Из терема во власть

– Ему родимому, – подтвердила тётка.

– Да как они посмели? Кто им дозволил?

– Такова была воля патриарха; мол, царевич Иван хвор…

Побагровев от гнева, Софья прервала тётку:

– А не много ли на себя берет смиренный богомолец? Ему положено заботиться о наших душах, а не царством-государством управлять! Как сказано в Писании: Богу Богово, а кесарю кесарево! А бояре, значит, заодно с ним?

– Среди бояр есть и не согласные с нашим духовным отцом.

– Но никто против него не пошёл, значит?

Татьяна Михайловна развела руками.

– Мне мало что ведомо. Потолкуй с боярами. В моих покоях сидят князь Яков Одоевский, князь Михайло Черкасский, князь Фёдор Урусов да Пётр Шереметев – они хотят с тобой повидаться.

Софья поспешила в покои тётки, где в просторной светёлке с огромными окнами сидели четверо бояр в траурных одеждах. Старшим из гостей Татьяны Михайловны был Пётр Васильевич Шереметев, коему перевалило за шестьдесят лет. Он сам и его родные были при дворе на особом положении, поскольку один из Шереметевых, Фёдор Иванович, в свое время немало потрудился для того, чтобы на престол взошёл Михаил Фёдорович Романов. Пётр Васильевич знал себе цену и сохранял достоинство в любой ситуации. Вот и сейчас он казался самым невозмутимым из бояр.

У потомка кабардинских правителей, князя Михаила Алегуковича Черкасского лихорадочно блестели глаза, а его смуглое лицо приобрело красноватый оттенок. Как он не старался держать себя в руках, горячая южная кровь бурлила в нём со всей силой.

Скрывать волнение не получалось и у дальнего царского родича, князя Якова Никитича Одоевского. Когда вошла Софья, он растерянно посмотрел на неё и вытер пот со лба.

Тридцатипятилетний князь Фёдор Семёнович Урусов, имел, несмотря на свою относительную молодость, доступ в покои царевен благодаря, опять же, родству с ними, поскольку его мать приходилась племянницей патриарху Филарету[7 - Патриарх Филарет, в миру Федор Никитич Романов – племянник первой жены царя Ивана IV Грозного и двоюродный брат царя Фёдора Ивановича; отец первого царя из династии Романовых, Михаила Фёдоровича. Он был патриархом русской православной церкви с 1619 года по 1633 год.], а сам он взял себе в жёны свояченицу царя Фёдора, сестру умершей при родах царицы Агафьи Грушецкой. Вид у него тоже был смущённый.

– Значит, бояре поцеловали крест сыну царицы Натальи? – грозно спросила Софья.

– Да, – ответил князь Одоевский, краснея.

– И вы тоже?

– И мы, – признался князь Черкасский после недолгого молчания.

Софья едва не задохнулась от ярости.

– Изменщики!.. Ещё тело моего брата, царя Фёдора, не остыло, а вы уже память его предали!

– Патриарх нас привёл к крестному целованию, – подал голос Шереметев. – Он сказал, будто бы царь Фёдор Алексеевич самолично вручил царевичу Петру скипетр.

Софья обожгла его гневным взглядом.

– Самолично вручил? Ложь? Никогда царь Фёдор не отдал бы власть нарышкинскому отродью?

– Феденька, упокой его, Боже, перед смертью никого не узнавал, – вмешалась Татьяна Михайловна. – Где уж ему было вручать скипетр?

– Тебе же, князь, самому все ведомо! – обратилась Софья к князю Урусову. – Ты же сидел возле хворого царя денно и нощно!

– Сидел, – нехотя подтвердил князь и потупил взор.

Софья так топнула ногой, что стоявшая в углу прялка с грохотом упала.

– Ежели вы уже присягнули Медвежонку, то о чем мы можем толковать? Зачем вы к нам явились?

– Говорят, что в Москве народ бунтует, – заметил князь Урусов.

– Бунтуют служивые – стрельцы да солдаты, – уточнил Шереметев.

– А чернь того и гляди их поддержит, – добавил князь Одоевский.

– По все Москве неспокойно, – мрачно сообщил князь Черкасский. – Мало нам своих московских смутьянов так ещё явились пришлые: бунтовщики да раскольники.

– Неужто раскольники проникли в Москву? – удивилась Софья.

– Проникли, – подтвердил Шереметев. – Они нынче по всем слободам и посадам людишек смущают.

– Чего же народ требует? – нетерпеливо спросила Софья.

Ответ она опять получила от Шереметева:

– Воцарения Ивана Алексеевича. Стрельцы так и говорят: мол, царевич Иван летами уже совершенен, а царевич Пётр слишком молод, и за него станут Нарышкины править.

– Служивые нас, бояр, бранят да называют волками ненасытными, – проворчал князь Черкасский.

– А от нас-то вы чего хотите? – недоумённо спросила Татьяна Михайловна.

– Потолковали бы вы, царевны, с отцом нашим духовным, – предложил Шереметев.

– О чём? – разом спросили обе царевны.

– Пущай бы он не торопился с крестным целованием, – ответил князь Черкасский.

– Как же не торопиться? – изумилась Софья. – Вы ведь уже поцеловали крест сыну Натальи!

– Покуда крестное целование не вышло из Кремля, ещё можно что-то изменить, – сказал князь Одоевский. – Следовало бы собрать Земский собор и на нём решить, кого царем ставить – Ивана Алексеевича али Петра Алексеевича. Иначе получается беззаконие. Молвите о том патриарху!

– Сами и молвите! – сердито бросила Софья.

– Верно! – поддержала племянницу Татьяна Михайловна. – Девицы государственными делами не занимаются!

– Нас патриарх не станет слушать, – сказал с виноватым видом Шереметев.

Софья задумалась: с одной стороны она более всего на свете хотела помешать беззаконию, с другой – ей это было непросто, учитывая её предыдущую затворническую жизнь. Видя колебания молодой царевны, князь Черкасский сообщил:

– Слух прошёл, что Матвеев в Москву ворочается.

Его чёрные глаза вновь засверкали.

– Ах ты, Боже мой! – воскликнула Татьяна Михайловна.