Светлейший

Спуск оказался тяжелее подъёма. Не привыкший к длительным физическим нагрузкам, да уже уставший, будущий крымский государь с опаской посмотрел на тропинку, круто убегавшую вниз. Аскер перехватил унылый взгляд хозяина и крепко обхватил хана за талию.

– Не бойтесь, хозяин, – успокоил он.

Спустившись наконец вниз, прежде чем сесть на коня, громко, чтобы слышала свита, Шахин-Гирей торжественно объявил:

– Предки благословили меня на ханство. Не личной выгоды ищу я, а счастья своему народу желаю. Коль меня завтра выберут, будьте мне верными подданными. Все почтительно склонили головы.

– Однако, врагам народа нашего крымского пощады не будет, – угрожающе добавил Шахин. – Аллах – свидетель! Ногайцы еще ниже склонили головы. Визирь укоризненно покачал головой.

Шахин-Гирей устало взмахнул рукой, и ханский кортеж медленно тронулся в обратный путь.

И беи исполнили совет предков: в конце марта 1777 года Диван избрал Шахин-Гирея полновластным ханом Крымского государства.

Узнав об этом факте, турецкий султан Абдул-Хамид был в гневе. Несмотря на формальную независимость крымских татар от Турции, султан оставался халифом[120 - Название самого высокого титула у мусульман.], и для полной законности выборной должности требовалось его согласие.

Верховный визирь Османской империи срочно вызвал к себе русского посла Александра Стахиева.

***

Посол Стахиев блефует

Над столицей Османской империи светило неяркое весеннее солнце, однако было прохладно и зябко. На территории султанского дворца слышались шаркающие звуки: это слуги усердно махали метлами, принюхиваясь к аппетитным запахам, доносившимся из султанских кухонь.

В покоях верховного визиря Дарендели Джебеджизаде Мехмед-паши, утонув в мягких подушках большого европейского дивана в ожидании хозяина, статский советник и чрезвычайный посланник России в Константинополе Александр Стахиевич Стахиев сидел уже второй час.

Как опытный переговорщик, пятидесятилетний Стахиев. был назначен послом в Константинополь в конце 1775 года. И вот по настоятельным требованиям своего непосредственного начальника Панина, всё это время он добивался от турок исполнения пунктов Кючук-Кайнарджийского договора. Однако Порта упорно не признавала полной независимости Крыма, естественно, неисправно вносила России контрибуцию, и больше того – препятствовала проходу русских судов через свои проливы Босфор и Дарданеллы, и уж совсем не имела желания возвышения русского ставленника Шахин-Гирея в крымском ханстве. Шли бесконечные споры, споры… Не помогали и подношения, коих Стахиеву приходилось делать часто.

Жить в столице мусульманского государства русскому посольству прямо скажем было несладко и даже опасно. Неосторожное слово, а ещё хуже – необдуманный поступок, и тюрьма в Семибашенном замке надолго могла стать местом мрачного проживания.

Однажды, во время массовых волнений жителей турецкой столицы, связанных с голодом после эпидемии чумы, разъярённая толпа едва не растерзала работников русской миссии и самого посла, якобы виновного в их бедах. Но на этот раз обошлось…

Злобное отношение к русским ещё больше усилилось сразу после подписания в 1774 году злополучного для турок Кючук-Кайнарджийского договора.

Всё чаще Стахиеву приходилось разбираться с надуманными претензиями турок в адрес России и терпеливо выслушивать высокомерные речи турецких сановников. Османская империя, собственно, как и любое государство, живущее за счёт кровопролития и жестокости по отношению к другим народам, незаметно, но упорно двигалось к своему медленному затуханию. Однако, ослеплённые былым величием и могуществом, турки этого не понимали.

Часто направляясь на очередную встречу с верховным визирем, Стахиев проходил мимо мечети султана Сулеймана, недалеко от которой находился базар, единственный во всей Европе, – базар невольников.

Он всегда останавливался на площади перед базаром и мысленно представлял длинные шеренги измученных людей, закованных в цепи. Шум, крики, стоны…

В старые времена после каждой войны или совместного с вассалами набега на очередную соседнюю страну, будь она европейской или азиатской, рынок заполнялся невольниками на любой вкус.

Рядом с рынком продавали птиц в клетках. Соблюдая некий старинный обычай хоть кому-то давать свободу перед тем как купить в неволю людей, турки покупали какую-нибудь птичку и выпускали её на свободу.

Исполнив таким образом свой долг, и очистив душу перед Аллахом, состоятельные турки, держа за руку своих малолетних сыновей, словно щенков отбирали из шеренги скованных цепью людей, приглянувшегося раба. Они придирчиво ощупывали его тело, заглядывали в рот, заставляли сгибать и разгибать конечности и, наконец, выбрав, шумно начинали торговаться с продавцом. Затем отец-турок ласково спрашивал у своего малолетнего чада «Ну как, этот раб тебе нравится, покупаем?» «Нет, – скорчив брезгливую гримасу, недовольным голосом пищал малец. – Хочу вон того, маленького…» И выбор продолжался…

Невольниц для своих гаремов отцы отбирали без участия отпрысков.

Покупать невольников христианам было категорически запрещено, купить раба они не имели права, это право имели только мусульмане.

Теперь, вот уже несколько лет рынок был пуст. После кровавого набега крымского хана Кырым-Гирея на южные границы России в 1768 году здесь продали последних рабов.

«И странно… базар до сих пор не ликвидирован. Видимо, османы надеются на возврат старых привычек… Глупцы!.. – размышлял посол. – В мире надо с соседями жить, а уж с Россией – тем более».

Сие сооружение, невольничий рынок, всегда портило Стахиеву настроение. Оно всякий раз утверждало его в мыслях, что османы весьма инертны: не замечают веяний времени, вековые традиции прошлого упорно переносят в настоящее, и так живут, не стараясь чего-либо менять. Но время беспощадно, восемнадцатое столетие требует перемен!.. Век Блистательной Порты недолгий, конец её будет мучительный и кровопролитный, и Россия ещё хлебнёт с ней горя.

И эти размышления давали русскому послу решимости в спорах с турецкими вельможами. После подобных размышлений Стахиев всегда вздыхал, и с мрачными мыслями продолжал свой путь.

В приёмной визиря было жарко. Невидимый музыкант за перегородкой перебирал струны уде[121 - Струнный щипковый инструмент.], тихо звучали бесконечные и очень тоскливые турецкие мелодии. Пахло благовониями и чем-то ещё… Скорее всего пылью от ковров, коих в помещении было множество. Вошел слуга: поставил перед послом разожжённый кальян. Стахиев вздохнул, брезгливо поморщился.

Тяжёлая духота притупила чувства, тепло потихоньку проникало вовнутрь. Из под парика по лицу стекал пот. Ставший уже влажным носовой платок, несмотря на свои немалые размеры, не помогал, а больше размазывал солёную влагу по худощавому, гладковыбритому лицу. Стахиев весьма нервничал, но терпел: к опозданиям визиря привык.

Чтобы каким-то образом проявить уважение к сановному турку, посол вставил деревянный мундштук кальяна себе в рот, но сосал редко и мелкими, неглубокими затяжками, больше для того чтобы не погасли угли кальяна. Не сказать, что вкус дыма ему был противен, напротив приятен, но этот сладковатый и холодный табачный дым совсем не доставлял ему удовольствия. «Другое дело, – думал он, – засунуть в нос щепотку ядрёного табачку да чихнуть как след, мозги-то враз прочистятся. Вот это удовольствие!»

Утомительно тянулось время. Несмотря на относительно тёплую погоду, слуги часто меняли раскалённые угли в комнатных жаровнях. Визирь любил тепло.

Родом из небольшого провинциального городка Даренде, расположенного на востоке Турции, верховный визирь Мехмед-паша, как уже заметил Стахиев, человеком был лёгким в общении, любил вставлять в разговоры разные шуточки и восточные прибаутки, по-русски сказать – этакий рубаха парень, но при этом, что весьма настораживало, глаза визиря липко обшаривали собеседника с ног до головы: ухо с ним держать надо востро.

А ещё Мехмед-паша любил полненьких молодых наложниц, которых заставлял исполнять перед гостями танец живота, кальян с особым набором специальных снадобий, фрукты и сладости, и совсем не потреблял вина. Нельзя сказать, что последнее доставляло русскому послу удовольствие, ведь выпившие люди порой бывают более откровенны в беседах меж собой. Что поделаешь, у мусульман свои порядки. Вот и сейчас перед русским послом стоял невысокий круглый стол, уставленный фруктами и сладостями со столичных базаров.

Не привыкший к дисциплине, а тем более к элементарному уважению иноверцев, впрочем, этим отличались и остальные турецкие сановники, верховный визирь и сегодня опаздывал к назначенному им же часу.

Но опытный дипломат Стахиев нервничал совсем не по этому поводу. Он не знал, как на этот раз построить разговор с визирем, дабы исполнить указания из Петербурга, присланные князем Потёмкиным. Сделав список[122 - Копия.] с донесения, посол немедля отправил оную депешу в султанскую канцелярию. А требования, написанные там, были серьёзные и, на взгляд посла, невыполнимые. «Заносчивые дети Аллаха не согласятся их исполнить и более того, оскорбятся. Чего доброго в тюрьму засадят, как когда-то Обрезкова. А тут ещё и Шахин-Гирея в пику Порте крымчаки ханом избрали», – сокрушался Александр Стахиевич. И, конечно, чего скрывать, посол немного побаивался возможных последствий от предстоящего разговора с турецкими сановниками. От них всего можно ожидать…

От сладкого дыма в горле запершило… Посланник поморщился, но продолжал держать мундштук во рту.

– Пусть видят, что я уважаю привычки мусульман. Осталось чалму на башку напялить. Так бы они уважали наши законы, – пробормотал посол.

Стахиев внимательно стал просматривать свои свитки, лежавшие перед ним. Развернул донесение Потёмкина.

Как и прочие наставления светлейшего, оно отличалось конкретностью, ясностью мысли и чёткими указаниями.

«Чего не скажешь о посланиях Панина Никиты Ивановича. Те, как правило, писаны расплывчато, витиевато, с осторожными намёками, дающими возможность двоякого толкования. Сиди и думай, чего хотел сказать начальник. Одно мучение с его наставлениями, – размышлял посол. – О Потёмкине того не скажешь. Умный, дальновидный… Резковат немного, да молодёжь почитай вся такая»

Капелька пота скатилась прямо на краешек донесения. Александр Стахиевич поспешно свернул его.

Двое слуг опять внесли горячие угли. Отработанными движениями, один из них выгреб из жаровни остывшие, другой тут же высыпал свежие раскалённые угли. По комнате разнёсся запах костра. Стахиев не удержался, – чихнул.

И тут его осенило! Он пододвинул поближе к себе присланный недавно свиток с указаниями императрицы и, словно боясь потерять его, засунул под кафтан.

Заунывный звук инструмента неожиданно оборвался. Двери распахнулись. Вошёл, а скорее – вплыл, поддерживая рукой тюрбан зеленого цвета, тучный Мехмед-паша. Следом – рейс-эфенди[123 - Титул турецкого государственного сановника.], Намоли-бей. Вечно раздражённый, заносчивый, но совсем не глупый, лицо чиновника и сейчас выражало крайнюю степень презрения и недовольства. Статусный тюрбан красного цвета, надвинутый по самый лоб небольшой по размеру головы, казалось, вот-вот грохнется вниз и отдавит ему ступни. Для воинственности, правая рука Намоли-бея покоилась на рукоятке кривой сабли.

Оба сановника важно уселись на диване напротив русского посла. Слуги тут же внесли чай – горячий, крепкий, ароматный.

– Вах-вах, уважаемый Саша-паша! – не извинившись за опоздание и не поздоровавшись, произнёс визирь.

– Гляжу, привыкаешь ты к кальяну, это хорошо, похвально даже. Что задержался я?!.. С кадием[124 - Ка?ди – мусульманский судья-чиновник, вершащий правосудие на основе шариата (http://www.potolkisaransk.ru/rio10gefeokyf85/%D0%A8%D0%B0%D1%80%D0%B8%D0%B0%D1%82).] инспекцию торговых рядов на рынках проводил. Торговцы не держат цены мною указанные, – завышают, жители жалуются. Наказать пришлось пару нечестивых ремесленников и нескольких торговцев.

Визирь хотел было продолжить свой отчёт о базарной деятельности, но вспомнив о приличии, растянул рот в слащавой улыбке, сложил по мусульманскому обычаю на груди ладони, и витиевато приветствовал русского посла.