намеревается сделать нам добро. <…> Что интересно, в жизни Булгаков этот соблазн преодолел. А в литературе – нет. Есть в его романе хрестоматийная, но неполная фраза: "Никогда ничего не просите у тех, кто сильнее вас. Сами придут и всё дадут"».

Складывается впечатление, что Быков не в силах смириться с популярностью автора «закатного» романа. Это как навязчивый кошмар: вот среди ночи просыпаешься от мысли, что все литературные премии у тебя разом отобрали и присудили их Булгакову. Правда, посмертно, но это дела не меняет, поскольку всё равно – кошмар! Поэтому и приходится выдумывать то «пошлость генеральной интенции», то унижающие авторитет Га-Ноцри «коммунальные кальсоны». К интенции мы ещё вернёмся, а говорить о смелости Булгакова в его взаимоотношениях со Сталиным вообще смешно, когда бы не было так грустно: в 30-е годы Булгаков только и занимался тем, что выпрашивал себе снисхождение у властей. Как-никак написал минимум пять писем Сталину и в советское правительство.

Однако снова дадим слово Быкову [88]:

«"Судьба барабанщика" <…> Я рассматриваю её в одном ряду с "Мастером и Маргаритой", конечно. Потому что это вещи о страшной сталинской Москве и о посещающей её нечистой силе. Вот этот дядя, этот Воланд со свитой и страшные персонажи, которые за ним, это вторжение инфернального чего-то».

Как видим, здесь уже нет речи о связи образов Бендера и Воланда, забыты и прочие выдумки мадам Каганской, автора упомянутого опуса про Гамбса. Быков находит новый повод принизить достоинства «Мастера и Маргариты». А как ещё можно расценить эту попытку сравнения великого романа с добротной повестью Аркадия Гайдара, написанной для подростков?

Увы, тут ничего уже не сделаешь – Булгаков со своим романом словно намертво пристёгнут к Быкову, никак не отцепить. Поэтому всё, что остаётся, это временами сделать вид, будто имеешь дело с каким-то незначительным предметом. Вот и пламенный поклонник Дмитрия Львовича, критик Никита Львович Елисеев, рассказывая о книге Быкова, посвящённой Пастернаку, не избежал соблазна обозначить некую впечатляющую параллель [56]:

«Если поглядеть да посмотреть, какая книжка архетипична биографии, написанной Быковым, то это – "Мастер и Маргарита". Даже хулиганства Пастернака отдают тем самым, не то воландовским, не то обаятельно-бегемотовским».

Да уж, если верить Елисееву, то Пастернак своеобразия был начисто лишён – то будто бы на мушкетёра похож, то на супермена, то на Джекки Браун, а тут ещё обнаружились черты булгаковского Бегемота.

Однако простим восторженному критику его, мягко говоря, странные сравнения и обратимся к последним открытиям Дмитрия Быкова на пути постижения сущности Булгакова. По счастью, мне хватило усидчивости и усердия, чтобы расшифровать текст лекции на тему «Булгаков. Воланд вчера, сегодня и завтра», датированной мартом 2013 года [126]:

«Сегодня нам предстоит говорить о романе, который мне не нравится совсем, величие которого я, безусловно, признаю и более того, я не без удовольствия перечитываю».

Тут то ли мазохизм, то ли некая оговорочка по Фрейду. Как можно перечитывать то, что тебе не нравится? Куда логичнее было бы сказать, мол, мне совсем не нравится величие этого романа. По крайней мере, честно, простенько, даже с некоторым вкусом. Но в следующей фразе красноречивый лектор высказывается более откровенно:

«Моё неприятие этой книги держится ещё и на неприятии того культа, который вокруг неё возник».

Вот это сказано честно, отдаю должное искренности Быкова. После этой фразы всё словно бы встало на свои места. И впрямь, кому же понравится культ вокруг «закатного» романа в то время, как «Икс» почти не удостоился внимания? Ведь о Булгакове, о «Мастере и Маргарите» написаны десятки книг, а Быков и «ЖД», увы… Если не считать статьи «Благие намерения: Дмитрий Быков Орфография» в книге Андрея Немзера «Дневник читателя: русская литература в 2003 г.» [127], которую никак не назовёшь комплиментарной. И как всё это понимать?

Насколько я могу судить, Быков причину популярности «закатного» романа усматривает в обилии на его страницах пошлости, которую с удовольствием потребляет пошловатый наш народ:

«Он породил огромное количество пошлости, которое как в предельно концентрированном виде отражает всю сложность, которая там содержится».

По поводу отражения сложности ничего не понял. К тому же толком не расслышал, то ли «которое отражает», то ли «которая»… Я вообще плохо представляю, как пошлость может что-то отражать – это всё-таки не зеркало и не рано облысевшая голова озлобленного критика. По счастью, Быкову облысение пока что не грозит.

Однако прошу прощения, что так некстати отвлёкся на пустяки, в то время как Быков обсуждает такую важную тему, как «трагедия романа»:

«Но главная трагедия этого романа была, разумеется, в том, что демонология Булгакова стала почти что евангелием для средней интеллигенции 60-70-х годов».

Не смею присваивать себе звание интеллигента и всё же не пойму, на чём основаны такие выводы. Может быть, я использовал журнальный вариант романа в качестве иконы? Но даже если так, что тут трагического?

Далее Быков в своей лекции напоминает слушателям о стенах на лестнице в доме на Большой Садовой, покрытых памятными записями почитателей Булгакова, затем о ежегодных сборищах молодёжи в Вальпургиеву ночь на Воробьёвых горах, что уж совсем не укладывается в представление Быкова о популярности. Могу предположить, что лестница в его доме тоже использовалась за недостатком листа бумаги под рукой, но только уж писали на ней совсем не то, что он желал бы видеть, не исключаю и слово из трёх букв. Отсюда и столь пессимистические нотки, которые появились в этой лекции:

«Достаточно скоро разочарование в "Мастере" как в книге, как в учебнике жизни станет очень массовым. Мы начнём примерно понимать, что эта книга значит и для чего она написана. <…> Я думаю, что этот процесс, который растянется, ну, на ближайшие два-три года, точно так же, как разочарование в другом русском мифе, именно в мифе о вертикале власти. Думаю, что эти вещи, как ни печально, совпадут. Но ничего не поделаешь. Ради такого дела я даже готов пожертвовать даже "Мастером и Маргаритой"».

Ну вот и дождались! Дважды использованное слово «даже» ничуть не оправдывает Быкова: «закатный» роман всё равно приносят в жертву. Нет бы своего «барашка» предложить! Так нет, Быков предпочёл для «благородного» дела использовать роман Булгакова, ну а свои опусы приберечь на тот случай, если «Мастер и Маргарита» так и не сгорит.

Разобравшись с мифами, Быков пересказывает старинную байку про сон Владимира Наумова, когда явившаяся ему вдова Михаила Афанасьевича предупредила о тщетности попыток экранизации «закатного» романа. И правда, ни у Элема Климова, ни у Юрия Карры, ни у Владимира Бортко не получилось ничего – по разным причинам, однако этот факт мне кажется неоспоримым.

И вот, наконец, Быков доходит до главного обвинения в адрес автора романа:

«"Мастер и Маргарита" – хороший советский роман. Он должен был появиться в печати. И появился в печати сначала без "Бала сатаны", потом в 1973 году с "Балом сатаны" спокойно это прошло все виды цензуры. Потому что зерно, сущность этого романа идеально соответствует советской власти».