Феномен ДБ

Вот ведь, оказывается, как! Странно, что роман опубликовали только в 1966 году. Если он такой «советский», прошёл бы на ура и в 1945-м!

Теперь напомню, что писал Быков о «закатном» романе за несколько лет до этого, в книге о Борисе Пастернаке:

«"Мастер и Маргарита" в некоторых своих частностях есть предельное выражение подлинной идеологии сталинизма; не советского, разумеется, не того, который с флагами и лозунгами о пятилетке в четыре года, а настоящего, подземного, оккультного, верховный жрец которого не разговаривал сам с собой на языке советской пропаганды. Именно в образе всемогущего темного мага Сталин и предпочитал являться потрясенной интеллигенции».

Снова двойники Быкова между собой не договорились: один твердит – «советский», а другой ему чуть ли не с пеной у рта возражает – «сталинский». Да после разоблачения культа личности такой роман вообще не должны были публиковать. Эй, Быковы, договоритесь же, наконец, между собой! Но это ещё не всё – есть и третий Быков, имеющий собственное мнение на этот счёт.

В книге Дмитрия Львовича о Булате Окуджаве есть такие строки, посвящённые советской литературе 70-х годов:

«Советская литература не то чтобы лгала тотально, но в воздухе каждого разрешенного советского текста, во внутреннем пространстве даже самой правдивой книги вроде "Жизни и судьбы" Гроссмана присутствовала толика формалина. Она могла быть минимальной, почти неразличимой – но была, как в каждом советском человеке, родившемся и выросшем тут, сидела неискоренимая, непобедимая никакой эмиграцией советчина. Вот почему таким шоком для читателя шестидесятых стал булгаковский "Мастер", написанный без этой оглядки».

С этой «оглядкой» Быков то ли перемудрил, то ли недоглядел, но, если слегка напрячь извилины, нетрудно догадаться, что он имел в виду. Тут уж определения «советский», «сталинский» будут явно ни к селу, ни к городу. Жаль только, что автор не наклеил на роман очередной ярлык – без этого как-то неуютно, непривычно. Но есть надежда, что в следующей своей книге он исправится.

Однако вернёмся к лекции о Булгакове и к отношению советской власти к творчеству писателя. Что-то партийные деятели тогда не доглядели – «белогвардейскую» пьесу «Дни Турбиных» к постановке разрешили, несмотря на возражения трудящихся, но почему-то не захотели опубликовать идеологически выдержанный роман. Ну как можно запрещать книгу, которая являлась «краеугольным камнем в том здании тотального оправдания зла, которое выстраивала советская литература» – это если верить Быкову? Впрочем, по поводу колоссального успеха пьесы о Турбиных Дмитрий Львович имеет своё собственное мнение [126]:

«Пьеса эта была доступна немногим счастливым, она была разрешена в единственном числе, известность её была очень клановой и элитарной, большинство о ней попросту не знало».

Восемьсот представлений на сцене Художественного театра ещё при жизни Михаила Булгакова, множество критических статей в газетах, постановление рабкоров Хамовнического района по поводу «вылазки классового врага» – и после этого Быков смеет утверждать, что известность пьесы была клановой! Это что же так застило ему глаза? Тут, в сущности, нечего гадать – это ни что иное, как элементарнейшая зависть. Даже потрёпанное идеологическое покрывало, с помощью которого Быков пытается скрыть достоинства «закатного» романа, не может спрятать истинной причины.

Ещё одно объяснение выпадам Быкова против Булгакова находим в попытке Дмитрия Львовича провозгласить себя первооткрывателем:

«Вот этим открытием я, пожалуй, горжусь. Слово "мастер" не появлялось в прозе и драматургии Булгакова нигде и никогда (!) до романа "Мастер и Маргарита". Появилось оно, правда, единственный раз в "Театральном романе". <…> Слово "мастер" появилось в черновиках романа после 34-го года, после того, как стало известно, что главным положительным термином, главной восторженной оценкой в устах Сталина является именно "мастер"».

Ну что ж, попробуем проанализировать эти аргументы – а вдруг найдётся в них рациональное зерно? Однако сначала обратим внимание на характерную оговорку: сначала Быков говорит «нигде и никогда», и тут же признаётся, что не так, что было всё-таки когда-то. Но было, как указывает Быков, единственный раз в одном романе.

На самом деле, слово «мастер» упоминается много раз до «Мастера и Маргариты», и не только в «Театральном романе», где оно встречается в таком контексте: «жена мастера». Если кто-то сомневается в моих словах, могу порекомендовать роман Булгакова «Жизнь господина де Мольера», написанный им по заказу «Жургаза» (Журнально-газетного издательства) в 1932-33 годах. Для полноты картины приведу несколько цитат [128]:

– Эй, кто тут есть? – брюзгливо спросил он. – Почему чёрт всегда уносит… Ах, это вы? Здравствуйте, Барон.

– Здравствуйте, мастер, – ответил Барон, глядя вверх.

А вот ещё:

– Как публика принимала спектакль? – ответил Мольер.

– Великолепно. Но у вас скверный вид, мастер?

И в дополнение к этому:

– Мастер, не хотите ли вы чего-нибудь? Быть может, вам дать бульону?

Тут Мольер оскалился и сказал, почему-то злобно улыбаясь:

– Бульон? О нет! Я знаю, из чего варит моя супруга бульон, он для меня крепче кислоты.

И вот уже трагический финал:

– Чего вам дать, мастер? – спросил Барон и вытер платком лоб Мольера.

– Свету! – ответил Мольер. – И сыру пармезану.

Чего не хватило Быкову, чтобы в этой простенькой задачке разобраться? Допустим, что «Мольера» Быков вовсе не читал, не велика беда – на мой взгляд, слабенькая книга. Но он просто обязан был прочитать те редакции «закатного» романа, которые датированы осенью 1934 года. Тогда бы не озвучил свой нелепый приговор [126]:

«Чтобы доказать Сталину, что художника надо беречь, Булгаков переименовал своего художника в мастера».

Такое впечатление, что Быков так и не осилил до конца роман или так ненавидит его, что читает книгу, держа её, что называется, вверх ногами. Ведь не было в романе художника, а был поэт, возлюбленный несравненной Маргариты – это не считая Бездомного и прочих стихоплётов. Читаем отрывок из главы романа в третьей редакции, датированной осенью 1934 года [129]:

«Маргарита опустилась у ног Воланда на колени, а он вынул из-под подушки два кольца и одно из них надел на палец Маргарите. Та притянула за руку поэта к себе и второе кольцо надела на палец безмолвному поэту».

Так и не обнаружив художника в черновиках романа, попробуем выяснить, откуда взялся этот мастер. Не знаю, так ли актёры мольеровского театра величали своего мэтра, но в СССР это слово впервые весомо и уважительно прозвучало в статье Максима Горького «С кем вы, мастера культуры? Ответ американским корреспондентам» – она была напечатана одновременно в газетах "Правда" и "Известия ЦИК СССР и ВЦИК" 22 марта 1932 года. Так что товарищ Сталин тут совершенно ни при чём, он вообще не был специалистом по выдумыванию таких определений. Здесь явно чувствуется рука писателя.

И всё же возникает впечатление, что в третьей редакции романа гипотеза Быкова как будто подтверждается, поскольку окружение Воланда поэта называет «мастером». Тут и впрямь можно усмотреть параллель с известным телефонным разговором в июне 1934 года, когда Сталин интересовался мнением Бориса Пастернака о Мандельштаме [130]: «Но ведь он же мастер, мастер?» Однако проблема заключается в том, что Булгаков в последней редакции романа отказался от этой нарочитости – теперь мастером он называет своего героя сам. Что же это получается? Неужто автор присвоил себе право называть писателя тем словом, которое принято произносить только с высоких трибун или писать в передовицах «Правды» и «Известий»?

По-моему, Быков ищет истину там, где её не может быть. Во-первых, мастер – это отличительное звание, принятое у масонов, тут может быть намёк на некоторую «избранность» возлюбленного Маргариты. Во-вторых, это просто уважительное обращение, признание профессиональных достоинств столяра-краснодеревщика, создателя скрипок, художника или писателя. В-третьих, аналог этого слова, широко распространённый и у нас, и в Европе – мэтр. Во французском языке ma?tre означает «господин, учитель, мастер». Видимо, так и называли актёры мольеровского театра своего директора, а Булгаков трансформировал это слово в более привычное для большинства своих сограждан – «мастер». И повторюсь: Сталин использовал слово «мастер» лишь однажды в телефонном разговоре, а статья Горького разошлась тысячными тиражами. Так что в «открытии» Быкова есть существенный изъян: поскольку приоритет в использовании слова «мастер» принадлежит Максиму Горькому, уничижительная критика в отношении Булгакова теряет всякий смысл.

А в дополнение к этому приведу отрывок из книги Быкова о Пастернаке, посвящённый мастеру:

«Пастернак сходил с эстрады, только что ответив невнятным улыбчивым мычаньем на гневный монолог крестьянского поэта Петра Орешина. Ничего внятного и нельзя было ответить: Орешин сам не знал, что ему так не понравилось. Он наскакивал на Пастернака со странными претензиями: "Думаете, вы мастер? Не таких мастеров знавали! Андрея Белого слушали! " В ответ на эту гневную отповедь Пастернак улыбался и разводил руками, пропуская сказанное мимо ушей».

Вот и мне, видимо, следовало бы не слушать лекцию Дмитрия Львовича о Булгакове, а пропустить всё сказанное им мимо ушей. Да вот хочу выбросить из головы, но никак не получается. Причиной стало весьма своеобразное определение понятия художник, которое озвучил Быков в своей лекции [126]:

«Художник остаётся художником до тех пор, пока он не профессионал, пока он отыскивает какие-то новые пути и возможности».

Возможно ли, что поиск новых путей легче даётся любителям и дилетантам? Мне это было бы особенно приятно, поскольку я так и не соизволил закончить Литературный институт. Точнее, я в него никогда не поступал. На этом можно было бы и успокоиться. Но тут опять Быков-лектор вступает в спор с Быковым-биографом – снова цитата из «Бориса Пастернака»:

«Пастернак долго не считал себя профессионалом в литературе – именно потому, что не мог писать ежедневно, регулярно…»

То ли Пастернак не был художником, то ли профессионалом стал после того, как «выдавил» из себя художника? Снова приходится удивляться неспособности Быкова найти согласие со своими двойниками.

И в заключение разбора лекции Быкова о Михаиле Афанасьевиче Булгакове – ещё несколько отдельных фраз, тут можно обойтись без комментариев [126]:

«Мастерство вообще враждебно искусству, потому что мастерство оформляет его».

«Это самая популярная книга Булгакова именно потому, что это самая слабая книга».

«В этой книге написано больше ерунды, чем в любом другом русском романе».

«Ничего, кроме пошлости, в этом романе нет, хотя есть <…> высочайшие образцы литературного стиля, который парит над этим морем терроризируемой России».

«Весь вой, весь вопль Булгакова в этом романе: ты только вот нас не трогай, а уж мы тебя полюбим».

Вот перечитал заново то, что написал, и в голове по неизвестной мне причине возникла странная мысль, на первый взгляд не имеющая отношения к реальности. Гоню её, пытаюсь послать куда подальше, а она, чертовка, никак не исчезает. Мысль заключается в следующем. Будто бы основную свою задачу Дмитрий Быков видит в том, чтобы доказать то, что было написано с его слов в одной из предыдущих глав: современную Россию сделали евреи и никто другой. Именно поэтому роман Булгакова с его точки зрения оказался «пошловат», не говоря уже о том, что он чудовищно «советский», и даже «сталинский». Именно поэтому Быков превозносит романы Ильфа и Петрова, сочинение мадам Каганской и работы Александра Мирера, посвящённые Булгакову. А сам Михаила Булгаков с его подозрительным антисемитизмом, воплощённым в образе неподражаемого Швондера – он как бы ни при чём, он где-то сбоку. Там же оказались и многие его собратья по перу, которым явно не повезло с происхождением.

Глава 12. Назад в СССР?

В этой главе попробуем кратко обсудить взгляды Быкова на недавнюю историю нашей страны. Вполне естественно, что Быков к этой истории не безразличен, даже задумал в 2012 году некий внушительный, судя по всему, культурологический проект, названный весьма претенциозно и торжественно – «Советский Союз» [8]:

«Это научный журнал о Советском Союзе в глянцевом формате, такой "Вестник античной культуры". Всё, Атлантида затонула, хватит спорить, было ли это хорошо или плохо, давайте поймём, что это было. Я далёк от ностальгии. Если я начну вспоминать, каково мне было в Советском Союзе, – мне было очень плохо в Советском Союзе. Такой человек, как я, совершенно не создан для советской жизни. Но я как-то выше этого».