Из терема во власть

– О нём я и забыла, – прошептала Софья упавшим голосом.

Сын мелкого дьяка, Артамон Сергеевич Матвеев сумел, благодаря своему уму, а ещё более честолюбию, стать главным советником государя Алексея Михайловича. Когда же овдовевший царь решил опять жениться, Артамон Сергеевич развернул бурную деятельность, продвигая в царицы дочь неродовитого сына боярского, Кириллы Полиектовича Нарышкина, Наталью. Восемнадцатилетняя дочь Нарышкина попала на смотр царских невест, как дальняя родственница жены Матвеева, что не соответствовало действительности, так как юная Наталья была лишь воспитанницей Евдокии Григорьевны Матвеевой, урождённой Хомутовой[8 - В XVII веке Хомутовы объявили себя потомками шотландца Гамильтона, поступившего на московскую службу в начале XVI века (никаких иных доказательств, кроме их слов, нет) и стали называть себя Гамильтонами.]. Но, учитывая положение Артамона Сергеевича, никто не решился публично выразить сомнение в его родстве с Нарышкиными. Продвижение Натальи в царицы оказалось делом нелёгким, так как Алексею Михайловичу вдруг понравилась девица Евдокия Беляева. Однако Артамону Сергеевичу удалось преодолеть неожиданно возникшее препятствие. Семейство Беляевых было оболгано, Евдокию изгнали с позором из царских палат, а Наталья попала-таки в государыни, после чего на Матвеева и всех Нарышкиных, посыпались царские милости. Артамон Сергеевич поднялся так высоко, что иноземные послы стали называть его «канцлером».

Благоденствие близких Натальи Кирилловны закончилось со смертью Алексея Михайловича. Матвеева новый царь сослал в холодный Пустозерск[9 - Пустозёрск – город находившийся с конца XV века в нижнем течении Печоры, который сейчас уже не существует.], откуда его потом перевели за реку Клязьму, в селение Лух, чему способствовала первая жена государя, царица Агафья Грушецкая.

«Ох зря царица Агафья вступилась за Матвеева, – подумала с досадой Софья. – Говорила я ей, что он не стоит такой милости. Так, нет же, она Языкова послушалась».

– Ладно, я пойду к патриарху. Попытаюсь с ним потолковать, – сказала молодая царевна.

– Куда ты пойдёшь? – возразила Татьяна Михайловна. – Патриарх, поди, возле усопшего государя. А там полно мужчин, коим нас, царевен, не полагается лицезреть.

Софья с досадой махнула рукой.

– Нас, тётушка, уже многие лицезрели, покуда мы с тобой за хворым царём Фёдором ходили. Одним взглядом больше, одним меньше. Но, ежели ты стесняешься, я пойду одна.

Татьяна Михайловна, зная, что племянницу переубедить невозможно, вздохнула:

– Не отпущу я тебя одну, Софьюшка. Пойдём вместе.

Появление обеих царевен в сенях царских палат произвело на толпящихся там мужчин ошеломляющее впечатление. Бояре, окольничие думные дворяне, дьяки, священнослужители и монахи растерянно расступились.

– Где отец наш духовный? – мрачно спросила Софья.

Ответил вынырнувший из толпы Языков:

– Патриарх подле усопшего государя…

Он осёкся, потому что в сенях появился сам патриарх. Невысокий и сухощавый Иоаким, несмотря на свой солидный возраст (ему перевалило за шестьдесят лет) держался прямо и шагал твёрдой походкой. За ним следовали архиепископ Афанасий Холмогорский, митрополит Илларион Суздальский, архимандрит Чудовского монастыря Адриан и иеромонах с Соловецкого подворья Игнатий. Это шествие выглядело внушительно.

Когда Иоаким увидел Татьяну Михайловну и Софью, у него в глазах мелькнуло удивление, которое тут же сменилось нарочитым сочувствием.

– Скорбите, милые? – обратился он к царевнам. – Велика ваша скорбь. Любил и я государя благочестивого, Фёдора Алексеевича, великой любовью…

Софья непочтительно перебила его:

– Ежели ты, отче, любил государя, упокой его Господи, то почто его волю нарушил?

Патриарх выпучил на неё свои глаза, показывая своим видом, что ни сном, ни духом не ведает, о чём идет речь.

– Кою государеву волю я нарушил?

– Почто ты приводишь людей к крестному целованию меньшому из царевичей, Петру, в обход царевича Ивана? Помнится, царь Фёдор такой воли не изъявлял!

В сенях наступила гробовая тишина. Присутствующие смотрели на царевну – кто с осуждением, кто с недоумением, а кое-кто и с явным восхищением.

– С огнём играешь, отче! – воскликнула она. – Али тебе неведомо, что народ в Москве вот-вот взбунтуется?

– Ну, пошумит малость чернь – не впервой, – вмешался Языков. – Чай, такое уже бывало…

Софья так на него посмотрела, что он поперхнулся и закашлялся.

– Я не с тобой, Ивашка, толкую! – прикрикнула она. – Кто ты есть, чтобы в нашу с патриархом беседу встревать? Поднялся из ничтожества и стал боярином, милостью государя Фёдора Алексеевича, а теперь память его предаёшь, холоп! Будет тебе еще наказание Божье за твою измену!

Побледневший Языков спрятался за братьев Лихачёвых.

«Еще два иуды! – подумала со злостью Софья. – Никому Фёдор не доверял так, как Лихачёвым. Чтоб им сгинуть вместе с Языковым!»

Она опять обратилась к патриарху:

– Молю тебя, отче, останови крестное целование. Надобно собрать Земский собор – пущай он и решит, кому сидеть на царстве, Ивану али Петру.

– Всё уже свершилось! – решительно возразил ей Иоаким. – Пётр Алексеевич наречён на царство!

Он проследовал со своей свитой мимо царевен.

– Пойдем отсель, Софьюшка, – печально сказала Татьяна Михайловна.

Софья окинула продолжительным взглядом поредевшую толпу царедворцев. На глаза ей попался смущённый князь Василий Васильевич Голицын.

«Неужто и он в стане наших врагов? Ему-то уж точно не стоит ждать добра от Матвеева. Артамон, как слышно, не терпит соперников».

– А где родич наш, Иван Михайлович Милославский? – тихо спросила Софья у топчущегося поблизости священника.

– Он утёк из Кремля, когда началось крестное целование, – ответила тот ещё тише.

– Пойдём, Софьюшка, – повторила Татьяна Михайловна.

Направляясь к себе, царевны встретили по дороге князя Черкасского. Он сразу понял, что разговор с патриархом не получился.

– Значит, царём у нас будет Пётр Алексеевич, – пробормотал князь.

Его слова вывели Софью из себя.

– Да, он будет царствовать над нами! – накинулась она на Черкасского, словно это он был главным виновником произошедшего. – Давайте, празднуйте! Радуйтесь своей измене, иуды! Вы же почитай все, когда наш батюшка-государь преставился, за Фёдора Алексеевича горой стояли! Чем же вам теперь царевич Иван Алексеевич не угодил?

Князь ещё больше смутился.

– О чём ты, царевна? По мне так пущай был бы Иван Алексеевич! Но у других бояр мнение таково, что он долго не проживёт, а царём все одно станет Пётр.

– Сколько царевич Иван проживёт, одному Богу ведомо, – ответила Софья. – А вы, бояре, еще пожалеете о своём малодушии. Не пришлось бы и вам, и нашему духовному отцу раскаяться в сделанном вами выборе!

Она ещё раз окинула князя полным презрения взглядом и стремительно направилась прочь. Татьяна Михайловна с трудом поспевала за племянницей.

Глава 3

В «Разгуляе»

У ручья Чечорка, рядом с Елоховым мостом и Немецкой слободой находился известный во всей Москве кабак, который в народе красноречиво называли «Разгуляем». В этом питейном заведении сутками толпился народ. За одними столами сидели дьяки и мастеровые, дворяне и крестьяне, дети боярские и безродные ярыжки[10 - Ярыжка или ярыга – в XVII веке это просторечное название низших служителей в приказах и прочих учреждениях. Поскольку люди этого круга часто спивались, то постепенно их наименование приобрело более широкий смысл и стало обозначать горького пьяницу.]. Порой в кабак забредали слободские или сельские попы – кто-то из них удовлетворялся одной чаркой, а кто-то напивался до безобразия. Наведывались в «Разгуляй» и важные бояре, когда у них возникала потребность гульнуть, забыв о приличиях. Даже обитатели Немецкой слободы, хотя и брезгливо морщились при упоминании о шумном и грязном питейном заведении, тем не менее нередко посещали его. А самыми частыми гостями «Разгуляя» были стрельцы и солдаты, приносившие кабатчику основной доход.