Светлейший

Тридцатилетний хан помнил слова старого муллы, прозвучавшие в его адрес десять лет назад: «Глина твоего сердца, мальчик мой, размягчена – время пришло. Верти гончарный круг своей хитрости, лепи горшок замысла, ниспосланного Аллахом». И, став ханом, Шахин-Гирей завертел свой круг. Он стал претворять свои замыслы в жизнь, страстно желая вытащить стареющее ханство из догм и ветхих традиций средневековья. Одного только хан не хотел делать – лепить из глины новые традиции и правила. Его замыслы должны претворяться в жизнь на века! Какая тут глина?!.. Реформы свои он внедрял жёстко и настойчиво.

И молодое независимое государство забурлило, закипело страстями и эмоциями, татары удивлялись переменам в своей стране. И причиной необычных перемен была бурная деятельность молодого хана.

Указы его были необычны, новые порядки – любопытны… Чего только стоила система чиновничьей иерархической государственной службы, внедряемая Шахин-Гиреем по примеру России. Система нанесла удар по вековому мздоимству, напрочь лишала местных чиновников старинного права брать поборы с населения. По примеру своего кумира Пётра I Шахин-Гирей решил перенести столицу ханства из Бахчисарая на морское побережье – в Кафу. Он приступил к строительству литейного завода, монетного двора, развернул строительство завода по производству пороха. Появились рабочие места, люди стали получать за свой труд деньги. Как тут народу не радоваться?!.. Хан пошёл дальше…

До Шахин-Гирея своей регулярной армии в ханстве не было, существовало только ополчение, собираемое в случае внешней опасности, либо при подготовке очередного набега за рабами. А так как внешние угрозы у крымцев почти отсутствовали и турецкие войска надёжно защищали татар, то ополчение собиралось только для разбойных набегов. Для сражения с регулярными войсками предполагаемого противника, естественно, ополчение не годилось.

«Независимому государству потребна собственная армия, – решил реформатор и, поразмыслив, добавил: – Не помешает и личная гвардия…».

Для этих целей Шахин-Гирей провёл перепись населения и постановил брать с каждых пяти татарских домов по одному воину, причем эти дома и должны сами снабжать воина оружием, лошадью и всем необходимым.

Подданные ханства разделились в своих суждениях о реформах: одни равнодушно наблюдали, другие – замерли в ожидании, лелея смутные надежды на изменения своей нелёгкой жизни, им хотелось получить от новых порядков что-то другое, лучшее, отличное от их прошлой жизни, и тому были основания. Однако, ощутимые результаты от нововведений могли появиться лишь через время, нужно было терпение. Реформирование требовало больших финансовых затрат, государственная казна не успевала наполняться, денег не хватало. Местные богатеи (многие протурецки ориентированные) не спешили раскошеливаться, просьбы хана о помощи, передаваемые ханом представителям правительства России в Крыму, удовлетворялись далеко не в полном объёме. В стране стал падать жизненный уровень, и это вызвало недовольство части населения. Реформы Шахин-Гирея тормозились. Но это не останавливало хана, он упорно выполнял начатое, гончарный круг его замыслов продолжал крутиться…

В стране возрастало общее недовольство. Близкое окружение хана настоятельно убеждало своего государя остановиться. «Нельзя сразу объять необъятное, нельзя, мой господин, резко ломать вековые традиции своего народа», – говорил хану верховный визирь Абдула-ага. Шахин-Гирей не слушал. «Крымский Пётр Первый» неуклонно шёл к своей цели.

Бедственное положение татар принимало угрожающий характер. Крым опять забурлил. Молодой хан стал сурово карать недовольных. Заподозренных в нелояльности и саботаже казнил. Однако волнения не утихали…

И вот в октябре 1777 года, всего лишь через полгода после вступления Шахин-Гирея на престол, недовольство его реформами, растущее в Крыму влияние Петербурга, зачастую преувеличенное турецкими эмиссарами, привели к массовому бунту. Толпы недовольных, подогреваемые сторонниками Турции, стали громить присутственные места, дома христиан. Мятежники разграбили ханский дворец, казнили визиря Абдулу, разорили дома приверженцев Шахин-Гирея. Хан бежал из столицы. В это время из Очакова в Крым прибыл бывший хан Селим-Гирей, он и возглавил восстание.

В таких обстоятельствах Екатерина II приказывает губернатору Малороссии Румянцеву и губернатору Новороссии Потёмкину усмирить мятежников. Плохо организованное восстание вскоре было подавлено войсками Суворова, мятежники приведены в покорность хану Шахин-Гирею. Вскоре и Селим-Гирей пришёл к хану с повинной. Мятеж подавлен. Казнив предводителей мятежа, Шахин снова утвердился на престоле и ещё более решительными мерами продолжил начатые им реформы.

Недовольство правоверных в Крыму побудило Турцию в апреле 1778 года прислать свои войска к берегам Ахтиярской бухты. Но генерал Суворов, охранявший берега, не допустил десанта и заставил турецкий флот покинуть Крым.

Несмотря на неудачу, Порта всё-равно не признавала Шахин-Гирея законным ханом, отрицала законность его избрания. Однако настоятельные требования посла в Константинополе Стахиева, угрожавшего каждый раз полным разрывом дипломатических отношений и неожиданная помощь Франции, заставили турецкого султана уступить и выдать Шахину грамоту на ханство. После этого, в силу конвенции, заключённой между Россией и Портой, из Крыма в трехмесячный срок были выведены как русские, так и турецкие войска, оставшиеся в небольших количествах ещё со времён Кючук-Кайнарджийского договора. В Крыму осталась только незначительная часть войск генерала Суворова. В целях защиты крымских христиан, побудило Потёмкина отдать приказ Суворову начать переселение христианского населения из Крыма в Новороссию и Азовскую губернию.

Около тридцати тысяч христиан разных национальностей покинули Крым: кто от страха ожидания очередных кровавых погромов со стороны мусульман, кто польстился на посулы, а кто из любопытства: а вдруг там будет сытнее, вольготнее… А как было не поехать?.. По шестьдесят десятин земли сулили на каждую семью да плюс налоги не платить много лет да какие-никакие и деньги давали на подъём… Что ж не поехать?!..

Шахин-Гирей был крайне недоволен этой акцией. «Кто же будет работать и налоги платить?», – писал он в жалобе российской императрице, но ответа не получил.

Выдача Турцией грамоты Шахин-Гирею, подписание конвенции, на время успокоили Екатерину II. Крымское ханство медленно, с трудом, но приобретало черты независимого государства, с которым можно было мирно соседствовать и торговать. «И это главное…» – решила российская императрица.

Однако вековые оковы османского владычества в Крыму были ещё очень и очень крепки. От хана-реформатора требовались большое терпение и тонкое чутьё в непростой ситуации, но хан не желал ждать, он торопился.

А у России возникли новые проблемы: английские колонии в Северной Америке захотели стать независимыми от Великобритании. Англичане, естественно, ни в какую… – «Эк чего захотели?!..» – сказало правительство Англии. И на американских землях полилась кровь с обеих сторон. Франция приняла сторону восставших. Англия пыталась уговорить Россию послать войска на американский континент. Для решения этого вопроса английский посол Ганнинг обивал пороги кабинетов сановников из окружения императрицы, но все его потуги были напрасны, вельможи участливо разводили руками: «Милорд, своих проблем хватает, не до ваших колоний!» Французы были довольны. Собственно, они потому и помогли России в признании турецким султаном Шахин-Гирея крымским ханом.

Правительство Великобритании срочно отозвало Ганнинга, на его место прибыл молодой посол Джеймс Гаррис.

Английский посол

Конец 1777 года. Санкт-Петербург.

Вечерние сумерки сгущались над городом, темнота медленно окутывала столицу. Прохожие ускоряли шаг стараясь поскорее покинуть улицы освещаемые слабым светом из жилых домов, уличными фонарями и, кое-где, кострами – «грелками» городских сторожей. Керосиновые фонари (не было), подвешенные на окрашенные в синие и белые полосы деревянные столбы, жители старательно обходили стороной: светильники давали слабый свет, коптили, дурно пахли и брызгали по сторонам топливом. Состоятельные граждане ходили по тёмным закоулкам держа в руках ручные фонари с мерцающим фитильком внутри стеклянного колпака.

Унылая фигура фонарщика с небольшим бидоном в руках и стремянкой на плече, медленно брела вдоль улицы. Приставив к очередному столбу лестницу и осторожно опустив на землю бидончик с керосином (то же самое), он поднимался на две ступеньки, приподнимал защитный колпак фонаря и пальцем проверял уровень топлива. Если палец сухой, чертыхался и доливал. Затем на ощупь проверял длину фитиля и уже тогда зажигал светильник.

Из раскрытого окна второго этажа здания английской миссии улицу разглядывал человек. Во рту у него торчала трубка, и он попыхивал ею, изредка выпуская кольца дыма.

«Интересно, сколько же лет этому старику? Коль судить по его шаркающей медленной походке и сгорбленной фигуре, то очень даже немало…» – подумал он и тут же брезгливо поморщился.

Пару дней назад он проходил мимо этого фонарщика, в нос тогда ему шибанул резкий запах керосина, а лица в полумраке так и не разглядел.

Напротив миссии располагался большой каменный дом столичного вельможи, оттуда дурманяще вкусно тянуло свежей выпечкой: человек в окне с удовольствием вдохнул ароматный запах. Звонко цокая копытами, тарахтя колёсами по булыжному покрытию, не спеша проплывали редкие экипажи. Прохожих становилось всё меньше и меньше. Скрылся в ночи и фонарщик. Человек ещё раз глубоко вдохнул полной грудью.

Прежде чем закрыть окно, он вытащил изо рта трубку, зевнул и потянулся. Потянулся с удовольствием, как может это сделать человек, весьма довольный собою. А посол Великобритании Джеймс Гаррис собою был доволен.

Среднего роста, худощавый, на вид лет тридцать-тридцати двух, сэр Гаррис в свои годы успел уже побывать и секретарём посольства в Мадриде и посланником при дворе прусского короля Фридриха II, и вот, он посланник в ранге посла, в России. Скрестив за спиной руки, Гаррис, обращаясь к собеседнику, произнёс:

– Петербург действительно красивый город. И честно сказать, я был приготовлен к необычности русской столицы и великолепию здешнего императорского дворца, но действительность превзошла все мои ожидания. С этим согласны и моя супруга и моя сестра. А короткое первоначальное общение с императрицей меня просто покорило. Ни надменности, ни чванства при разговоре, ласковость во взгляде, но при этом, она – королева, полная величия и достоинства.

Не зря мой предшественник сэр Ганнинг с большим нежеланием покидал эти места. Ну что поделаешь?!.. Не справился. На всё воля Господа и правительства нашего.

Посол сделал паузу, постучал о ладонь трубкой, и задумчиво продолжил.

– Несколько тревожны мои предварительные наблюдения: никакой симпатии русской знати к Англии, по огромным залам дворца и прочим столичным дворам витает французский дух, что прискорбно! Сие потребно проветрить.

Гаррис опять замолчал. Он вставил на привычное место трубку, затянулся, и опять ловко выпустил пару колец. – Прекрасная ночь ожидается, не так ли, господин Коген?

В самом углу комнаты, в свете канделябра с тускло горящими свечами, возле камина, и тоже с трубкой во рту, сидел первый секретарь английского посольства Смит Коген. Его весьма полная фигура слилась с креслом, и в полумраке был виден лишь тлеющий огонёк курительной трубки.

– Да как сказать, милорд, – буркнул секретарь. – Вы не в Пруссии, в России, здесь другие правила. Бывший фаворит государыни светлейший князь Потёмкин прикажет – и снег ночью, коль ему надо, тотчас выпадет. Потёмкин – везде и всё он. Б-о-о-льшим человеком стал князь, скажу я вам, сэр.

Табак распространял по всей комнате приятный запах. Гаррис подошёл к камину, выбил свою трубку, затем расположился в кресле напротив коллеги.

– Вот-вот, Смит, – Потёмкин! Намедни в разговоре с испанским послом я понял, что сей вельможа большое влияние на государыню имеет. Но, как мне известно, в друзьях английской короны этот Потёмкин не числится. Коген неопределённо пожал плечами.

Гаррис недовольно пыхнул трубкой.

– Не могу понять, как вы с сэром Ганнингом пропустили столь резкое возвышение этого безродного выскочки и недоучившегося богослова?. Слышал я, что по религиозной линии он в молодости хотел пойти. Ну и шёл бы, а там, глядишь, митрополитом[127 - Митрополит – церк. в православии – второй по старшинству (после патриарха) духовный сан,] стал бы когда-нибудь!

Со слов моего предшественника, почитай Потёмкин теперь второе лицо в России. Лорд Фредерик Норт[128 - Глава правительства Великобритании (1770-1782г.г.)] крайне недоволен этим обстоятельством. И в этой связи он выразил своё недовольство графу Саффолку[129 - Министр по делам Северной Европы.]. Сэр Ганнинг проявил, прямо надо сказать, некую бездеятельность. Не на тех ставил с самого начала.

Объяснять причину, со слов Гарриса «некой бездеятельности», опытный секретарь не спешил.

«Зачем?!.. – размышлял он – Во-первых (и это главное), молодой посол что-то не торопится расспросить меня о раскладе сил при дворе её величества; во-вторых, в той скрытой борьбе российских сановников за влияние на императрицу после отставки Потёмкина с поста фаворита неизвестно ещё кто победит. Опять Орловы?.. Панины?.. Очередной фаворит?.. Да и сама императрица Екатерина на троне сидит, косо посматривая на сына – претендента на престол. Как тут советовать? Но что-то говорить надо», – решил секретарь.

– Верно, милорд, не на тех. Видимо, после смерти императрицы Елизаветы наш бывший посол сэр Роберт Кейт не придавал большого значения фаворитам супруги Петра III, так и пошло далее. Да и необходимости особой не было, они малую роль в государственных делах играли. Из всех фаворитов при Екатерине, поначалу одни Орловы сразу выделились… через Григория, я имею в виду, милорд. Вот сэр Ганнинг и обхаживал братьев. Никто же не ожидал от Потёмкина такой прыти; думали обычный любовник. Сколько их перебывало в постели этой, пожалуй, самой влиятельной европейской барыни!.. А насчёт безродности Потёмкина… Он действительно из бедных дворян, но знатного польского рода смоленской шляхты. Отец его то ли майором, то ли подполковником в отставку вышел и, кстати, без особого пансиона. Но Потёмкин, сэр, уже не фаворит. Однако продолжает быть в большом фаворе. И как ему это удаётся?!.. Говорю же: та ещё штучка.

– Посмотрим, посмотрим! Кстати, читал я рапорт сэра Кейта в котором он просил у правительства Великобритании денег на поправку своего здоровья. Полгода непрерывных возлияний с императором Петром III серьёзно повредили его печень. Нет, ну как можно так много пить, пусть и для дела? Ну это я к слову о самоотверженности старой гвардии дипломатов.

Коген хмыкнул и про себя скептически подумал: «Ну-ну… Молод ты ещё… Русских не знаешь! Посмотрим, милорд, как с ними и трезвенником остаться и дело сделать».

– А теперь по существу… Должен вам сказать, Коген, перед отъездом в Петербург я получил соответствующие инструкции от графа Саффолка, после чего имел честь получить аудиенцию у лорда Норта. Напутствуя меня, глава правительства прямо сказал:

«Времена для Англии наступили трудные. Восстали наши северные колонии в Америке, неспокойно и в Испании. Это плохо, очень плохо, Гаррис! Но Великобритания столкнулась не только с восставшими подданными в заокеанских колониях, но и со своими европейскими противниками, и в первую очередь с Францией».

Меня, Смит, при этих словах главы правительства аж передёрнуло. Францию с её бантиками, рюшами и жеманными манерами у мужчин… ненавижу.

От возмущения посол даже притопнул ногой. Сделав небольшую паузу, он продолжил пересказ разговора с ним сэра Норда: