Светлейший

***

Писарь Пугачёва

Декабрь 1773 года. Село Челябы.[62 - г. Челябинск (совр.).]

Из окон главной конторы Златоустовских железоделательных заводов купца-промышленника Лугинина за кулачным боем наблюдали управляющие заводов.

– Запрещай не запрещай «кулачки», а дух русский прёт из мужиков. Глядикось, глядикось, Фролыч! Кажись, мои-то, троицко-саткинские, верх берут!

– Не бывать тому! Златоустовские и ранее били ваших, и сейчас побьют, вот увидишь, Роман Егорович.

На ровной снежной поляне до сотни рабочих сомкнулись в единую темную массу, и, словно чернильная клякса на белом листе бумаги, толпа перетекала из стороны в сторону. В приоткрытую форточку в комнату долетали обрывки матерных слов.

Несмотря на воскресный день, в кабинете управляющего находился воевода Челябинска Исетской провинции Алексей Петрович Верёвкин. Заложив руки за спину, с хмурым лицом Алексей Петрович нервно ходил по кабинету из угла в угол. В очередной раз посмотрев в окно, он пробурчал:

– Силы бы поберегли, дьяволы! Антихрист Пугачёв зверствует. Бунт мужиков всю нашу Исетскую провинцию охватил. Вот-вот к Челябам подойдет. Кулаки они чешут… Тьфу… Вы, господа, – обратился он к обоим управляющим заводов, – прекратите эти развлечения. Не зря в старое время церковь запрещала эту богомерзкую забаву. Ещё царь Иван V Алексеевич указ издал, где строго воспрещал кулачные бои. Чем время и силы тратить на мордобой, подсобляли бы укрепления городские восстанавливать. Башкиры, что бегут в войска басурмана, чай не кулаками будут головы нам рубить, кулаки мужиков ваших без надобности окажутся. Ей-ей…

– Хилым был царь Иван, болезным, – возразил воеводе управляющий Троицко-Саткинского завода Роман Егорович, – потому и запрещал кулачные бои. Куды ему понять прелесть забавы русской?! А брат его меньшой, Петр Алексеевич, когда подрос, и сам был охоч на «кулачки» встать. А ты, Алексей Петрович, забыл нешто, как под Полтавою шведов-то в основном мы врукопашную побили. Кулачки-то мужиков русских сгодились тады. А церковь наша православная, видишь ли, запрещает сие действо. Странно!..

– Странно потому, господа, что католичество и прочие религии не подрывают у своих народов ни культуры, ни духа: разные там «боксы» и прочее не ограничивают. – недовольно произнёс управляющий Златоустовским заводом Фёдор Фролович. Затем подумав, добавил: – Хотя, надо признать, нет в православии кровожадности особой, любовь к ближнему на первом месте. Это потом, апосля, как нам враг морду набьёт встаём стеною грозною. Фролович шумно вздохнул и философски изрёк:

– Доброту церковь сеет в нас, зачем тут «боксы» всякие. А что на кулачки ходим, так это меж собой и на добром согласии. Он почесал затылок, разгладил бороду и совсем недовольно и хмуро закончил: – И потом, господа, одни башкиры да калмыки бегут к Пугачу?

– Равно как и казаки, и сельский люд, – также хмуро произнёс его коллега.

– А чего молчишь про наших, заводских, Фролович? Говори ужо… Бегут к Пугачу, чё скрывать, хоть печи глуши, работать скоро некому будет. А железо нужно… Железо дай… Хозяин голову оторвёт за простой. Одно грешным делом успокаивает: не только у нас сия обстановка. На Демидовских заводах, чай, то же самое.

Весточку Евдоким Никитович прислал, жалуется: бегут к Пугачу его мастеровые-иноверцы. Ломают приспособы, исподтишка поджигают амбары. Башкиры, опять же, в основном отличаются. А в корень посмотреть, так в бунте русским крестьянином особливо и не пахнет, так, по мелочам. Калмыки, башкиры, казахи и прочие кочевники под рукой Пугача. Ну, казаками, особливого добра не имеющими, ещё разбавлено, не без этого…

– У нас тож неспокойно, – мрачно произнёс воевода. – И, правда, большая часть казаков из жителей, може открыто не говорят, но, как минимум, сочувствуют антихристу. Опять же, знаете, поди: поселение наше возникло на месте башкирской деревни Челябы, башкиры вокруг. Те ждут самозванца, вот те крест.

Воевода перекрестился и продолжил:

– И ведь что удивительно! Многие искренне верят, что неграмотный Емелька Пугачёв, если, конечно, вообще это его прозвище, – выживший царь Пётр Фёдорович! Нет, ну не бред, господа? И нет, чтоб подумать… Фамилия Пугачёв от слова «пугало» корни имеет. Вот и торчит на ровном месте, ворон распугивает. Недавно Исетская канцелярия циркуляр спустила, сами, поди, зачитывали сей указ своим работникам. Там объясняется, что царь Петр Федорович скончался еще в 1762 году, царство ему небесное, и похоронен в Невском монастыре при множестве зрителей, в том числе и здешних, Исецкой провинции, коим случилось в ту пору быть в Санкт-Петербурге при должностях своих. Так нет! Не верят ироды!..

– Правду говоришь, Алексей Петрович, истинную.

Роман Егорович откашлялся, понюхал табаку, на несколько секунд замер и, блаженно закатив глаза, громко, от души чихнул, потом ещё раз, и ещё.

– Приказчик мой старшой как-то беседу с заводскими проводил, указ зачитывал. Я тоже там присутствовал, – управляющий открыл глаза, потянул носом, вздохнул и продолжил:

– Так один, Трофимовым Иваном его кличут, вопрос задал ему: «Если это не наш царь-батюшка Петр Федорович, пошто правительство не присылает войска из центру? А поскольку войск нету, значит, власти признают законность воскрешения царя-батюшки, но скрывают от народа сваго».

Ну приказчик объясняет: мол, твоя неправда, сибирские команды генерал-поручика Деколонга, да и другие войска воюют ужо с мятежниками. Мало… так ведь война с Турцией.., башкой-то своей пойми. Не можно пока значительные силы с фронтов снять на подавление самозванца. А Трофимов – ни в какую… Опять свои пакостные вопросы… И что обидно! Сам-то, ентот Трофимов, из купцов мценских будет, грамоте шибко обучен. А всё одно талдычит и других смущает.

– Вот тож и оно! И где он? Сказывал ты, Роман Егорович, убёг куда-то ентот Трофимов, а с ним еще несколько мужиков, башкиры в основном, – хмуро вставил Фёдор Фролович.

– Говоришь, Трофимов? – удивлённо произнёс воевода. – Родом из Мценска? Из купцов? А не тот ли это Трофимов, что в циркуляре моём числится, поди, второй год. Ентот паря работал ранее у московского купца Гусятникова. Грамотный, до приказчика дослужился, да украл одиннадцать тыщ рублёв хозяйских и в бега ударился. В наших краях где-то устроился. И ещё! Послание тайное от следственного органа пришло, мол, сообщить просят, что известно о неком бывшем приказчике с фамилией Дубровский, что писарем при Пугачёве. Шибко грамотно указы свои подлые пишет ентот Дубровский, антихрист только закорючку свою ставит. Сообщают, что тот писарь тоже из Мценска, якобы работал он на заводах в наших краях и тоже из купцов. Странное, господа, совпадение.

– Паспорт мог справить другой, фамилию сменил для конспирации. С нашим-то начальством мудрено ли, да ещё с этакими деньжищами на руках? Поди, не всё промотал, сховал толику, – хитро взглянув на воеводу, пробурчал Фёдор Фролович.

Верёвкин недовольно погрозил управляющему пальцем:

– Но-но, поговори мне!..

В приоткрытое окно донеслись радостные возгласы. Управляющие выглянули в окно. Златоустовские мужики победно подняли руки.

– А я тебе что говорил, Роман Егорыч?! Побили твоих мои мужики, – произнёс довольный Федор Фролович.

– Да уж, на этот раз твоя взяла, – недовольно пробурчал коллега. – Другим разом сочтёмся.

– Сочтётесь, как же!.. Коль башки на месте останутся, – подвёл итог спора воевода. На том и разошлись.

Смерть турецкого султана

Очередная встреча делегаций на переговорах по мирному договору между Турцией и Россией в деревне Кучюк-Кайнарджи закончилась. Переговоры шли уже два года, обе стороны цеплялись за каждое слово, и это было невыносимо, все устали. Вот и сегодня стороны опять не договорились.

В самой большой деревенской избе (просто дом), в довольно светлой комнате, освещаемой четырьмя оконцами, где проходила встреча, за длинным деревянным столом с мощными резными ножками сидели два человека: верховный визирь Блистательной Порты Мегмет-паша и министр иностранных дел Ибрагим Минюб. В комнате стоял тяжёлый, спёртый воздух, сдобренный сладковатым ароматом благовоний, запахами вёдрами выпитого за целый день кофе и человеческим потом.

Выполняя указания своего султана, турецкая делегация упорно затягивала переговоры, до мелочности придираясь к каждому слову проекта договора. В пылу споров то с турецкой, то с русской стороны в ход пускались кулаки, а то и горячий кофе или чай выплескивался прямо в лицо противной стороне. Болгары, мужчина и женщина, видимо, хозяева избы (дома), прислуживающие высокопоставленным господам, со страхом глазели на эти сцены обоюдной агрессии. Они молили Всевышнего, чтобы разгневанные турки или русские не спалили их избу. За столом шли бесконечные споры.

Но вот нервы русской делегации не выдержали, и в знак несогласия с выставленными турками опять абсурдными, по мнению дипломатов, дополнительными требованиями они покинули переговоры.

Несмотря на морозный декабрьский день 1773 года, в помещении было жарко. Уставшие турки остались одни в пустой комнате. Развязав пояса на халатах и сняв тюрбаны, они молчали, обдумывая путь разрешения сегодняшнего конфликта. Оба понимали меру своей ответственности в этих нелёгких переговорах с неверными. Наконец, верховный визирь устало произнёс:

– Нет, Минюб, надо кончать эту словесную вакханалию. Зря мы тянем время, зря надеемся на бунт мужиков в России. И будет ли он?.. Ждать больше нельзя. Этак можем больше потерять, чем приобрести. Русские войска бьют наших бездарных сераскеров на всём Дунайском фронте. Надо подписывать договор.

– Султан будет гневаться. Подождать надо, уважаемый Мегмет-паша. Коль полыхнёт мужицкое недовольство, поди и гяуры сговорчивее будут. А нет?.. Ты же знаешь, Мегмет-паша, для нас с тобой добром сии переговоры тогда не кончатся.

– Знаю, да сколько ждать можно. Буду просить султана о встрече с ним. Чем закончится встреча, сие одному Аллаху известно.

Оба тяжело вздохнули.

Январь 1774 года. Стамбул.

Султанcкий дворец.

Дневной свет едва проникал сквозь разноцветные стёкла окон в тайную палату султанского дворца. В зале было холодно. Идущее тепло от небольших металлических жаровен с раскалёнными углями, что разносили слуги, не помогало: январский холод быстро остужал помещение.

Члены Дивана[63 - Верховный совет при султане (совещательный).] и приглашённые вельможи нервничали. Убедить султана подписать мирный договор с русскими – дело непростое и даже опасное. И только придворный биограф султана, сидя несколько в стороне от остальных, был невозмутим. Он что-то совсем тихо бормотал и делал записи на небольшом свитке.

Укутанные в тёплые халаты, склонив головы, отягощённые тюрбанами, вельможи терпеливо и в полном безмолвии ждали своего повелителя.

Все знали: султан болен, а значит, раздражён. И в довершение ко всему государь – противник мира с русскими. Седьмой год длится война с Россией, Порта терпит поражение – нужна передышка, нужен мир. Это понимали все.

Наконец открылись двери личных покоев султана. Мустафа III вошёл и остановился, и придворные замерли. Султан молчал, презрительно скривив губы, и придворные молчали; воцарилось грозное молчание.

Так же молча, султан направился к трону, поглаживая чёрную, подкрашенную бороду, сменив на набелённом лице маску презрительности на выражение суровой озабоченности.