Из терема во власть

«Хоть бы мачеха не появилась в сенях, – неприязненно подумала Софья. – Да и её родичей мне совсем не хочется встретить».

Царицу Марфу она нашла в светёлке. Вдова царя Фёдора пребывала в обществе боярынь Арины Вельяминовой и Анны Полтевой. Они втроём занимались рукоделием – вышивали на пяльцах.

Расцеловавшись с невесткой, царевна сказала:

– Я потолковать хочу с тобой, Марфуша.

Она окинула пристальным взглядом боярынь, и те, не произнеся ни слова, покинули светёлку. Царевна совсем не собиралась обсуждать с вдовой брата какие-то секреты, но Вельяминова и Полтева были ей неприятны уже тем, что могли быть тайными соглядатаями Нарышкиных.

– Здрава ли ты? – спросила Софья с деланной заботой.

Плачущим голосом Марфа начала рассказывать о своей горькой участи вдовицы. Её прекрасные агатовые глаза наполнились слезами, а щёки налились краской. Царевна сочувственно кивала, испытывая при этом мстительное удовлетворение.

«Не о моём брате ты скорбишь, а о своей загубленной молодости. Вдова царя ничьей уже женой не может стать. А тебе, поди, желанна мужская ласка, коей ты от моего брата так и не получила. Сама же проболталась, что у Фёдора из-за его хвори не хватило даже силы лишить тебя девства. Останешься ты такой же, как и мы, вечной девицей, хоть Бог и не поскупился для тебя красой».

Софья почти не слушала невестку, пока та вдруг не упомянула царицу Наталью Кирилловну.

– Ты, что же, с мачехой моей знаешься? – спросила царевна, нахмурившись.

– А почто же мне с нею не знаться? – искренне удивилась Марфа. – Слава Богу, мы живём по-соседству. Да и сын Натальи Кирилловны стал царём. Значит, я от них завишу.

«Дура дурой, а где-то и соображает», – с досадой подумала царевна.

– Пойду я, – сказала она вслух и поднялась с лавки.

– Ступай, коли хочешь, – ответила царица.

«Дубина неотёсанная! – обругала про себя Софья невестку. – Хоть бы ради приличия не выказывала своего желания поскорее от меня избавиться».

Вслух же царевна произнесла слащавым голосом:

– Храни тебя Бог, милая! Ты себя береги!

«Почто Бог так несправедлив? – рассуждала царевна в сенях. – Зачем он оставил нам дуру набитую Марфу Апраксину? Кабы вдовой брата Фёдора была Агафья Грушецкая, царствие им обоим небесное, тогда я могла бы положиться не токмо на тётку Татьяну…»

Внезапно её едва не сшиб с ног вывернувшийся откуда-то десятилетний царь Пётр.

– Вот чертёнок! – возмутилась царевна. – Чуть не убил меня! Отодрать тебя надобно!

Он презрительно хмыкнул:

– Я – царь! А ты – моя холопка! Коли сего не уяснишь, велю тебя казнить!

– Велишь? – притворно испугалась Софья.

– Велю!

Она протянула руку и с силой дёрнула единокровного брата за ухо. От неожиданности и боли он заорал так громко, что по сеням разнеслось эхо. И тут же со стороны покоев Натальи Кирилловны послышался топот нескольких пар ног.

– Что с тобой, государь Пётр Алексеевич? – воскликнул учитель Петра, Никита Зотов, появившись во главе троих слуг.

Софья насмешливо посмотрела на брата. В её взгляде ясно читалось: «Ну, давай, жалуйся на меня челяди!»

– Ничего! – ответил учителю насупившийся Пётр.

Никита ему не поверил:

– Почто же ты орал, будто тебя режут?

– Тебе послышалось, – буркнул юный царь, бросив злобный взгляд на сестру.

Зотов тоже покосился на царевну и сказал:

– Ладно, ежели так. Пойдём, государь, к твоей матушке. Она кличет тебя.

Софья молча повернулась и продолжила прерванный путь.

«Щенок! – сердилась она на мальчишку. – Давно ли штаны перестал мочить, а уже: „Я – царь!“ Чем для нас обернётся его царствование?»

Глава 5

Гости патриарха Иоакима

У предстоятеля русской православной церкви в эти весенние дни было прекрасное настроение. Всё получалось именно так, как он того желал. Столица, несмотря на роптание, благополучно присягнула малолетнему царю Петру, и пусть теперь по закоулкам шепчутся о неправомерности воцарения младшему брату наперёд старшего, изменить уже ничего нельзя. Что касается слишком настойчивых противников несправедливого, по их мнению, наречение Петра царём, то найдётся способ заткнуть им рты.

Почему же Иоаким так настойчиво добивался изменения порядка престолонаследия? В отличие от бояр, он вовсе не страшился возвышения Милославского, с которым мог всегда столковаться, потому как Иван Михайлович, хотя и имел вздорный характер, тем не менее не смел перечить патриарху. Но у царского родича не хватало ума быть столь же осмотрительным с государями, из-за чего его придворная карьера в правление Алексея Михайловича не очень складывалась, а при Фёдоре Алексеевиче и вовсе рухнула. Вряд ли Милославский усвоил прежние уроки. Дорвавшись до власти, он будет вести себя так же, как и прежде, а это чревато для него новым падением. Неважно, что царевич Иван имеет смиренный нрав: Иван Михайлович своим тупым упрямством сумел вызвать приступ гнева даже у совершенно незлобивого царя Фёдора. А если Милославского опять изгонят, то должность ближнего боярина получит наверняка князь Василий Васильевич Голицын, в чьей деятельности патриарх усматривал главную угрозу русским обычаям, а вместе с ними и всей православной Российской державе.

Иоаким никому не желал зла. Все его действия были направлены на одно – благо страны, а Россия, по его мнению, могла благоденствовать лишь тогда, когда иноземная зараза не подтачивала её основ. Понятное дело, нельзя, как бы этого не хотелось, совсем отгородиться от чуждого мира. Ну, так пусть князь Василий Голицын и занимается посольскими делами, что у него хорошо получалось. Однако нельзя давать ему возможность вмешиваться во внутреннее устройство Российского государства. Поэтому патриарх и согласился на воцарение Петра, хотя недолюбливал всех Нарышкиных, за исключением царицы Натальи Кирилловны. Существовал на свете человек, способный держать их в узде жадных и корыстолюбивых родственников вдовы Алексея Михайловича. Артамон Сергеевич Матвеев – вот на кого особенно рассчитывал Иоаким.

Патриарх по известной пословице из двух зол выбрал меньшее. Матвеев тоже не избежал иноземного влияния, зато он никогда не пытался проводить реформы, способные нарушить сложившийся российский уклад, что и примиряло с ним предстоятеля русской православной церкви, хотя их отношения были непростыми. Иоаким, обязанный Артамону Сергеевичу своим патриаршеством, не ответил ни на одно письмо боярина, когда того постигла опала, и не оказывал ему никакой помощи, но первым сообщил Матвееву о том, что грядёт смена власти. Когда ссыльный боярин вместо того, чтобы поспешить в столицу (благо Лух расположен недалеко от Москвы), застрял где-то в пути, Иоаким догадался о причине такой нерасторопности: наверняка Матвеев, узнав о недовольстве стрельцов, решил извлечь из смуты пользу для себя. Бывший «канцлер» не без основания полагал, что среди бояр ещё остались его противники и выжидал, когда они так напугаются, что забудут о своей неприязни к нему и станут думать о нём лишь, как о своем спасителе. Смутьянов же Артамон Сергеевич совсем не брал во внимание, рассчитывая быстро с ними справиться. Патриарха самого не особенно беспокоило московское брожение, покончить с которым, по его мнению, не составит великого труда.

11 мая Иоаким находился у себя в Крестовой палате и, сидя на мягкой подушке в кресле, диктовал своему секретарю, Кариону Истомину, очередную грамоту о воцарении нового государя. Когда диктовка была закончена, вошёл чернец с сообщением о том, что патриарха желают видеть боярин Артамон Сергеевич Матвеев и отец царицы Натальи Кирилловны, боярин Кирилла Полиектович Нарышкин.

«Прибыл, значит, Артамон Сергеевич», – подумал с удовлетворением Иоаким и велел чернецу:

– Впусти их! А ты, – обратился он к секретарю, – ступай!

В Крестовую палату вступил широким шагом Артамон Сергеевич, а следом за ним вкатился Кирилла Полиектович. Выглядели вместе они довольно-таки живописно: Матвеев – высокий, худой, широкоплечий, длиннобородый, в коротком дорожном кафтане; Нарышкин – маленький, толстобрюхий, с жиденькой бородкой, в охабне (после смерти царя Фёдора бояре вернулись к привычной одежде) из дорогой парчи.

Благословив гостей, патриарх указал им на лавку и заботливо поинтересовался:

– Благополучно ли ты до Москвы добрался, Артамон Сергеевич? В пути с тобой ничего не приключалось? Наши дороги опасные.

– Я, слава Христе, опасность не встретил! – ответил Матвеев. – Вот за вас у меня было беспокойство…

– Зря ты беспокоился, – перебил его Кирилла Полиектович. – Как нами задумывалось, так оно и случилось. Мы своего добились! Мой внук – государь всея Руси!

Иоаким невольно поморщился. Что за неприятная у отца царицы Натальи привычка – присваивать себе чужие заслуги. На самом деле он до самой смерти царя Фёдора боялся лишнее слово сказать. Даже сыновья Кириллы Полиектовича вели себя решительнее, чем их отец.