Из терема во власть

– Не суетись, Алексей! Грешно народу отказывать, ежели он желает потолковать со своим государем. Русские люди терпеливые – они бьют челом лишь от безысходности.

У лестничной перегородки, отделяющей царские покои от боярской площадки, стоял измождённый государь Фёдор Алексеевич. С двух сторон его поддерживали два брата братья Лихачёвы.

Тем временем выборные от стрельцов уже поднялись по ступеням Постельничего крыльца. Они были промокшими до нитки, их лица возбуждённо пылали.

Языков и князь Долгоруков ретировались поближе к царю, однако стрельцы не обратили внимание на обоих царедворцев. Выборные упали перед царем на колени.

– Смилуйся, государь! – вскричал самый старший из них. – Пощады молим!

Фёдор выпрямился и отвел от себя руки братьев Лихачёвых.

– Что за нужда привела вас ко мне?

– Управу ищем на полковника Семёна Грибоедова! Он, бесчестный, совсем нас уморил поборами да тяготами!

Государь, не устояв, покачнулся, но не упал, потому что успел ухватиться за руку старшего Лихачёва.

– Князь Юрий Алексеевич! – обратился царь к князю Долгорукову. – Повелеваю тебе расследовать сие дело!

Глава Стрелецкого приказа низко поклонился.

– Слушаюсь, государь!

Царь опять заговорил со стрельцами, и с каждым словом его голос всё больше слабел:

– Даю слово государя, что, ежели ваш обидчик виновен, он будет строго наказан.

Стрельцы отвесили земные поклоны с таким пылом, что от их лбов затрещал пол.

– Век будем молить за тебя Бога и детям накажем! – проорал один из них.

Осмелевший Языков выступил вперёд.

– А теперь ступайте отсель! – сердито велел он. – Совсем вы уморили государя!

Стрельцы поспешно вскочили и, кланяясь на ходу, стали пятиться задом по ступенькам. Когда Лихачёвы увели совсем сникшего Фёдора, Языков и князь Долгоруков вновь остались вдвоём. Они злобно разглядывали растекшиеся по боярской площадке лужи.

– Холопье отродье! – выбранился князь Долгоруков. – Для них всё одно – что государевы палаты, что скотный двор.

Главе Стрелецкого приказа было из-за чего сердиться: за время последнего приступа болезни царя не только сам князь Юрий Алексеевич, но и заменявший его на службе сын, князь Михаил Юрьевич, привыкли к спокойной жизни. Теперь от них обоих потребовали деятельности, а они предпочитали заниматься своими обязанностями не слишком ретиво – без ущерба собственному здоровью. Отлынивать от службы возможности не было: добрый и незлобивый государь умел проявлять требовательность и всегда держал своё слово, кому бы его не давал, не страдая забывчивостью, свойственной многим власть имущим. Надеяться на скорую смерть царя тоже не стоило: четыре года назад Федор Алексеевич едва не испустил дух, но вдруг в одночасье выздоровел и развил бурную деятельность.

Князья Долгоруковы принялись за выполнение царского повеления и за один день полностью доказал вину Семёна Грибоедова. Государь Фёдор Алексеевич, узнав о результатах расследования, продиктовал следующий указ:

«Семёна Грибоедова сослать в Тотьму, и вотчины отнять, и из полковников отставить».

Однако это повеление осталось на бумаге, потому что 27 апреля царь скончался. Семёна Грибоедова отпустили из-под ареста, оставив в прежнем чине. Он, впрочем, как и другие полковники, вдруг резко изменил своё отношение к простым стрельцам. Теперь стрелецкие начальники уже не мучили своих подчинённых поборами и тяготами, а принялись обвинять во всех грехах бояр-мздоимцев. По стрелецким слободам поползли слухи, что изменники-царедворцы отравили доброго государя Фёдора Алексеевича, а теперь хотят лишить жизни и его брата, царевича Ивана Алексеевича, чтобы возвести на престол сына царя Алексея Михайловича от второго брака, малолетнего царевича Петра, за которого станут править родственники его матери – ненавистные народу Нарышкины. Но больше всего служивых взбудоражило известие о возвращении из ссылки когда-то всесильного боярина Артамона Сергеевича Матвеева, о котором у них были самые неприятные воспоминания.

Надвигались грозные события.

Глава 2

Незаконное наречение

Царевны Татьяна Михайловна и Софья Алексеевна находились возле государя до самого его смертного часа. Когда стало понятно, что Фёдор испустил дух, его сестра горько разрыдалась. Этот плач подхватила тётка усопшего царя, в соседнем покое тут же заголосили остальные царевны и завыла юная вдова, царица Марфа Апраксина. Немного погодя уже по всем царским палатам слышались громкие причитания женщин.

Очень скоро на Софью навалилась тяжёлая усталость – следствие множества бессонных ночей у постели больного брата. Сенные девки отвели лишившуюся сил царевну в опочивальню, где она упала на постель и сразу же забылась глубоким сном.

Утром Софья обнаружила, что челядинки сняли с неё только головной убор и обувь, но оставили на ней летник[5 - Летник – женское верхнее накладное одеяние, сильно расклешенное книзу, с длинными, очень широкими рукавами.], чулки и даже бугай[6 - Бугай – женский кафтан без рукавов, с отрезной по талии спинкой.], боясь, по всей очевидности, потревожить спящую. Царевна села на постель и посмотрела так, словно не узнавала знакомую с детства опочивальню с украшенными весёлой разноцветной резьбой деревянными стенами. Придя, наконец, в себя, Софья кликнула сенных девок.

В соседней с опочивальней горенке она устроилась перед зеркалом в изогнутой золочёной раме с искусным орнаментом. Две челядинки начали приводить царевну в порядок. Обычно она внимательно следила над тем, что с нею делают девки (они могли и брови криво насурьмить, и румянец плохо наложить), но сегодня собственная внешность её совсем не занимала.

Царевна принялась размышлять о брате Иване, которому по закону теперь доставались скипетр и держава, и о котором родственники царицы Натальи Кирилловны, Нарышкины, распускали слухи, что, де, он, имея многочисленные телесные недуги, ещё и «скорбен головкой»: то есть, идиот. Это утверждение было ложью: царевич Иван имел достаточно ума, чтобы читать сочинения Платона, Аристотеля, Блаженного Августина и прочих философов, помнить наизусть произведения Вергилия, Горация, Овидия и Петрарки, знать множество житий святых. Однако, ориентируясь без труда в дебрях философии поэзии и богословия, он был совершенно беспомощен в государственных делах.

«Как же Ванюша будет править? – беспокоилась Софья. – Без достойных советчиков ему, вестимо, не обойтись. Должно быть, он выберет себе в ближние бояре нашего родича Милославского, хотя здесь больше подошёл бы князь Василий Голицын, коего не зря ценил царь Фёдор».

Она тяжело вздохнула. Её брату предстояло не только заниматься тем, чем он никогда прежде не занимался, но ещё и противостоять скандальным родственникам царицы Натальи Кирилловны, которую Софья за глаза называла Медведицей. Хватит ли у Ивана на все это здоровья и характера?

Царевне ничего не оставалось, как пожалеть о том, что она – не мужчина. Кабы ей с её отменным здоровьем и острым умом сесть на царство, все проблемы решились бы. Но, увы, Господь Софью сотворил девицей, а девицам в Российском государстве править не полагалось.

Она была третьей из пяти дочерей Алексея Михайловича. С рождения Софья воспитывалась, как и другие царевны, но вдруг выбранный в учителя её братьям Симеон Полоцкий, попросил царя, чтобы тот дозволил и ей посещать занятия: мол, девица слишком умна, чтобы оставаться необразованной.

– Зачем ей науки? – удивился Алексей Михайлович

– Дабы стать мудрой советчицей государю, – изрёк Полоцкий.

Этот ответ понравился Алексею Михайловичу, и он разрешил дочери учиться. Софья оказалась весьма способной к наукам, и, когда её брат Федор взошел на престол, она, как и предсказывал Симеон Полоцкий, стала царю хорошей советчицей.

«А Ивану тем паче надобны мои советы. И мудрость Татьяны Михайловны ему не будет лишней».

Самой младшей из сестёр царя Алексея Михайловича, царевне Татьяне Михайловне, исполнилось сорок шесть лет. Люди, помнившие её молодой, говорили, что она была когда-то хороша собой. От той красоты остались незабудковые глаза, брови в разлёт, точёный нос, статное тело и величавая походка. Однако мало кто любовался всем этим, как в прежние времена так и в нынешние, потому что по существовавшей лет сто традиции девицы из царского семейства, вне зависимости от их возраста, не показывались на глаза никому из мужчин, кроме родственников, священнослужителей и малого числа бояр. Только одну из дочерей царя Михаила Фёдоровича, Ирину Михайловну, пытались выдать замуж за иноземного принца, однако из этой затеи ничего не получилось. Уделом царевен было затворничество.

Благочестивая Татьяна Михайловна когда-то часто общалась с патриархом Никоном, а когда его низложили и сослали, принялась за него хлопотать. Благодаря её стараниям, царь Фёдор всё-таки разрешил опальному Никону вернуться в возведённую в годы его патриаршества Воскресенскую Новоиерусалимскую святую обитель, до которой, впрочем, старик так и не доехал, скончавшись в дороге возле Ярославля.

Патриарх Иоаким, будучи ярым врагом Никона, недолюбливал Татьяну Михайловну, но, уважая её великое благочестие, и зная, что государь не даст в обиду любимую тётку, не ссорился с ней даже тогда, когда она вызволила опального архиерея из монастырского заключения.

И в царском семействе к Татьяне Михайловне все относились с почтением, а Софья вообще воспринимала её, как свою вторую мать.

«Вдвоём с тёткой мне в случае чего будет легче унять Милославского: он её побаивается…»

Неожиданно дверь горенки с шумом распахнулась, и на пороге возникла необычайно взволнованная Татьяна Михайловна.

– Господи Иисусе! – испугалась Софья. – Что ещё случилось, тётушка?

Татьяна Михайловна всхлипнула:

– Бояре, окольничие, думные и ближние люди присягнули Петруше!

– Медвежонку? – вскрикнула Софья, поднявшись так резко, что поправлявшая ей головной убор девка не устояла на ногах и плюхнулась на пол.