Феномен ДБ

Что же касается разрешённого фрондёрства и сатирических стихов, не думаю, что власть от этого в восторге. Можно было бы согласиться с утверждением, что Быков с его многословием менее опасен для властей, чем люди действия, воспитанные «Эдичкой». Но следует учесть, что Быков обладает способностями, если не переубедить, то на какое-то время увлечь своими идеями любого. Заметим, что, в отличие от Лимонова, он ещё и профессор, и школьный учитель, и регулярно витийствует в эфире «Эха Москвы».

Однако всё это ещё цветочки – дальше будут только ягодки. Лимонов отбрасывает иронию и называет вещи свои именами, по крайней мере, ему так кажется:

«И вот Дима стал лидером оппозиции. Само его участие в выборах в КС говорит о его тщеславии. Сидит теперь в Координационном Совете рядом с пошляками телеведущими и звездами интернета. Рядом со светскими шлюхами и игроком в покер. Исключительно весёлая компания, ни одной трагедии на всех. Все вместе они собираются решать судьбы оппозиции. Они себя считают новым и современным классом. На самом деле они уродливая мутация части буржуазии в периферийной стране на окраине Европы. "Образовался новый класс", гордо вещают они, и Дмитрий Львович с ними. Это вы-то новый класс?! Светские шлюхи, проходимцы и второстепенные литераторы, как и игроки в покер, существовали в России в изобилии и в XIX, и в XX веке».

Ну что ж, Лимонов высказался, что называется, от всей души. Я же воздержусь от комментариев хотя бы в силу недостатка информации – в Координационный совет оппозиции не входил, с подругами Быкова не знаком. Кстати, это меня совсем не огорчает. Ну а про «новый современный класс» мы ещё поговорим.

Теперь слово за Быковым. И вот на вопрос коллеги-журналиста он отвечает [2]:

«Ничего я не хочу ему говорить в ответ – он осуществляет свою жизненную программу, свою стратегию самоуничтожения, а в этой стратегии нет места другим людям. Лимонов рано или поздно рвёт со всеми, бессмысленно требовать от него привязанности, если ты не девушка – да и те задерживаются ненадолго. Вся его литература – отчёт о бесконечных отъездах, разрывах, взаимных предательствах, о неспособности и нежелании жить с другими».

Увы, полемики так и не случилось. Не ожидал столь сдержанной реакции от Быкова. Мог бы и вступиться за поруганную честь девушки, которую обозвали шлюхой. Но то ли ему нечего возразить по существу, то ли предпочтительнее обсуждать психологию обидчика, при этом делая вид, что никакой особенной обиды не было. Возможно, помогает сохранять спокойствие чувство превосходства над соперником – фактически сам Лимонов признаёт, что Быков и в литературе, и в окололитературном бизнесе на сей момент куда успешнее.

А вот ещё одно объяснение миролюбивой реакции Быкова на слова недоброжелателей. Эти слова Леонид Школьник приписывает Дмитрию Львовичу в своей статье «Казус Быкова», опубликованной в «М3». Статья написана в ответ на резкие высказывания Быкова об израильских евреях, но о ней речь будет впереди [100]:

«Мне всегда нравилось, когда меня называли "журналюга". Журналюга – это тот, кого ненавидят, а настоящий журналист должен вызывать ненависть и раздражение. Если после публикаций или передач остается благостное впечатление, это плохой журналист».

Тут явная попытка сделать хорошую мину при плохой игре, просто не замечая оскорблений. Видимо, Быков чувствует, что в чём-то был не прав, или не находит достойных возражений. К тому же непонятно, кому конкретно надо возражать, поскольку в данном случае обидчик обезличен, то есть не имеет конкретного лица.

Совсем другое дело, когда речь идёт об «Эхе». В 2006 году Быков написал в журнале «Мулен Руж» злую статью, в которой многих «припечатал», пригвоздил к позорному столбу. Текст называется «Йеху Москвы» и посвящён, как нетрудно догадаться, нравам весьма популярной радиостанции столицы [101]:

«Йеху, если кто-то не помнит – это такие человекообразные существа, на которых свифтовские благородные лошади (называвшиеся гуингмами) возили воду. Йеху были зловонны, ленивы и завистливы. Решив, что таково и всё человечество, а лошади никогда не возьмут тут всю власть, Свифт впал в глубокую депрессию и сошел с ума».

Надо признать, обидное сравнение, хотя лично у меня нет причин на это обижаться, поскольку к радиостанции «Эхо Москвы» никакого отношения не имел, ну разве что слушал её в августе 91-го года в перерыве между пробежками к Белому дому и обратно.

Тем временем Быков продолжает обличительную речь:

«Я очень долго не хотел писать этот текст. Есть люди, с которыми опасно конфликтовать – испражнения-то смоешь, но запах, запах останется. Однако процесс зашёл слишком далеко. Есть идеи, которые мне по старой привычке дороги. И мне невыносимо видеть, как они всё прочнее отождествляются с людьми неприличных взглядов и манер».

Далее Быков приводит выдержки из высказываний Алексея Венедиктова, почерпнутые с сайта «Эха Москвы». Видимо, нрав руководителя радиостанции был круче некуда, по крайней мере, восемь лет назад. И вот как Дмитрий Быков комментирует его манеру общения со слушателями:

«Это что такое? Это барин проводит прямую линию с крепостными, отвечая на их вопросы? Это холопья пришли к парадному подъезду с накопившимся и наболевшим? Это десятилетний школьник играет с одноклассниками в Большого Босса, реализуя детские комплексы? Что это за поток пошлости и хамства, несущийся в эфир и выкладываемый потом в виде транскрипта? Это Алексей Венедиктов, главный редактор радиостанции "Эхо Москвы", общается со слушателями в прямом эфире, заменяя в качестве ведущего Евгению Альбац, уехавшую в отпуск, как гордо сообщает начальник, в саму Америку. Хамство "Эха" вошло в пословицу, и не стоило бы подробно разбирать именно этот аспект проблемы».

Могу предложить своё объяснение столь неадекватной реакции Венедиктова на острые вопросы слушателей. Осенью 2006 года на сайте «Эха Москвы» было несколько форумов, что-то около десятка. На один из них, форум журналиста Пархоменко, и я изредка заходил – надо сказать, что публика там обитала вполне приличная, способная вести интересный разговор на самые разные общественно-политические темы. Обычно дискуссия велась спокойно, без взаимных обид, но иногда налетали отморозки-антисемиты с другого форума «Эха Москвы», и тогда наш форум превращался в некое подобие гадючника. При этом доставалось всем – и тем, кто писал посты на форме, и руководству страны, и даже Венедиктову, который вроде бы ни при чём, поскольку его можно было лишь благодарить за предоставленные нам возможности интернет-общения.

Надо полагать, что тексты на своих форумах главный редактор «Эха» изредка читал и, вероятно, делал выводы о моральных качествах посетителей форума и слушателей радиостанции. Отсюда его нетерпимость и злость, на которые обратил внимание в своей статье Дмитрий Быков. Особенно доставалось Венедиктову от форумчан в феврале 2007 года. Когда запас терпения мэтра был исчерпан, на странице, предназначенной для форумов, он вывесил подсолнух, выразив тем самым своё отношение к хулителям.

Эту историю я рассказал отчасти для того, чтобы оправдать Алексея Венедиктова, но в большей степени, желая показать – Быков так и не смог докопаться до причин, не проявил талантов психолога и аналитика. Далее в упомянутой статье Быков негодует по поводу манеры общения Евгении Альбац с теми, кто не согласен с её мнением. Затем достаётся и Сергею Пархоменко, который оказался не в состоянии сдержать свои эмоции в эфире, обозвав задавшего вопрос радиослушателя «ничтожным и никчёмным». Но вот доходит дело и до выводов:

«Всё это, повторяю, давно уже норма. Это такой стиль. И здесь у меня возникает естественный вопрос: а зачем этот стиль? Я ведь и сам был однажды приглашен на "Эхо" на расправу, или, цивильнее выражаясь, на правёж: написал в "Литературной газете" – она была ещё приличной, неполяковской, – о грубых фактических ошибках в одном эховском литературном материале. Полемизировали со мной в эфире Николай Александров и Сергей Бунтман. К обоим я отношусь вполне уважительно. <…> Но этот прокурорский прищур я запомнил хорошо, равно как и тактику «двое на одного». Со мной, по моим габаритам, лучше в самом деле общаться вдвоем. <…> Ни малейшего желания как-либо контактировать с «Эхом» у меня с тех пор не возникало. Я получил – и не только на своём опыте – полное представление о манерах, приёмах, принципах и прочих ноу-хау героической радиостанции, а также о привычке её ведущих авторов позиционировать себя в качестве совести журналистского сообщества. <…> Нежность и восторг – для своих, и всё это пылко, на грани экзальтации; чужим достается вполне дворовая, с блатным подвизгом злоба».

О злобе и «подвизге» мы ещё поговорим в следующих главах, ну а теперь попробую эту ситуацию как-то объяснить. Если не ошибаюсь, впервые Быков появился в эфире «Эха Москвы» в декабре 2006 года – тогда была такая передача, «В круге света». Быкова не могли не пригласить, поскольку незадолго до этого он получил премию «Большая книга» за монографию о Пастернаке. Затем следует затишье в течение полутора лет, и только с декабря 2009 года он начинает регулярно появляться на радиостанции. Ну а со временем частота его появлений в эфире стала просто-напросто зашкаливать – так, в августе и в декабре 2010 года его приглашали в «Открытую студию» по три раза, летом каждого из двух последующих лет он радовал слушателей по восемь раз, а летом 2013 года и в следующий зимний сезон – уже по десять раз каждый месяц.

Вот только не подумайте, что я завидую Дмитрию Львовичу – такой марафон совсем не для меня. Да я с большим трудом выдерживаю даже четверть часа непрерывных разговоров. Ну что поделаешь, что с институтских времён привык к тому, что друзья понимают с полуслова. Что же до смысла приведённой мной статистики, то дело в том, что Быкова на «Эхе» долгое время принимали за чуждый элемент. Сначала Дмитрий не мог понять причину неприязни, когда же, наконец, сообразил, пришлось ему спешно раздвоиться, и новому осколку-двойнику присвоить гордое звание «Быков-обличитель» и дать персональное задание: перестать расхваливать жизнь в СССР, а взгляды на политику действующей в России власти скорректировать в соответствующую сторону. Что и было сделано.

И вот с тех пор Быков-журналист чуть ли не каждую неделю в «Эхе». Если бы не писанина и поездки, не сомневаюсь, бывал бы каждый день.

Глава 9. Воспитание чувств

В этой главе я расскажу о Быкове-учителе – ещё об одном двойнике из того многообразия Быковых, которое пытаюсь охватить. Хотелось бы понять, в чём причина этого не вполне обычного для писателя пристрастия к работе в школе. Начнём с того, что Быков в этом своём увлечении не одинок. Можно припомнить Антона Макаренко с его трудовой колонией для несовершеннолетних и «Педагогическая поэмой», писателя Леонида Жуховицкого, который числился профессором университета… Да что далеко ходить, Лев Николаевич Толстой преподавал в основанной им Яснополянской школе, и Александр Исаевич Солженицын тоже был учителем. Правда, тут есть кое-какая разница – Дмитрий Львович не занимался обучением трудновоспитуемых подростков, и собственной школы он не основал, и не преподавал в отдалённой деревеньке. Что поделаешь, у каждого времени свои особые черты – теперь, насколько я могу судить, почётнее работать в столичной частной школе, а не где-нибудь в глуши [102]:

«Я просто люблю это занятие, не могу себе в нём отказать. А может быть, наследственность сказывается. Мать у меня довольно известный московский словесник, до сих пор преподаёт».

Наследственность – это серьёзный аргумент, однако должно быть что-то и сугубо личное, что-то вроде потребности души [102]:

«Я гораздо лучше выдумываю тексты, когда проговариваю их вслух. Поэтому мне нравятся какие-то концепции, идеи генерировать, когда я разговариваю с детьми».

Тут есть противоречие. С одной стороны, Быков ранее утверждал, что думает, в основном, когда пишет свои тексты. С другой, вдруг выясняется, что выдумывает тексты, проговаривая их вслух. И как прикажете это понимать? Возможно, и впрямь Дмитрий Львович, сидя за компьютером, шевелит губами, как первоклассник, выполняющий домашнее задание. Однако не будем придираться, поскольку речь здесь идёт не о проблемах творчества. Речь о подвижничестве, желании передать детям свои знания, да и вообще всё лучшее, что аккумулировал в себе за годы жизни. Однако Быков свою задачу представляет несколько иначе [102]:

«Я свою роль вижу в том, чтобы объяснить детям, что русская литература – это не мертвый музейный массив, пусть даже наступил и новый век, новое тысячелетие, а такая, пусть древняя, но очень полезная штука, которую нужно знать, чтобы избежать в своей жизни многих проблем. Очень трудно увидеть в этой работе что-то мессианское».

О мессианстве мы ещё поговорим. Обсудим и причины, по которым возникло это определение «мёртвого музейного массива». Ну а пока мне вспоминается, как я писал сочинение в шестом классе, посвящённое современной отечественной литературе. Написал его без единой грамматической ошибки, а в результате получил четыре балла, и всё только потому, что закончил фразой: «Читаю и учусь. Учусь и читаю». Дословно не помню, но было что-то в этом роде. Так вот, учительнице такой финал сочинения явно не понравился, поэтому свою оценку моего творчества она сопроводила вопросом: «И это всё?» Видимо, я должен был написать об удовольствии, которое получаю от чтения классиков советской литературы. Если учесть, что это был конец пятидесятых годов, то выбор, с позиции современного читателя, был невелик. Меня оправдывает то соображение, что учиться можно не только на лучших образцах литературного творчества, в частности, на произведениях классиков, но это не значит, что нужно всеми восторгаться.

Ну вот и Быков считает, что литература помогает школьнику избежать проблем. Однако следует иметь в виду, что у разных людей – разные проблемы. Тут многое зависит от семьи, а Дмитрий Львович преподаёт не только в государственной, но и в частной школе, где учатся дети состоятельных родителей. В таком заведении комфортнее и работать, и учиться, если иметь в виду материальное обеспечение. В конце концов, в частной школе тоже должен кто-нибудь преподавать, да и зарплата, по моим прикидкам, вдвое больше.

Но вот что Быков говорит об остальном [103]:

«Но контингент, господа! Большинство частных школ – это дети богатых, ничего не поделаешь. Богатые привыкли, что не они для вас, а вы для них. Пава, изобрази! Сверх того, родителей эти дети видят редко. Родители работают. С воспитанностью и чувством дистанции – проблемы. Оно, конечно, как вы себя поставите, так и будет, но ставить себя – такое скучное и трудоёмкое занятие!»

Надеюсь, Дмитрий Львович успел освоить методы Макаренко на тот случай, если придётся работать в школе с юными преступниками из богатеньких семей. Чего теперь только не бывает! Но, слава богу, вот что успокаивает [81]:

«Уточню, что это дети из хороших семей, олигархических, ну, артистических, мелкий бизнес, телевидение, мои коллеги журналисты и так далее».

Могу предположить, что в этом скучном, на первый взгляд, занятии Быков увидел спасение от проблем, связанных с дефолтом в 1998 году. Газеты могут и прикрыть, а школа никуда не денется. Тогда-то всё и началось, потом был длительный перерыв, а в 2007 году Быков с новыми знаниями и с новым пиететом к этому благородному занятию снова пришёл в класс [104]:

«Вот уже два года я читаю литературу в школе "Золотое сечение" и четыре года – историю советской литературы в школе "Интеллектуал". Я всегда мечтал работать в школе – и много работал в 90-е годы в школе 1214 на Мосфильмовской улице. Потом долго не работал и случайно сказал в одном интервью, что хотел бы вернуться в школу – и меня взяли и пригласили».

В принципе, такое приглашение вполне естественно. Тут сыграла свою роль не только благоприятная наследственность, полезные связи и репутация известного писателя и журналиста, но и то обстоятельство, что Быков не понаслышке знаком с историей русской литературы, ну а в его умении обо всём этом интересно рассказать, полагаю, никто не посмеет усомниться.

Но приведу ещё одно объяснение Быкова, почему он откликнулся на предложение стать учителем [105]:

«Во-первых, у меня так называемое артикуляционное мышление, как поименовала его в поденных записях Лидия Гинзбург: мысль приходит в процессе разговора, и какие-то важные вещи про литературу я зачастую понимаю именно в процессе разговора. Во-вторых, люди, полагающие, будто в школе может работать только мазохист или педофил, сильно недооценивают положительный эффект от общения со старшеклассниками».

Слава богу, о мазохизме в этой книге речи нет. Каков положительный эффект от общения с ученицами и учениками старших классов, даже не пытаюсь сформулировать, а то ведь могут обвинить бог знает в чём. К тому же, совершенно не осведомлен о порядках, принятых в наших частных школах. Знаю только, что в большинстве таких школ Франции и Великобритании используется гендерное обучение, то есть учащиеся разделены по половому признаку. Уверен, что Дмитрий Львович от преподавания в женском классе не откажется при случае: чувствовать на себе в течение урока взгляды двадцати пар восхищённых глаз – это ли не источник вдохновения для литератора!

Однако вернёмся к артикуляционному мышлению. Уже не в первый раз приходится сетовать на то, что разные ипостаси Быкова так и не научились договариваться между собой. Напомню, что ранее, в 2006 году, Быков-писатель утверждал, что мыслит, когда пишет [5]:

«Бывает артикуляционное мышление, когда человек думает в процессе речи. Кто-то лучше соображает во время еды, кто-то – во время любви. Я думаю, когда пишу».

Хотя у Быкова-учителя совсем другое мнение на этот счёт, такие разногласия ничуть не огорчают, поскольку на то они и двойники, чтобы в главном совпадать, а в незначительных деталях отличаться. Понятно, что у каждого из них свой собственный резон, диктуемый не только особенностями конкретной области приложения сил, но и требованиями работодателя. Ничуть не удивлюсь, если от учителя частной школы требуют исключительно артикуляционного мышления.

Однако куда интереснее узнать, какие важные вещи Быков понимает только в процессе разговора, то есть на уроке, а до начала урока об этом даже не догадывается [105]:

«Вот, например, нынешний одиннадцатый класс ужасно полюбил Леонида Андреева, а этого не надо. Это совсем не тот писатель, которого им следовало бы любить. <…> И предлагая им прочесть "Чёрные маски", не допускаю ли я их к яду? Объясняя им блоковскую "Интеллигенцию и революцию", не намекаю ли я на желательность перемен? Читая им гриновского "Крысолова" и обрывая на самом интересном месте – дальше, мол, сами, – не внушаю ли я им подспудно, что мы все окружены крысами?»

Я бы сказал, что это несколько запоздалые сомнения – раньше надо было думать, о чём на уроке говорить. Возможно, Дмитрий Львович думает перед уроком о материальной компенсации затрат, вложенных им в это благородное занятие [78]:

«В отношении образования государство должно сделать ровно две вещи: дать денег и оставить в покое. Сейчас в школе остались только те учителя, которых ничто, кроме любви к профессии, к школе не привязывает. Если нам дать учительскую зарплату в среднем по стране хотя бы в рамках полутора тысяч долларов (про две я уже молчу), если эта зарплата будет такова же, как средняя зарплата в частной школе, – всё! Мы всё остальное сами сделаем».