Светлейший

– Ну, добровольно аль нет отторглись татары от турок, вопрос не об этом, но более десяти тысяч пленников освободил князь Долгорукий тогда. Великое дело совершил он, ваше величество, – произнёс Обрезков.

– Сказывал ты, Никита Иванович про знатного бея Шахин-Гирея, что к нам приезжал с делегацией года три назад? Что шапку свою не хотел снимать на приёмах, помнишь, поди… Любезный татарин, хорош собой… Тот, Никита Иванович?

– Тот самый, ваше величество. Потом-то спесь с него сбили, поладили. Неглупый, образован не по-татарски. Понимает, что с Россией лучше дружить, а не враждовать. И вообще мне он показался весьма пользительным для будущего, в отличие от других ханских беев. Взяли мы его на своё содержание. Дорого он казне обходится, да сие много пользы может принести нам в будущем. Дальше посмотрим, как быть с ним.

– Я, матушка, прошлым разом, как увидел этого татарчонка во дворце у тебя, так сразу вспомнил Венецию. Мы с братом моим Григорием по твоему указу были там, помнишь, поди. Сидели на праздник как-то в таверне, а как увидели, что какого-то татарчонка бьют, так вступились за него. От стражи городской я на своих плечах тело вынес от греха подальше. Так это был тот самый татарчонок – Шахин-Гирей. То-то удивился он, меня узрев в мундире и при орденах.

Екатерина удивлённо взглянула на Орлова:

– Сей факт мне неизвестен, Алексей Григорьевич. Затем она повернулась к Панину: – Говоришь на содержание взял этого Шахина? Надеюсь, знаешь, что делаешь, Никита Иванович. Продолжай, Алексей Михайлович, только о деле говори. Сию историю с пленными мы знаем, – недовольным голосом произнесла Екатерина.

Однако дипломат не смутился и в том же духе продолжил:

– Татары, ваше величество, говорил ужо, сами и добровольно передали нам присяжный лист. Так мы эти бумаги привезли на переговоры в Фокшаны, и что? Блистательной Порте сия самостоятельность нового хана опять не понравилась. Султан Мустафа переговоры временно приостановил, а татарам показал кукиш и наотрез отказался признать ихнюю независимость. Понимал, – Крым навсегда потеряет.

– Слышала, необузданность характера и высокомерие графа Григория Орлова, – хитро взглянув на его брата, произнесла Екатерина, – на этих переговорах сильно не способствовали успеху. Так ведь, Алексей Михайлович?

– Так было угодно графу, ваше величество. Чай, не мудрено вспылить. Турки ранее ставили нам условие, что согласятся с независимостью татар, ежели те сами того захотят. Татары согласились, а турки в отказку пошли. Вот граф Орлов и не выдержал.

Императрица усмехнулась. Кто, как не она, знала истинную причину срыва своего бывшего фаворита на переговорах в Фокшанах. Узнав о новом её увлечении – Сашке Васильчикове, бросил Григорий переговоры, к ней помчался в Петербург. Екатерина опять усмехнулась.

– Но России повезло, – продолжил Обрезков, – в январе-то помер Мустафа, однако ж брат его, Абдул Хамид, хоть и послабее будет и ситуация на фронтах в нашу пользу вроде бы, да тоже пытается воспротивиться этому. И Пугач не последнюю роль играет. Да и король Франции Людовик всячески отговаривает султана от мирного договора с нами, деньгами ему подсобляет, советниками. Вот и тянет Абдула, условия нам выставил. Всё ж, думаю, надолго турок не хватит, силы теперь неравные, согласятся, куда им деваться?!.. Но как будет в реалии, поди знай… Сие в переговорах понять можно, – на всякий случай уклончиво произнёс тайный советник. – И ещё… по поводу выплаты компенсации.

– Четыре с половиной миллиона рублей на этот раз в трактат вписали, – недовольным голосом вставил Голицын. – Только за прошлый, 1773 год на войну потратили двадцать пять. А тут… курам на смех – четыре.

– Да ведь требовали в том году и сорок миллионов, толку-то. Надо востребовать теперь хоть что-то для престижу, – произнёс Панин.

– Брать надо хоть сколько. Опять же, по поводу Пугачёва, – продолжил Обрезков, – думаю, прав граф Орлов. Корни бунта и во Франции искать надо, но и про Порту, Польшу и татар не забывать. Не мог дезертир, вор и конокрад Емелька Пугачёв сам сие братоубийство организовать. Да и подозрительна болезнь генерала Бибикова, весьма подозрительна. Поговаривают, это дело рук польских конфедератов, травят, мол.

– Не удивлюсь, поди. Посол наш в Париже, князь Барятянский, давеча докладную мне прислал, что этот самый Пугачёв получил якобы от Порты знатную сумму денег, а сколько от французов… про то Барятянский не ведает. А кто ж хочет их терять? Небось, руки не одни на этом греются, – согласился Панин. – И ещё посол доносит о неких французах из поволжских колонистов. Они представляются эмиссарами Пугачёва, денег на войну у правительства Франции просят. Неведомо сколько, но злоба, ненависть и ревность к нашим успехам короля Людовика известна нам. Поди, этим ходокам отказу в деньгах нету. – Панин брезгливо мотнул головой. – Перехватили мы как-то депешу, писанную Людовиком посланнику своему в Петербурге.

Панин кивнул Фонвизину. Тот немедля подал её своему начальнику. Панин зачитал текст:

«Вы, конечно, милорд, знаете, и я повторяю это предельно ясно, что единственная цель моей политики в отношении России состоит в том, чтобы удалить ее как можно дальше от европейских дел… Все, что может погрузить ее в хаос и прежнюю тьму, мне выгодно, и денег я на это жалеть не буду…»

Императрица покачала головой:

– Злобствуют от слабости своей, боятся Россию, – она обвела взглядом присутствующих и, подняв руку со сложенным веером, словно скипетром, указала на запад: – И всегда будут бояться нас, да пакостить втёмную и шипеть на Россию, облыжно обвиняя во всех грехах. Бог им судья!

Екатерина кивнула Панину:

– Продолжай, Никита Иванович.

– Вот-вот, они, поганцы, и ведут злобную агитацию супротив нас, видимо потому и помогают Пугачёву. А народ наш что, он тёмный, за деньги и посулы верит самозванцу. Как всё дальше обернётся, одному Богу известно, и так полыхает по всему Поволжью и Яику… Там и Москва недалече. А как Порта опять упрётся и не подпишет договор, французы надавят на султана, к примеру. Нет, ваше величество, соглашаться с турками надо. Конечно, при условии выполнения главных требований: независимость Крыма, свободное плавание наше по морям и проливам и прочее…

– Всё возможно, Никита Иванович. Ты, князь Репнин, тоже славно поработал над текстом оного договора, а теперь слушай, да слушай внимательно. Тебе в помощь генерал-аншефу Румянцеву ехать на переговоры. Хватит промеж собой дуться, – Екатерина повернула голову в сторону Обрезкова: – И ты, Алексей Михайлович, тоже собирайся. Втроём, надеюсь, и осилите турка на этот раз.

Репнин и Обрезков почтительно склонили головы.

– Эк до чего дошло, – продолжила императрица. – Пугачёву народ стал присягать. И тож, как не верить якобы бежавшему из тюрьмы покойному мужу моему, Пётру Фёдоровичу. За деньги и чёрту присягнут. Вот вам и любовь народа…

Екатерина мельком взглянула на Потёмкина, мол, вот твоя преданность народа. Тот, видимо, о чём-то думал и на взгляд государыни не отреагировал. Екатерина недовольно продолжила:

– Стоило мне немного прижать священнослужителей, как некоторые местные слуги Господня тож стали антихриста поддерживать: крестным ходом Пугача встречать, а это уже серьёзно, господа, нельзя сие терпеть. Заразу уничтожать надо, пока не поздно. Однако ж нельзя оголять и фронты. Султан, поди, только и ждёт этого. Нет, турка добить потребно. Прав, поди, граф Орлов…

Словно нуждаясь в поддержке, она опять взглянула на Потёмкина. Тот сосредоточенно читал экземпляр трактата, смешно шевелил губами и что-то черкал на полях с текстом. Екатерина улыбнулась.

– Думаю, так поступить! Прислушаться уместно к мнению героя Чесменского сражения генерал-аншефа Орлова. Не будем отдавать завоёванные нами территории. Исхитриться надо, Никита Иванович, на переговорах с турками не отдавать обратно территории. Зря, что ли, кровь проливали? А бунтовщика Емельку всё одно разобьём и сурово накажем, – произнесла свой вердикт императрица.

Орлов самодовольно оглядел присутствующих. Панин и Голицын огорчённо вздохнули. А Екатерина в довершение всего неожиданно продекламировала:

…Ужасны фурии, участницы войны,

Взошли на корабли с турецкой стороны.

Там смерть бледнюща, там ужас, там отрава,

С российской стороны – Минерва, Марс и Слава…

Твоя слава, Алексей Иванович. Тебе Херасков посвятил цельную поэму за победу в Чесме, слышал, поди.

– Минерва – это ты, матушка, ты наша богиня мудрости, – изрёк польщённый Орлов.

– Ваше величество, нельзя нам упорствовать, – неожиданно раздался голос Потёмкина.

Екатерина и Орлов недовольно посмотрели на него. Григорий не смутился и продолжил:

– Да, надо признать: на просторах наших бескрайних просвещение ещё не озарило умы крестьян и вера во всякого проходимца, якобы радеющего за них, сильна, это верно. Как верно и то, что свят и престол царский – место помазанника Божьего. Раскачка тайная, незаметная, врагами разными внушается в сознание люда русского православного. А почему? Совесть в людях, не завязанная на вере, на Господе нашем, вот и не держится. И это опаснее многих бед. Немедля, ваше величество, снимать полки с турецких фронтов надобно.

Екатерина, да, собственно, и остальные вельможи поразились столь необычной речи молодого генерала. Все замерли. Неслыханная дерзость – перечить государыне.

– Подрывают иноверцы подлые, – не смутясь, продолжил генерал, – веру православную, расшатывают устои государственные. Не ведает народ, что творит, тем и страшен. И тож, антихрист Пугачёв ведь не только деньги и посулы люду простому сулит, он волю им предлагает, а это почище любых наград будет, ваше величество. Свобода пьянит, дурманит. Тут только искру пусти… Вона как уже полыхает. Гасить пламя надобно. Опять же, отметить потребно: под началом басурмана – орды калмыков, татар, башкир, казахов и прочих кочевников, привыкших к вольной самостоятельной жизни. Не думаю, что там много русских людей. Инородцы будут воевать с нами до конца: вера у них другая. Немедля разбить бунтовщиков потребно, да только какими силами? Инвалидными мизерными гарнизонами? Регулярные войска снимать потребно, и немедля, – решительно повторил Потёмкин.

Григорий Александрович сделал паузу. Не спеша стал переворачивать листы с пометками.

Голос подал князь Репнин:

– Бунтовщики, ваше величество, чинят разорение заводам, промыслы уничтожают. Прав вице-канцлер: откуда мы железо на пушки и ядра брать будем? Что интересно, заводы жгут, как правило, инородцы – башкиры и прочие. Думаю…

Не стесняясь, Потёмкин перебил старшего по званию:

– Перебросить часть войск с Дунайского фронта надобно, ваше величество. И согласиться с артикулом шестнадцатым. Прав граф Панин: разобьём басурмана и вернём эти города и земли. И ещё, ваше величество! В договоре сказано о свободном плавании по морям и проливам судов российских, но ни слова – о строительстве военных кораблей на Чёрном море и их базировании. Малые глубины Азова и Таганрога не позволяют большим судам находиться там. На правом берегу Днепра, на месте укреплений Александр-Шанц,[71 - г. Херсон (совр.).] свои верфи надобно строить. Эти места я знаю, прошагал вдоль и поперёк. Сие включить в договор желательно. И ещё кой-чего не мешало бы добавить, коль согласимся с пунктом шестнадцатым.

Граф Орлов недовольно посмотрел в сторону Потёмкина, но промолчал.

Странно, но Екатерина внутренне даже обрадовалась смелости новичка. Мало кто отваживался на это за двенадцать лет её правления. Государыня уважительно посмотрела на Потёмкина:

– Упорствовать, говоришь, не надо… Веру подрывают… Глубины малые для кораблей… Хм… – Екатерина задумалась. – А ведь дело говоришь, генерал, хоть и не по этикету, но прощаю. Как считаешь, Никита Иванович?