Мертвые повелевают

Изъ-за черной, искривленной колоннады оливковыхъ и миндальныхъ деревьевъ вдали видн?лись на другихъ дорожкахъ группы крестьянъ также направлявшихся къ деревн?. Впереди шли атлоты въ праздничныхъ костюмахъ, въ красныхъ или б?лыхъ платкахъ, зеленыхъ юбкахъ, сверкая на солнц? большими золотыми ц?пями. Рядомъ съ ними выступали ухаживатели, настойчивый, враждебно настроенный экскортъ, оспаривавшiй взглядъ или слово предпочтенiя, атаковавшiй одновременно одну д?вушку. Шествiе замыкали родители д?вушекъ, преждевременно состар?вшiеся подъ бременемъ усталости и воздержанiй полевой жизни, б?дный рабочiй скотъ, покорный, самоотрекшiйся, съ черной кожей, съ сухими какъ виноградная в?твь членами, сохранившiй въ своемъ уснувшемъ ум? память о смутной, далекой весн? – о годахъ фейстейга.

Придя въ деревню, Фебреръ отправился прямо въ церковь. Деревню составляли шесть – восемь домовъ съ алькальдiей, школой, трактиромъ, сгрупированные вокругъ храма. Посл?днiй возвышался гордый и могучiй, – связующее звено вс?хъ хуторовъ, разбросанныхъ по долинамъ и горамъ на н?сколько километровъ въ окружности.

Снявъ шляпу, чтобы вытереть на лбу потъ, Хаиме укрылся подъ арками маленькаго притвора, ведущаго въ церковь. Тамъ онъ ощутилъ сладостное чувство араба, добирающагося до оазиса посл? перехода по песчаной пустын?, раскаленной, какъ горнъ.

Б?лизна церкви, оштукатуренной известью, съ ея блестящими арками, съ ея холмиками изъ дикаго камня, ув?нчанными индiйскими фиговыми пальмами, напоминала африканскую мечеть. Это была скор?е кр?пость, ч?мъ храмъ. Ея крыши скрывались за выступами ст?нъ, своего рода редутомъ, изъ за котораго часто высовывались ружья и мушкеты. Колокольня была военной башней, еще сохранившей зубцы. Ея старый колоколъ н?когда раскачивался съ лихорадочной быстротой набата.

Эта церковь, куда крестьяне квартона являлись на зар? жизни для крещенiя и оттуда выходили съ заупокойной об?дней, в?ками служила уб?жищемъ въ ихъ тревогахъ, кр?постью въ ихъ борьб?. Когда береговая стража дымомъ или огнями изв?щала о появленiи мавританскаго судна, изо вс?хъ прмходскихъ хуторовъ семьи б?жали къ храму: мужчины съ ружьями, женщины и д?ти гнали козъ и ословъ или тащили на плечахъ домашнюю птицу со связанными въ пучокъ ногами. Домъ Бога обращался въ стойло, хранившее имущество его паствы. Въ углу священникъ молился съ женщинами; молитвы прерывались криками тревоги и плачемъ д?тей; на крышахъ и на башн? вооруженные сл?дили за горизонтомъ, пока не приходило изв?стiе, что хищныя морскiя птицы удалились. Тогда возобновлялась нормальная жизнь; каждая семья возвращалась въ свое уединенное м?сто съ т?мъ, чтобы черезъ н?сколько дней повторить тревожное путешествiе.

Фебреръ стоялъ подъ сводами и смотр?лъ, какъ торопливо прибывали группы крестьянъ на посл?днiй ударъ маленькаго колокола, раскачивавшагося на верху башни. Внутренность церкви почти заполнилась. Черезъ полуоткрытую дверь до Хаиме доносилась густая волна разгоряченнаго дыханiя, запахъ пота и грубыхъ одеждъ. Онъ чувствовалъ симпатiю къ этимъ людямъ, когда сталкивался съ ними по одиночк?, но толпа внушала ему отвращенiе, и онъ держался отъ нея вдали.

Каждое воскресенье онъ спускался къ деревн? и оставался на паперти храма, не входя въ него. Одинокая жизнь въ башн? на берегу рождала въ немъ потребность вид?ть людей. Кром? того, для него, челов?ка безъ занятiй, воскресный день тянулся монотонно, скучно, безконечно. Чужой отдыхъ былъ для него мукой. Онъ не могъ отправиться въ море, за отсутствiемъ лодочника, а пустынныя поля съ ихъ запертыми хижинами – семьи находились въ церкви или на вечернихъ танцахъ – производили на него тягостное впечатл?нiе обстановки кладбища. Утро онъ проводилъ въ Санъ Хосе, и однимъ изъ его развлеченiй было стоять въ притвор? церкви, гляд?ть на входящiй и выходящiй народъ, наслаждаясь прохладной т?нью аркъ: н?сколькими шагами дальше земля гор?ла подъ бичемъ солнца, медленно качались в?тви деревьевъ, какъ бы изнывая отъ жары и пыли, покрывавшей ихъ листья, и густой воздухъ приходилось какъ бы жевать, пропуская въ легкiя.

Мимо Фебрера проходили запоздавшiе семейства, бросая любопытные взгляды и слегка кланяясь. Въ квартон? вс? его знали. Эти добрыя люди, увидавъ его въ пол?, могли открыть передъ нимъ двери своихъ хижинъ, но прив?тливость ихъ дал?е не шла: они, видимо, не способны были приближаться къ нему по собственному почину. Онъ – чужеземецъ, притомъ майоркинецъ. Его господское положенiе порождало таинственное недов?рiе среди крестьянскаго люда. Посл?днiй не могъ объяснить себ? его одинокаго пребыванiя въ башн?.

Фебреръ остался одинъ. До слуха его донесся звукъ колокольчика, шумъ толпы, падающей на кол?ни или встающей, и знакомый голосъ, голосъ дяди Вентолеры, нарасп?въ громко произносившiй отв?ты священнику своимъ беззубымъ ртомъ. Присутствовавшiе не см?ялись надъ этими выходками старческаго безумiя. Они годами привыкли слышать латинскую р?чь бывшаго моряка, вторившаго крикомъ со своей скамейки помощнику священника. Вс? придавали священный характеръ этимъ выходкамъ, подобно тому какъ жигели Востока въ безумiи видятъ знакъ святости.

Для развлеченiя Хаиме курилъ на паперти. Надъ арками вились голуби, нарушая н?жнымъ воркованьемъ долгiе паузы молчанiя. Три окурка сигары уже валялось у ногъ Фебрера, когда внутри храма послышался протяжный рокотъ: такъ тысячи сдержанныхъ дыханiй вдругъ выливаются со вздохомъ облегченiя. Потомъ шумъ шаговъ, полушопотъ прив?товъ, звукъ отодвигаемыхъ стульевъ, скрипъ скамеекъ, шарканье ногъ и – дверь осаждена людьми, старавшимися выдти одновременно.

В?рующiе начали маршировать, прив?тсiвуя другъ друга, какъ будто встр?тились только сейчасъ, подъ яркими лучами солнца, а не въ полумрак? храма.

– Bon dia!.. Bon dia!..

Группами выходили женщины: старухи въ черномъ, распространяя вокругъ себя запахъ своихъ безчисленныхъ юбокъ, верхнихъ и нижнихъ; молодыя въ узкихъ корсетахъ, сдавливавшихъ ихъ груди и сглаживавшихъ кривыя линiя бедеръ, щеголяя, въ тщеславной гордости, золотыми ц?почками и громадными крестами поверхъ разноцв?тныхъ платковъ. Смуглыя, зеленоватыя лица съ большкми глазами, полными драматизма; м?днолицыя д?вушки, съ блестящими, лоснящимися волосами, разд?ленными проборомъ; проборъ съ теченiемъ времени увеличивался, благодаря грубому гребню.

Мужчины на минуту останавливались въ дверяхъ и над?вали на обритую голову, съ длинными кудрями спереди, платокъ, который они носили подъ шляпой, какъ женщины. Имъ зам?няли они капишонъ стариннаго африканскаго плаща, над?ваемаго въ исключительныхъ случаяхъ.

Зат?мъ, старики выннмали изъ-за пояса самод?льныя деревенскiя трубки и набивали ихъ табакомъ поты, культивируемымъ на остров?, пахучей травой. Юноши удалялись отъ нихъ. Они выходили изъ притвора и, принимая суровыя позы, заложивъ руки за поясъ, поднявъ голову, приближались къ группамъ женщинъ, гд? были предметы ихъ любви, притворялись равнодушными и въ то же время бросали на атлотъ косые сердитые взгляды.

Мало – по – малу толпа разс?ивалась.

– Bon dia!.. Bon dia!..

Многiе не свидятся до будущаго воскресенья. По вс?мъ дорожкамъ удалялись разноцв?тныя группы: одн? темныя, безъ всякаго эскорта, шли медленно, словно пришибленныя бременемъ дряхлости; другiя, оживленныя въ треплющихся юбкахъ и разв?вающихся платкахъ, сопровождаемыя издали отрядомъ атлотовъ. Т? кричали, взвизгивали и б?гали, стараясь обратить на себя вниманiе д?вушекъ.

Въ церкви еще кое-кто оставался. Фебреръ вид?лъ, какъ выходили женщины въ черномъ угрюмой, закутанной толпой: изъ плаща видн?лись лишь загор?вшiй носъ и угольные глаза, затуманенные слезами. На нихъ – абригайсъ, зимняя шаль, традицiонная накидка изъ толстой шерсти. Видъ его производилъ впечатл?нiе страданiй и удушья въ это душное л?тнее утро. Сзади въ капишонахъ сл?довали старые крестьяне, од?тые въ парадную коричневую накидку изъ грубой шерсти съ широкими рукавами и капишонами. Въ рукава не над?вали, но капишонъ туго былъ завязанъ подъ бородой и изъ – подъ него гляд?ло загор?лое лицо пирата.

Это были родственники крестьянина, умершаго нед?лю тому назадъ. Обширная семья, жившая въ различныхъ пунктахъ квартона собралась, согласно обычаю, на воскресную мессу помянуть покойнаго и, сойдясь, проявляла свое горе съ африканской страстностью, словно передъ ней лежалъ трупъ. Обычай требовалъ, чтобы од?вались въ парадные костюмы, зимнiя платья, прячась въ нихъ, какъ бы въ скорлупу горя. Плаками и пот?ли подъ покровами и каждый, узнавая родственниковъ, которыхъ не вид?лъ н?сколько дней, разражался новымъ взрывомъ отчаянiя. Изъ – подъ т?сныхъ плащей неслись вздохи агонiи. Грубыя лица, обрамленныя капишономъ, искажались гримасами д?тскаго горя, раздавались стенанiя больного ребенка. Горе изливалось непрестанными потоками слезъ, см?шанными съ потомъ. У вс?хъ носовъ (наибол?е открытая часть скорбныхъ призраковъ) вис?ли капли и падали на складки грубаго сукна.

Съ благодушной авторитетностью говорилъ одинъ мужчина, требуя тишины, среди шума женскихъ голосовъ, визгливыхъ и сердитыхъ, и мужскихъ вздоховъ, тонкихъ, какъ дискантъ. Это былъ Пепъ, отдаленный родственникъ покойнаго: на остров? вс?, такъ или иначе, были связаны между собой узами крови. Отдаленное родства, заставляя его участвовать въ печальномъ обряд?, не обязывало облачаться въ парадную накидку. Онъ былъ од?тъ въ черное, въ легкiй шерстяной плащъ и круглую поярковую шляпу, придававшiе ему видъ духовнаго лица. Его жена и Маргалида, не считая себя родственницами данной семьи, держались въ сторон?, какъ будто ихъ отдаляло различiе между ихъ веселыми праздничными платьями и траурными костюмами.

Добродушный Пепъ притворялся, что негодуетъ на р?зкiя проявленiя отчаянiя, все бол?е и бол?е сильныя, облеченныхъ въ трауръ… Достаточно! Вс? по домамъ, жить долгiя л?та, покойника предоставить милости Божiей!

Раздались еще бол?е сильныя рыданiя подъ плащами и капишонами. Прощайте! Прощайте! Пожимали другъ другу руки, ц?ловали другъ друга, обнимались, какъ будто прощались на в?ки. Прощайте! Прощайте! Группами удалились каждый въ свою сторону, къ горамъ, поросшимъ соснами, къ далекимъ б?л?ющимъ хуторамъ, полускрытымъ за фиговыми и миндальными деревьями, къ краснымъ береговымъ скаламъ. И нел?по и странно было вид?ть, какъ подъ знойнымъ солнцемъ, среди зеленыхъ сверкающихъ полей медленнымъ шагомъ двигались эти закутанныя, пот?ющiя призраки, неустанныя плакальщики смерти.

Возвращенiе въ Канъ Майорки было печальное и молчаливое. Шествiе открывалъ Пепетъ съ бимбay на губахъ, который сопутствовалъ ему и жужжалъ, какъ шмель. Изр?дка онъ останавлигался и бросалъ камнями въ птицъ или въ раздувшихся ящерицъ, выглядывавшихъ между инд?йскими фиговыми пальмами. Разв? смерть д?йствуетъ на него!.. Маргалида шла рядомъ съ матерью, молчаливая, сосредоточенная, съ широко раскрытыми глазами – глазами красивой коровы, всюду смотр?вшими и не отражавшими никакой мысли. Казалось, она не зам?чала, что за ней сл?довалъ донъ Хаиме, сеньоръ, почетный гость башни.

Пепъ, также сосредоточенный, обращаясь къ Фебреру, осв?щалъ ходъ своихъ мыслей отд?льными фразами: какъ будто ему хот?лось под?литься мыслями съ к?мъ-нибудь.

Смерть! Что за отвратительная вещь, донъ Хаиме!. И вотъ они тутъ, на клочк? земли, окруженномъ волнами, не могутъ уб?жатъ, не могутъ защищаться, а должны ждать момента, когда ей вздумается схватить ихъ своими когтями. Эгоизмъ крестьянина возмущался этой великой неправедливостью. Пусть тамъ, на материк?, гд? люди счастливы и наслаждаются, смерть свир?пствуетъ… Но зд?сь? Даже зд?сь, въ посл?днемъ уголк? мiра?.. Неужели великая непрошенная гостья не знаетъ ни границъ, ни исключенiй?.. Нельзя представить себ? преградъ для нея… Mope можетъ взволноваться между ц?пью островковъ и скалъ, идущихъ отъ Ибисы къ Форментер?. Проливы кипятъ волнами, утесы покрываются п?ной, грубые жители моря отступаютъ поб?жденпые, суда спасаются въ гавани, дорога закрывается для вс?хъ, острова отд?лены отъ остального мiра, но все это ничто для непоб?димой мореплавательницы съ голымъ черепомъ, для путешественницы съ костлявыми ногами, ум?ющей проб?гать гигантскими прыжками горы и моря.

Никакая буря ее не остановитъ. Нев?дома ей радость, которая заставила бы ее забыться. Она всюду, она помнитъ обо вс?хъ. Пусть св?титъ солнце, пусть пышны поля, пусть хорошъ урожай… Все – обманъ, чтобы заставить челов?ка безъ устали трудиться, чтобы сд?лать его усталость бол?е сносной! Лживыя об?щанiя, словно для д?тей, когда ихъ заставляютъ испытывать муки школы!.. И остается подчиниться обману; ложь хороша: не стоитъ помнить о неизб?жномъ зл?, о посл?дней опасности, противъ которой н?тъ средства, которая омрачаетъ жизнь, отнимая вкусъ у хл?ба, веселый топазъ у винограднаго вина, остроту у б?лаго сыра, сахарную сладость у раскрытыхъ фигъ и пикантность у майоркской колбасы, д?лая чернымъ и горькимъ все хорошее, что Господь Богъ далъ на остров? для ут?шенiя добрыхъ людей. Увы, донъ Хаиме, какое несчастiе!..

Фебреръ пооб?далъ къ Кан? Майорки, желая избавить д?тей Пепа отъ путешествiя на башню. Въ начал? об?да царило печальное настроенiе, какъ будто въ ушахъ звучали рыданiя закутанныхъ людей, плакавшихъ въ церковномъ притвор?. Но мало – по – малу вокругъ низенькаго столика и большого котла съ рисомъ разлилось веселье. Капельянетъ заговорилъ о вечернемъ бал?, совершенно забывъ о семинарской жизни, и даже осм?ливался поднимать глаза на Пепа. Маргалида припоминала взгляды П?вца и вызывающуiо осанку Кузнеца, когда она проходила мимо aтлотовъ, войдя въ церковь. Мать вздыхала:

– Охъ, Господи!.. Охъ, Господи!..

Больше она ничего не произносила и однимъ и т?мъ же восклицанiемъ своей смутной мысли встр?чала радости и горе.

Пепъ н?сколько разъ хлебнулъ изъ кружки, наполненной сокомъ виноградныхъ поб?говъ, раскинувшихъ зеленый шатеръ передъ крыльцомъ. Его лимонно – желтое лицо окрасилось радостной зарей. Къ черту смерть и страхи передъ ней! Стоитъ ли благородному челов?ку весь свой жизненный путь дрожать, ожидая ея прихода?.. Пускай приходитъ, когда ей заблагоразсудится. А пока – жить!.. И онъ доказалъ свою жажду жизни, заснувъ на скамейк? со звучнымъ храпомъ, который однако не пугалъ мухъ и осъ, летавшихъ вокругъ его рта.

Фебреръ направился къ башн?. Маргалида съ братомъ едва взглянули на сеньора. Они вышли изъ-за стола, чтобы на свобод? потолковать о вечернихъ танцахъ, радуясь, какъ д?ти, которыхъ смущаетъ присутствiе важнаго лица.

Въ башн? онъ растянулся на тюфяк? и думалъ заснуть. Одинъ!.. Онъ почувствовалъ свое одиночество среди людей уважавшихъ его, можетъ быть любившихъ, но въ тоже время, испытывавшихъ непреодолимое тягот?нiе къ простымъ забавамъ, грубымъ для него. Что за мука эти воскресенья! Куда идти? Что д?лать?…

Въ твердой р?шимости избавиться отг пытки времени, уйти отъ жизни, нескрашенной какой-нибудь опред?ленной ц?лью, онъ кончилъ т?мъ, что заснулъ и проснулся въ средин? вечера, когда солнце начинало медленно закатываться за линiей островковъ въ потокахъ бл?днаго золота, дарившаго водамъ бол?е темную, бол?е глубокую синеву.

Спустившись къ Кану Майорки, онъ нашелъ хижину закрытой. Никого. Даже его шаги не вызвали лая собаки, постоянно лежавшей подъ нав?сомъ. Сторожевой песъ также пошелъ на праздникъ съ семьею.

– Вс? на танцахъ, – подумалъ Фебреръ. – He пойти ли и мн? въ деревню?…

Онъ долго колебался. Что тамъ д?лать?… Его отталкивали эти забавы; присутствiе чужого челов?ка можетъ ст?снить крестьянъ. Этотъ народъ предпочитаетъ быть одинъ. Разв? онъ станетъ танцовать съ атлотой при его л?тахъ и злополучной наружности, внушавшей уваженiе и холодъ?… Придется быть съ Пепомъ и прочими, вдыхать запахъ табака поты, толковать о миндал? и о томъ, что посл?днiй вдругъ померзнетъ, принаровляться къ умственному уровню этихъ людей.

Наконецъ, онъ р?шилъ отправиться въ деревню. Онъ боялся одиночества. Все-таки лучше, ч?мъ провести одному остатокъ вечера, слушать медленный однообразный разговоръ простыхъ людей, разговоръ осв?жающiй – какъ онъ выражался, – не заставляющiй думать, позволяющiй мысли наслаждаться сладкимъ животнымъ покоемъ.

Около Санъ Хосе онъ увид?лъ испанскiй флагъ, разв?вающiйся надъ крышей алькальдiи, и до слуха его донеслись сухiе удары тамбурина, буколическiя рулады флейты и стукъ кастаньолъ.

Танцы происходили передъ церковью. Молодежь группами стояла около музыкантовъ, которые сид?ли на низкихъ стуликахъ. Игрокъ на тамбурин?, укр?пивъ свой грубый инстументъ на кол?н?, ровном?рно ударялъ по кож?, а его товарищъ, дулъ въ длинную деревянную флейту съ примитивно – грубой р?зьбой, выполненной ножикомъ. Капельянетъ стучалъ кастаньолами, громадными, какъ раковины, собираемыя дядей Вентолерой.

Атлоты, обнявшись за талiю или облокотившись другъ другу на плечи, доброд?тельно – враждебно смотр?ли на парней. Т? павлинами расхаживали посреди площади, заложивъ руки за поясъ, закинувъ широкiе бобровые шапки назадъ, чтобы выставить напоказъ кудри, въ вышитыхъ платкахъ или ленточныхъ галстукахъ на ше?, въ альпаргатахъ безукоризненной б?лизны, почти закрытыхъ низомъ плисовыхъ штановъ формы слоновой лапы.

Въ одномъ конц? площади сид?ли на пригорк? или на стульяхъ сос?дняго трактира замужнiя и старухи, анемичныя женщины, печальныя не по л?тамъ, благодаря своей особенной производительности и трудамъ полевой жизни, со впалыми глазами, отт?ненными синимъ кругомъ, который говорилъ о внутренней неурядиц?, съ золотой ц?пью на груди – воспоминанiемъ д?вичьихъ временъ, съ золотыми пуговицами на рукавахъ. Старухи м?днолицыя, сморщенныя, въ темныхъ платьяхъ тяжело вздыхали, глядя на веселье молодежи.

Насмотр?вшись на весь народъ, который едва окинулъ его разс?яннымъ взглядомъ, Фебреръ пом?стился около Пепа въ компанiи крестьянъ стариковъ. Сеньору изъ башни уступили м?сто съ почтительнымъ молчанiемъ и, выпустивъ н?сколько клубовъ дыму изъ трубокъ, набитыхъ потой, возобновили медленный разговоръ о возможныхъ холодахъ наступающей зимы и о судьб? будущаго урожая миндаля.

Продолжалъ стучать тамбуринъ, играла флейта, ударяли громадныя кастаньеты, но ни одна парочка не выходила на середину площади. Атлоты, повидимому, сов?щались въ нер?шительности, какъ будто каждый боялся выдти первымъ. Кром? того, неожиданное появленiе майоркинскаго сеньора н?сколько заставляло роб?ть стыдливыхъ д?вицъ.

Хаиме почувствовалъ, что его взяли за локоть. Это былъ Капельянетъ. Онъ таинственно шепталъ ему на ухо, и, въ то же время, указывалъ пальцемъ… Вонъ Пере Кузнецъ, знаменитый верро. И онъ показывалъ на мужчину ниже средняго роста, см?лаго и развязнаго. Атлоты группировались вокругъ героя. П?вецъ, улыбаясь, говорилъ ему, а онъ съ покровительной важностью слушалъ, изр?дка поплевывая сквозь зубы и изумляясь, какъ далеко летитъ его слюна.

Вдругъ, Капельянетъ выскочилъ на средину площади, размахивая шляпой… Неужели они станутъ зря терять время, слушать флейту безъ танцевъ? Онъ поб?жалъ къ групп? д?вицъ, схватилъ за руки самую большую, потащилъ ее. «Ты!«… Этого довольно было для приглашенiя. Ч?мъ груб?е схватывали за руку, т?мъ любезн?е считался кавалеръ, т?мъ больше благодарности заслуживалъ.

Р?звый атлотъ сталъ противъ своей пары – развязной, некрасивой д?вушки съ грубыми руками, масляными волосами и чернымъ лицомъ, почти на ц?лую голову выше атлота. Мальчикъ протестовалъ, приступая къ музыкантамъ. He надо льярги: онъ хочетъ танцовать курту. Лярга и курта были единственными танцами на остров?. Фебрерь не научился различать ихъ: простая варiацiя такта; музыка и танецъ, казалось. были одни и т? же.

Д?вушка, подбоченясь одной рукой и опустивъ другую вдоль растопыренной юбки, начала кружиться въ своихъ альпаргатахъ. Большаго отъ нея не требовалось ничего: въ этомъ состоялъ весь ея танецъ. Опускала глаза, сурово поджимала губы съ выраженiемъ доброд?тельнаго презр?нiя, какъ будто танцовала противъ своей воли, и такъ верт?лась и верт?лась, описывая своими поворотами на земл? большiя восьмерки. Танцовалъ, собственно, мужчина. Въ этомъ традицiонномъ танц?, изобр?тенномъ, несомн?нно, первыми поселенцами острова, грубыми пиратами героической эпохи, онъ воспроизводилъ в?чную челов?ческую исторiю – пресл?дованiе и охоту за женщиной. Она кружилась, холодная и безчувственная, словно безполая – гордая грубой доброд?телью, уб?гая отъ его прыжковъ и уловокъ, презрительно повертываясь къ нему спиной. И трудная задача его сводилась къ тому, что онъ долженъ былъ постоянно становится передъ ея глазами, опережать ее, сп?шить ей навстр?чу, чтобы она вид?ла его и восхищалась. Танцоръ прыгалъ и прыгалъ, повинуясь единственно ритму музыки, отскакивая отъ земли съ неутомимой эластичностью. Иногда онъ раскидывалъ руки съ жестомъ врага – повелителя, иногда пряталъ ихъ за спину, высоко выбрасывая ноги.

Это былъ скор?е не танецъ, а гимнастическое упражненiе, безумные фокусы акробата, изступленныя движенiя, какъ въ военныхъ танцахъ африканскихъ племенъ. Женщина не пот?ла и не красн?ла: продолжала кружиться холодно, не ускоряя шагу, – между т?мъ ея партнеръ, опьяненный быстротой, соп?лъ съ налитымъ кровью лицомъ и, дрожа отъ усталости, удалялся на н?сколько минутъ. Всякая атлота могла безъ мал?йшаго усилiя танцовать поперем?нно съ разными мужчинами, поб?ждая ихъ. Это было торжество женской пассивности, см?ющейся надъ дерзкимъ хвастовствомъ другого пола, зная, что въ конц? концовъ посл?днiй будетъ посрамленъ…

Выходъ первой пары подалъ сигналъ другимъ. Въ одну минуту все свободное пространство передъ музыкантами покрылось тяжелыми юбками подъ тугимъ, толстымъ кольцомъ которыхъ двигались маленькiя ножки въ б?лыхъ альпаргатахъ или желтыхъ сапогахъ, Широкiе концы штановъ болтались изъ стороны въ сторону при быстрыхъ прыжкахъ или энергичномъ притаптыванiи, поднимавшемъ съ земли облака пыли. Сильныя руки, галантно схватывая, выбирали атлоту изъ группы: «Ты!» И за этимъ слогомъ поб?дитель тащилъ д?вушку, толкалъ ее, какъ временный собственникъ, утрируя примитивную любовь – галантность, унасл?дованная отъ предковъ темной эпохи, когда палка, брошенный камень, борьба грудь о грудь были первымъ объясненiемъ въ любви.