Аркан общемировых историй

Послание к Евреям, гл. 10, ст. 35.

Аттила продолжал лежать на чужой кровати в позе зародыша. Не было желания отсчитывать время, превратившееся в некую желеобразную массу, как и не было сил рыдать.

Казалось, что выплакана вся соленая жидкость, находящаяся в организме.

Труп отца унесли еще утром – в квартире остались только представители дома расследований. Аттилу, находящегося в состоянии, близком к истерике, привел к себе домой школьный учитель родного языка и литературы Валентин Анатольев, который не мог отнестись равнодушно к судьбе одного из своих лучших учеников. Будущее Аттилы оставалось неопределенным, ибо он лишился последнего кровного родственника, и это серьезно пугало учителя. Мальчику же сказали кратко: «Твоего папы больше нет», но не учли, что Аттила был слишком проницателен для своих лет… Да и выстрел в кабинете отца он явно запомнил на всю оставшуюся жизнь, вот только произошедшее описать не мог, ибо все в памяти перемешалось настолько, что ребенок чувствовал себя сбитым с толку. «И кто бы мне поверил?», – задал сам себе Аттила простой вопрос, но ответа на него не искал, ибо волна боли сдавила так, что хотелось орать голосом демоноида…

Мальчик тупо смотрел в одну точку, а потому и не обратил внимания на стену, из которой буквально вылез полупрозрачный дух, который можно было принять за привидение. Дух подлетел к Аттиле, завис в воздухе практически перед носом, и только тогда ребенок заметил, что красные трехпалые перчатки и небольшие кроссовки отделены от «тела» духа – казалось, что каждая из этих частей живет своей жизнью. Аттила вздрогнул, когда перчатки и кроссовки «соединились» с духом тонкими, столь же полупрозрачными трубками, и не сразу, но принял сидячую позу, чтобы разглядеть гостя.

Дух напоминал большое шоколадное яйцо, которое мальчик получил в подарок на недавно отгремевший Новый год, только на «лице» у него были ярко-синие, вытянутые вертикально глаза с черными, неожиданно крошечными зрачками и большая горизонтальная линия, собравшаяся в улыбку от уха до уха (вот только ушей у существа не было). Гость явно не собирался причинять Аттиле какой-либо вред, потому мальчик несколько успокоился.

– Ты полон грусти, Аттила, – заговорил с мальчиком дух, показав красный рот, похожий на кусок арбуза без семечек. – Но ты должен с ней справиться, иначе она справится с тобой.

– Ты меня знаешь? – тихо спросил Аттила.

– Конечно. Позволь представиться – меня зовут Овери?но. Я прихожу к тем детям, которые лишились родителей или тех, кто стал для них родителями… Таких детей, к сожалению, много.

– Ты ведь дух? – уточнил мальчик.

– Конечно.

– Мне говорили, что духи могут все…

– К сожалению, это – далеко не так. Как человеку не дано понять мир духов, так и духу не дано понять мир, который за пределами всеобщего понимания.

– Ты говоришь о смерти?

– Как об одной из частей этого мира. Я не могу вернуть тебе твоих родителей, как бы мне этого ни хотелось… На это, впрочем, не способен никто.

– Тогда почему ты пришел ко мне? – удивился Аттила.

– Ты задал великолепный вопрос, Аттила Янссен, – улыбнулся Оверино, после чего описал дугу левой перчаткой. Неожиданно Янссен почувствовал, что из его тела вылетает что-то невидимое – не внутренний орган, но не менее важное для человека. И Оверино это невидимое показал – чуть в стороне от мальчика и духа застыло темное облако сферической формы, размером чуть уступающее прилетевшему гостю. Облако состояло из странных сгустков – этаких братьев земляных червей, которых Аттила видел на уроке естествознания: они вылетали за пределы облака и возвращались обратно, пульсируя, сжимаясь, расширяясь и двигаясь максимально хаотично.

– Что это? – не выдержал Аттила.

– Это – твоя грусть, – кратко пояснил Оверино. – Видишь, какая она большая? А ведь она может стать еще больше и занять твое место.

– И что же мне с ней сделать?

Оверино подлетел ко лбу мальчика, коснулся его правой перчаткой (в этот момент Аттила почувствовал, что дух при желании может пусть и частично, но обрести материальную форму) и прикрыл глаза на мгновение, после чего продекламировал:

Как бы то ни было, юная леди,

Ты никогда не проснешься одна –

Там, на прекрасно-багряном рассвете,

Буду я ждать, вновь поднявшись со дна.

Внезапно облако уменьшилось приблизительно на треть.

– Ты читал мои стихи? – искренне удивился Аттила.

– Конечно, – кивнул Оверино. – Чувствуешь, сколько в этих строках силы? Ты стремишься дать веру хотя бы одному человеку, а подобное стремление всегда развеивает грусть.

– Но ведь меня не хотят печатать… – выдохнул мальчик.

– Это – пока. У тебя все впереди, – улыбнулся дух и продолжил:

Где раскинулось мягкое море,

Где смеются и плещутся чайки,

Не найдется причины для боли,

Даже если о ней травят байки.

Облако уменьшилось в размерах наполовину.

– Серьезно? Мне сказали, что это – бред сивой кобылы… – признался Аттила.

– Кто тебе это сказал?

– Учитель рисования.

– И ты поверил этому недалекому человеку? Не трать свои чувства на людей, которые не хотят признавать, что ты что-то можешь.

Сгустки облака попытались вырваться из пространства, которое их явно теснило, но Оверино пресек их попытку, произнеся двустишие:

Мне жаль – не увижу, какой ты старик.

Был моим другом… Им останешься, Ник!

Грусть – несуразная амеба – разразилась чем-то, что было легко спутать с чихом, и растворилась в воздухе.

Аттила стал понимать, что чувствует себя немного лучше.

– Ты – добрый, искренний и чуткий мальчик, который нашел свою удивительную способность, – сказал Оверино. – Если ты сдашься и не будешь ее развивать, то станешь тем, кем менее всего мне хотелось бы тебя видеть… Да и не только мне.

– Но я не смогу забыть то, что случилось сегодня… И вряд ли смогу пережить.

– Пережить ты сможешь, – возразил Оверино. – Смерть близкого человека всегда воспринимается болезненно, но это – рана, что оставляет шрам в душе. А что происходит со шрамами на теле?

– Они заживают… Но остаются.

– Но ведь люди с ними живут дальше, так ведь?

– Живут.