Светлейший

– Нет, Григорий Александрович, надо окончательно определиться с нашими требованиями к Порте, утвердить мирный договор на Госсовете и заставить турецкую делегацию подписать его уже в этом году. Однако ж, говорила ужо, турки с оным трактатом не согласные. А нам нельзя без Чёрного моря, никак нельзя. Подписывать с Турцией надо сей трактат. Пугачёв – помеха большая, но не главная, побьём супостата, не впервой.

«Да кто ж против-то?» – подумал Потёмкин.

– Да-да, договор должен быть подписан, – повторила Екатерина. – И тож, признаться не грех: внешний долг растёт. Банкирский дом «Раймонд и Теодор де Смет» в письмах намекает мне, мол, рассчитаться надо бы, сударыня. Голландцев понять можно: всю войну нас кредитуют. Екатерина задумалась, затем огорчённо покачала головой, и продолжила:

– Ну, с банкирами разберёмся, плохо другое. Самозванец Пугачёв силу обретает, смущает народ, а люд верит ироду. Слухи разные ходят про этого супостата. Якобы французы стоят за его спиной, «маркизом» промеж себя кличут. Не слышали об этом, генерал?

Потёмкин отрицательно покачал головой.

Её пристальный взгляд всё это время ощупывал лицо Потёмкина. Она, видимо, не найдя особых изъянов в нём и, более того, на что-то решившись, и уже с более мягкой интонацией, в третий раз произнесла:

– Нет, обязательно мир нужен с Портой. Вот такая диспозиция, любезный генерал, – Екатерина вздохнула… – Время прощаться, Григорий Александрович. Дела…

И вдруг забытые флюиды нежности мощным потоком окутали её, заставили сердце застучать по-новому: сладко и тревожно. Впервые за много лет Екатерине вдруг захотелось спрятаться от всех проблем, стать опять той юной принцессой Фике, что когда-то выслушивала нежные признания в любви молодых и не очень мужчин. Когда она засыпала с именем своего избранника и просыпалась в думах о нём же. «О, мой Бог, как давно это было…» – невольно подумала императрица. И вот это щемящее, ни с чем не сравнимое любовное чувство опять напомнило о себе. Но теперь к нему прибавилось и непреодолимое желание укрыться от всех житейских проблем за чьей-то преданной широкой мужской спиной. И внутренний голос подсказал ей, нет, он закричал: «Эта спина рядом, не отпускай, задержи её…» «А как же Орлов Гришка, хоть и видимся редко, однако, коль надо, поди защитит… А Сашка Васильчиков? – мысленно возразила Екатерина и тут же добавила: – Сашка, бог с ним, чай не большая потеря, а Орлов?» «Ты уж определись дорогуша, – обиженно заявил голос, – да смотри, не промахнись, Фике!..»

Екатерина занервничала. Опять оглядела могучую фигуру генерала. «Мало быть человеком большой силы, – надо ещё найти, на что может сгодиться эта сила», – мелькнула у неё мысль, и тут же она сама себе ответила: – Этот найдёт.

Импульсивно, совсем не отдавая отчёта своим действиям, Екатерина осторожно поднялась с кресла, медленно обошла Потёмкина. Его широкая спина странным образом добавила ей решительности и, совсем как в девичестве, она покраснела. Ну, по крайней мере, ей так показалось.

Чтобы нарушить неловкую паузу, Екатерина невинно спросила Потёмкина:

– Запуталась я с этими крымскими ханами, генерал. Всё хотела узнать… почему все они Гиреи?

Потёмкин недоумённо пожал плечами. Екатерина что-то пометила на полях трактата, затем подошла к зеркалу, поправила причёску и, снова вздохнув, уже строгим голосом произнесла:

– Ты, Григорий Александрович, опыт имеешь в делах наших нелёгких. Прокурорствовал ранее в Синоде, религиозными вопросами и инородцами занимался, татар защищал, помню. Председатель Уложенной комиссии Бибиков Александр Ильич тоже весьма лестно о тебе отзывался, а генерал-аншеф похвалу редко высказывает, разве что за дело. С этим мнимым маркизом Александр Ильич сейчас воюет, да болен он. Не помер бы… – Екатерина перекрестилась.

– А дела там плохи. Александр Ильич ещё в декабре прошлого года отписал мне: «Казань я нашел в трепете и ужасе: многие отсюда или, лучше сказать, большая часть дворян и купцов с женами выехали. Зверства немыслимые творит самозванец по округе». Теперь хоть сама иди на бунтовщиков. На следующем Госсовете обсудить сие потребно, – Екатерина опять перекрестилась.

– И в других делах государственных показал ты себя справно, генерал: грудь орденами не зря увешана. А за то, что ты, Григорий Александрович, волонтёром ушёл на фронт турецкий, хвалю: не польстился на должности прибыльные и хлебные. В Синоде делегатствовал справно, и, поди, митрополитом хотел стать, а?.. Потёмкин неопределённо пожал плечами. Екатерина усмехнулась.

– Зато генералом стал теперь, тоже не каждому сие удаётся. Не хотела тогда тебя в армию отпускать, да, видать, Господь надоумил меня. Правильно поступила. Не помню, кто сказал: «Плох тот солдат, кто не мечтает стать генералом», но ты им стал. Опять хвалю.

– Но и тот плох, ваше величество, кто, ставши генералом, перестаёт быть солдатом, – добавил Потёмкин.

Императрица несколько опешила от такой бестактности своего подданного: перебивать её… И она в который раз оглядела Потёмкина с ног до головы.

В позе Потёмкина не было привычной для неё льстивой угодливости, генерал совершенно спокойно и непринуждённо смотрел на неё. Он улыбался. Его лицо, бледное и неожиданно чувственное для такого гиганта, скорее, напоминало лицо поэта, чем военного: полные красивые губы и ровный белый ряд зубов (кстати, большая редкость для тех времён) окончательно покорили Екатерину.

Стараясь придать голосу больше строгости, она решительно произнесла:

– Вот что, генерал, пойдём со мной, ждут меня. Послушаешь, о чём советники мои умные говорить будут. Не все, правда. Вице-канцлер князь Голицын слабое влияние на дела имеет, больше путает, чем помогает. А всё ж в интриги дворцовые не вступает, мне не перечит без надобности, и то ладно. И ещё, – Екатерина на какое-то мгновение замолчала, затем слегка тряхнула головой и решительно продолжила:

– Григорий Александрович, не все вокруг меня согласны с моим правлением. Сына моего, Павла, хотят на престол поставить. Воспитатель наследника, Никита Иванович Панин, и его младший брат, генерал-аншеф Пётр Иванович, спят и видят сие действо, имей это в виду. И хотя Никита Иванович справно ведает коллегией своей, предан России, да ты с ним, однако ж, будь осторожен в разговорах…

Екатерина нахмурилась: только что она поведала в общем-то пока ещё не близкому ей человеку свою главную боль – отношения с собственным сыном. И теперь, закусив губу, она, стараясь не показывать своей взволнованности, напряжённо затаила дыхание, ожидая реакции генерала на сказанное.

Потёмкин молчал. Он не ожидал подобных откровений от государыни. Но в голове его, словно выстрел, прозвучало: «О Господи!.. Неужто сбываются мечты?» Сердце гулко забилось в груди. Прищурившись здоровым глазом, он удивлённо посмотрел на Екатерину. При его немалом росте прищур придавал Потёмкину пиратский вид. Императрица, несмотря на волнение, это заметила, а этот удивительный пиратский прищур ещё больше придал пикантности личности нового протеже. Ответа на свои откровения она так и не дождалась.

Шурша юбками, Екатерина направилась к выходу. Возле дверей она тихо, словно боясь обидеть Потёмкина, произнесла:

– Вишь, сколько тебе поведала, Григорий Александрович, а почему?.. Верю тебе… хочется верить. Доверие нынче – редкость большая.

– Неужто такое возможно, ваше величество? Миллионы верноподданных любят и верят вам…

– Ну, верноподданных лучше оставим, – поморщилась государыня с брезгливостью. – Чего стоит их любовь, я знаю. Бунт Пугачёва – не свидетельство ли этого?

– Не будьте несправедливы, ваше величество: не поколеблют народ ваш ни чума, ни басурманы-вероотступники. В годину трудную всегда встаёт люд русский под персты государевы, и всяка зараза отступает.

– И медведь на задние лапы встаёт, когда его из берлоги выгоняют, – с той же брезгливостью, пожимая плечами, ворчливо произнесла Екатерина. – Ну да что об этом? Народу подо мною легко, да мне-то над ним тяжко.

Потёмкин опять уловил в голосе Екатерины тревожные нотки.

Уже выходя из библиотеки, она обернулась к Потёмкину:

– Ты, генерал, изволь вести себя на людях таким образом, чтоб я была тобою довольна. Ты ведаешь хорошие и дурные свойства, ты умён, и я тебе самому предоставляю избрать приличное по тому поведение. И ещё… веди себя умненько, до времени не давай повода для сплетен и пересудов. Что у нас на уме, только мы и знаем с тобой. Кланяйся всем тонко и умно, где надо помолчать – помолчи, и всё пойдёт как по маслу. Придёт, любезный Григорий Александрович, твоё время, Бог даст, придёт.

Придворные вельможи давно ожидали императрицу. Граф Алексей Григорьевич Орлов и Никита Иванович Панин о чём-то негромко спорили. В некотором удалении от них, в одиночестве, стоял генерал-поручик князь Николай Васильевич Репнин. После известной ссоры с Румянцевым он почти три года был в добровольной отставке, и вот государыня опять ввела его в своё окружение.

В кабинете присутствовали ещё несколько человек: тайный советник Обрезков, князь Голицын, и в самом углу возле стола с ворохом разложенных бумаг помощник Панина – Денис Фонвизин. Обрезков и Голицын нетерпеливо поглядывали на часы, изредка обмениваясь ни к чему не обязывающими фразами.

Наконец открылись двери. Вошла Екатерина.

Раболепно склонив голову, первым приветствовал государыню князь Голицын, за ним – Репнин и Обрезков. В своём углу – Фонвизин, и тоже весьма почтительно поклонился. Орлов и Панин продолжали спорить. Оставаясь в подобострастной позе, вице-канцлер не преминул отметить: «Как же, эти могут позволить сие. Помогали благодетельнице взойти на престол».

Генерал-аншеф Орлов наконец спохватился. Несколько вальяжно, но, стараясь соблюдать нормы придворного этикета, сделал навстречу императрице шаг.

– Государыня, рад видеть тебя в добром здравии и надеюсь, в настроении, – произнёс граф, склоняясь в поклоне. Завидя за её спиной Потёмкина, несколько удивился, но так же приветливо поздоровался с ним.

Денис тоже очень удивился появлению на таком важном совещании товарища по учёбе в Московском университете. Он вспомнил их последнюю встречу в кабачке «Казанка», Гришку с синяком под глазом, и его полные губы растянулись в улыбке.

«Каналья, книгу казённую так и не вернул», – тут же вспомнил он. Друзья издали поздоровались.

Императрица грациозно села в кресло, стоящее подле огромного овальной формы стола, поправила складки на пышном платье, обвела взглядом присутствующих и мягко с тем же забавным немецким акцентом произнесла:

– Начнём, пожалуй. Никита Иванович, прошу.

Вельможи окружили стол, на котором была разложена карта территории России.

– Ваше величество! Согласно протоколу, договор о мире с Османской империей составлен нами на трёх языках: русском, итальянском и турецком. В окончательном виде он содержит двадцать восемь статей и два секретных приложения, связанных с выплатой нам турками компенсации и обстановкой в Грузии.

Екатерина полистала свой экземпляр с собственными пометками на полях, затем сравнила с экземпляром, подготовленным Паниным.

– Вижу, вы добавили ещё пункты?

– Да, ваше величество, и они очень важные. После смерти султана Мустафы III ситуация несколько изменилась. Верховный визирь Мегмет-паша согласился на независимость Крымского ханства, но поставил нам условия, без выполнения которых Турция не пойдёт на мир с нами. Так, по крайней мере, говорит верховный визирь, и я думаю, ему можно верить: новый султан, Абдул Хамид, хотя и без всякого энтузиазма смотрит на продолжение военных действий, но Франция, видимо, настаивает на продолжении военных действий, и султан без учёта своих требований пока против независимости крымских татар.

– Видимо, турки надеются на басурмана Пугачёва, – вставил Орлов. Панин недовольно взглянул на него, и продолжил: