Светлейший

– Поддерживаю, ваше величество. Слова не юноши, но мужа! Много пользы принесёт сие предложение.

– А ты, Александр Михайлович, что думаешь? Будем обратно земли отдавать наши?

– Жалко, ваше величество, ей Богу жалко, а видать, придётся. Дело генерал Потёмкин говорит, – ответил вице-канцлер.

Екатерина кивнула в сторону Репнина:

– А твоё мнение, Николай Васильевич? Тебе, любезный, словесную баталию с турками вести.

– Думаю, так, ваше величество. Прав тайный советник Обрезков. Как лучше поступить, только в ходе переговоров уразуметь можно, но и то правильно, что не грех и отступить на время, потом наверстаем.

– Твоё мнение господин тайный советник не спрашиваю, ответ знаю.

Екатерина задумалась. Все молчали в ожидании решения государыни.

– Что ж, господа, так тому и быть! Ты извини, Алексей Григорьевич, раз уж проморгали Емельку, маленький шажок назад потребно сделать. Подпишем договор, приду к тебе цыганскую капеллу послушать, говорят, поют знатно, не прогонишь, чай!

Граф Орлов недовольно покачал головой, но, спохватившись, ответил:

– Как можно, матушка? Цыган стоит послушать – понравятся тебе.

Императрица встала. Присутствующие склонили головы. Слуги открыли двери. Совещание закончено.

– Ты, Никита Иванович, с генералом Потёмкиным додумай сей договор, апосля утвердим его на Госсовете – и в путь, господа, пока не размыло дороги. Благодарю всех. Да поможет нам Бог!

Возле двери Екатерина неожиданно остановилась. Грациозно повернула голову в сторону Орлова:

– Граф, голубчик, говорил ты о французах, что смутьяну Пугачёву советами и деньгами помогают, верно ль?

– Они, подлые… они, матушка. Сведения точные. Шпионы мои проверенные, оговор делать им не с руки. С ихних слов, мужика этого французы ещё в Польше заприметили со старообрядцами, там, поди, и сговорились. Говорили ещё, что султан приказал крымчакам поддержать бунтовщиков, а самого Пугачёва тоже называл «маркизом».

– Слухи, поди. А может, и нет. Вот что, Никита Иванович. Отношение к нам короля Франции Людовика XV хорошо известно – ненависть к нам для него почётней дружбы: постоянно разыгрывает турецкую карту. Кто, как не посол Франции, граф де Вержен, ранее способствовал началу войны нашей с Портой? Невыгоден королю наш мир с Турцией и Польшей: никаких денег не пожалеет на пакостные дела супротив нас. Христианнейший государь… пятьдесят лет на престоле, а ума так и не набрался… Бедная Франция.

– Князь Барятянский отписал, ваше величество, мол, слухи упорные в Париже при дворе ходят: Вержен вот-вот министром иностранных дел станет, палки в колёса опять вставлять будет.

– Не привыкать, Никита Иванович, переживём и это. Екатерина задумалась, взглянула на Потёмкина и категоричным голосом произнесла:

– Любезному графу Орлову недосуг будет, своих дел накопилось немало. Ты у нас, господин Панин, Коллегией иностранных дел управляешь, тебе и приказываю. Поручи Григорию… – императрица сделала паузу, посмотрела на Орлова и решительно продолжила: – Александровичу разобраться с французами. Спишись с посланником нашим, пусть сообщит, что ещё знает о кознях супротив России. Опять же о Пугачёве… Подозрительно больно: почему опять Пётр Третий? О нём, поди, и в России-то не все успели прослышать. Да и были ужо самозванцы. Обманщик из Черногории, забыла, как его кличут, чего стоит!

– Степан Малой. Да и ранее беглые солдаты Кремнев и Евдокимов обзывались этим именем. А последний, Богомолов, тож беглый, ваше величество, – вставил Панин. – И тож супругом вашим на народе представлялся. Помер при допросах.

– Вот-вот, Петром Первым резонней было назваться, а поди ж ты… непременно научил кто-то и этого мерзавца. Но кто? Ежель подтвердится, что французы аль кто ещё… не мне вас учить, Никита Иванович, как поступить, но огласки не надобно. А кого из иностранцев у Пугачёва в полон возьмут с оружием в руках, прошу прямо отправить к Кошкину[72 - Генерал-губернатор Пермского и Тобольского краёв.] в Сибирь северную, дабы отбить у них охоту воевать с русскими. И вот ещё, господа, надо, чтобы турки на переговорах меньше знали об истинном состоянии дел у Пугачёва. И войска наши снимать осторожно, без огласки какой-либо. Оградите, Никита Иванович, французского посла господина Дюрана от новостей, нам не нужных. Как?!.. не мне учить вас.

– А Барятянскому отписать, что бьём Пугача, недолго, мол, осталось басурману землю топтать. Думаю, это шибко поможет генералу Румянцеву на переговорах, – тут же уловив мысль Екатерины, – произнёс Панин.

– Мысль хорошая, Никита Иванович. Не забывайте, господа, по Европам самозванка «княжна Тараканова» бродит, дочерью Елизаветы Петровны представляется. Тоже на престол российский глаз положила, Радзивилы ей помогают. Успех Лжедмитрия в смутные времена забыть не могут, повторить хотят. Ты, Алексей Григорьевич, коль сможешь, разберись с этой самозванкой. Господи, неужто коль помру и мной называться найдутся охотницы? Нет, ежель умирать, так старухой и на глазах у людей, дабы соблазну не было ни у кого. Она перекрестилась, затем развернулась в сторону вице-канцлера Голицына:

– Ты, Александр Михайлович, активен был нынче. Хвалю. Вспомнила я давеча, по Крыму ещё граф Воронцов покойный мысли некоторые сказывал достойные, прислушаться и к нему надобно. С Григорием Александровичем и Никитой Ивановичем как след обсудите оные мысли, – Екатерина обвела взглядом присутствующих. – Однако ж затянулось наше обсуждение, заканчивать надобно, господа. Новгородский губернатор, граф Сиверс, дожидается. Зело полезное дело он сделал шесть лет назад, бумажные ассигнации стал печатать – уважить графа аудиенцией обещала.

Екатерина многозначительно помотрела на Потёмкина, слегка кивнула ему головой:

– Сопроводите меня, любезный генерал, – и величественно вышла из зала.

Сановные вельможи почтительно склонили головы. Алексей Орлов с досадой покачал головой. Он понял: время его брата Григория закончилось окончательно.

По-хозяйски оглядев сановников, Потёмкин, не прощаясь, вышел вслед за императрицей.

– Мне представляется, что сей новый актер роль свою играть будет с великой живостью и со многими переменами, – чуть слышно произнёс Репнин.

Орлов криво усмехнулся:

– Генерал-майору пора бы отбыть на фронт. Не по чину задержался в столице. Война, видите ли, война ещё продолжается.

Присутствующие промолчали. И только губы Фонвизина расплылись в довольной улыбке. Он был рад за друга.

***

Григорий Потёмкин

Санкт-Петербург, март 1774 год.

А вскоре у Потёмкина появились официальные основания для задержки в военное время при дворе. Он получил чин генерал-адъютанта, дававший ему право постоянно находиться при императрице.

Для Потёмкина началась другая жизнь. По распоряжению императрицы в армию он не вернулся. Всё реже стал бывать в доме своего зятя Николая Самойлова, где проживал последнее время. В числе других придворных кавалеров Григорий Александрович посещал торжественные встречи, маскарады и выходы императрицы в Эрмитаже; нередко его приглашали к обеденному столу. Все эти встречи происходили при значительном скоплении народа, и предупреждение Екатерины о скромном «умненьком» поведении, непривычному к придворному этикету генералу было нелишним.

Возвышение Потёмкина шло стремительно. Уже в середине марта 1774 года он стал подполковником лейб-гвардии Преображенского полка, где императрица являлась полковником. Григорий Орлов, ранее занимавший этот весьма почётный и значимый в государственной иерархии пост, редко появлялся в столице, был занят утомительными согласованиями спорных вопросов мирного договора с турками в Фокшанах и Бухаресте и практически забросил дела в полку. Гвардия обносилась, палаши заржавели – упала дисциплина.

Потёмкин достаточно быстро навёл в полку порядок. Даже штат полкового оркестра укомплектовал, согласно ещё Петровскому указу от 1711 года, до сорока человек.

В конце марта 1774 года Потемкин получил генерал-губернаторство в трех южных областях: Астраханской, Азовской и Новороссийской. Как наместник юга России, он начал заселять пустынные степи. На фаворита обрушился поток самых срочных дел.

Июль 1774 года. Ораниенбаум.

Природа после зимней спячки окончательно проснулась. Аллеи парка Ораниенбаума[73 - Город Ломоносов (совр).] прихорашивались. Под тёплыми солнечными лучами ещё недавно унылые серые стволы и ветки деревьев запестрели, запушились сочной зеленью. Когда-то для князя Меншикова их сотнями с неимоверным трудом привозили на подводах, кораблях из-за тысячи вёрст – из Польши, Пруссии, Померании, Дании, Голландии. Не все растения прижились: чужая земля, чужое солнце. Только скромные северные цветы – любимые Петром Великим пахучий калуфер, махровые пионы и уныло-яркие георгины – росли здесь привольнее.

Нестройно, вразнобой щебетали птицы. Тихо, хорошо, покойно.

В самой глубине парка, где белым пятном выделялся фонтан в форме разинутой пасти рыбы с выпученными глазами, на дубовой скамейке, окружённой начинающим зеленеть кустарником, подставив лицо солнечным лучам, сидела императрица Екатерина Алексеевна. Сидела беспокойно. Она нет-нет да и бросит взгляд в сторону едва виднеющегося отсюда двухэтажного дома, где когда-то арестовали её бывшего мужа Петра Фёдоровича. Неприятное ностальгическое чувство часто напоминало ей о тех днях, но она тут же отгоняла его: зачем вспоминать неприятности… Екатерина вздохнула.

Её лицо, устремлённое в сторону аллеи, ведущей ко дворцу, выражало недовольство.

– Что за привычка опаздывать? Договорились же, – вслух, раздражённо произнесла Екатерина.

Она ещё что-то хотела добавить, но в это время раздалось громкое воронье карканье. Государыня вздрогнула. Посмотрела на верхушки деревьев.

– Кыш, проклятая, напугала! В собственном парке спокойно не могу посидеть, – проворчала она. Её взгляд скользнул по верхушкам деревьев, однако самой возмутительницы тишины видно не было.

– Где ты, птица подлая?