Грибники 1,5. Вложенное пространство

Покопавшись в ящиках, Эйзен вытащил небольшую, кубической формы картонную коробку и протянул Джафару.

– На вот… был в Гоби, в археологической экспедиции, нашел на раскопках. Нетипично для той культуры, и вообще странно что оно сохранилось, потому что это похоже на сталь. Может, другой сплав такой, конечно… я не силён в металлургии, особенно в древней. Они лежали в кожаном мешочке, мешочек истлел, но все это вместе было погружено в керамический сосуд, поэтому комплектность, я надеюсь, соблюдена.

В коробке находилась россыпь маленьких, разного размера треугольных стальных ножей с дырочками и шпыньками.

– Они соединяются, – сказал Эйзен. – Но я так и не понял, как именно. Каждый ножик в двух экземплярах, но один различаются по размеру и иногда по форме лезвия… И если вдруг то, что ты видел во сне, увидишь наяву – мне кажется, оно этих ножей должно испугаться.

Джафар запустил руку в коробку, порезался и, задумчиво посасывая палец, снова склонился над документами.

Головоломка оказалась интересной, но опасной.

*

– Резюмируем, – рассуждал Эйзен, когда начало смеркаться, – что мы узнали. Помимо нашего тоннеля в неведомое есть ещё как минимум пять – это где поле и город. А так вообще-то несколько десятков. Все они, по свидетельствам очевидцев, ведут в разрушенный город с каким-то университетом. Все доступные университеты в упомянутых местах насчитывают одинаковые восемь зданий. Исследовать окрестности более одного дня не представляется возможным, ибо люди пропадают, если задерживаются там до полуночи по местному времени. В полночь город переходит в предыдущий день. Этим предыдущим является один из пяти дней – ясный летний, осенний, весенний, зимний и один летний с дождем. Перед входом в каждый город черта, перед которой нужно сосчитать до трёх, иначе есть вероятность: ?, что ты тоже исчезнешь, но уже безотносительно полуночи. Полночь, как я уже сказал, у города тоже своя, и время в нем идёт быстрее, чем в нашем… хотя нет, вот тут есть свидетельства, что медленнее. По-разному идёт. Словом, время непостоянно… А полночи совпадают? Вот описания внутренностей зданий, – Эйзен листал бумаги, сбрасывая их на серо-голубой ковер, – где что искать… Да, если мы оттуда что-то забираем, в следующем варианте того же дня оно возникает снова. Например, бумаги.

– И много их забрали?

– Не очень. Только вот эту тетрадку. Как мы поняли на ее примере, эти бумаги обладают интересным свойством, – напомнил Эйзен. – Все, что ты напишешь на них на любом языке, превращается в понятные тебе символы. Понятны они будут вообще любому, кто станет это читать.

– Даже если это человек, не знающий письменности?

– Таких экспериментов еще не ставили.

– Мы будем только читать или сами посмотрим? – заинтересованно спросил Джафар, глядя на синеющие за окном холмы. – Я там еще не был.

Эйзен отложил тетради и проникновенно посмотрел на механика.

– Не боишься исчезнуть? – спросил он.

– А ты?

– Я там был, но я точно боюсь. Я ещё ни разу не исчезал. А вот ты можешь сказать, что жизнь твоя все равно уже кончена, и одним Джафаром меньше или больше…

– Не записывай меня в манипуляторы, – обиделся Джафар. – Я не так уж часто нуждаюсь в сочувствии. И барриолей ваших не боюсь.

Эйзен продолжал смотреть на собеседника.

– Что? – спросил Джафар, явно смущённый таким вниманием. – Сомневаешься?

Эйзен усмехнулся и покачал головой.

– Наоборот. Приятно чуть подольше посмотреть на счастливого человека, даже если это ты.

– Это довольно часто бываю я, просто раньше заинтересованных зрителей было маловато, – парировал Джафар. – Я имею в виду, – он с вызовом посмотрел на Эйзена, – заинтересованных в моем счастье.

– Ты мой друг, – пожал Эйзен плечами. – И лет тридцать назад для меня одного этого утверждения было бы достаточно для оправдания моей заинтересованности в твоём счастье. Но теперь, конечно, требуются оговорки о том, что в моем возрасте уже не заводят друзей с той легкостью, как в какие-нибудь десять лет, и что с опытом добраться до иной человеческой души, обросшей броней, бывает нелегко, и часто оно того не стоит…

Джафар положил бумагу, которую держал в руке, отошел и растянулся на диване, определив голову на ручку.

– Мою душу зачистили судебные обвинители, – произнёс он. – В этих случаях мало кто может удержаться от того, чтобы добить жертву, но ты почему-то решил меня сберечь. Современные гуманисты, кстати, так не поступают. Они держат лицо против физического насилия, а вот моральное практикуют с тем же упорством.

– Яша.

– Прости. У меня много нездоровых фиксаций.

– Пионер, ты только что выглядел счастливым.

– Рядом была скользкая дорожка, – мурлыкнул Джафар. – Я оступился.

Эйзен помолчал, потом спросил:

– Ну что, пойдём за Ворота?

– Пойдём, – сказал Джафар, закрывая глаза. – Вдруг там мое… прежнее счастье?

– Или нынешнее, – улыбнулся Эйзен.

– Нет, нынешнее здесь.

*

Приняв несколько звонков от агентов Шнайдера, Эйзен выяснил, что атаковавшая их банда была местная, а заказчик – приезжий. И что, потерпев неудачу, заказчик вроде бы уехал, по крайней мере, из Хоринска. Следующую попытку предпринимать не стал. И ещё у допрошенного Мишки-барыги сложилось впечатление, что и сам этот мужик – всего лишь промежуточное звено, так как работал он без энтузиазма. Скорее всего, главные заинтересованные лица размещались в Москве или за границей.

Таким образом, в некий день после обеда немного успокоенный и глубоко заинтересованный герцог вновь погрузился в таинственную бандероль. Что же до Джафара, то на этот раз он, влекомый профессиональной совестью, предпочёл с утра отправиться в «Солнечное», к самолётам, где сидел до темноты, изучая состояние техники и ее документацию.

Вернулся он к ночи, уставший и перемазанный машинным маслом. Всех его сил хватило лишь на то, чтобы упасть в диванные подушки в гостиной и сидеть при выключенном свете.

Протирающий глаза Эйзен, войдя туда же, не стал зажигать лампы, а только тихо спросил:

– Спишь?

– Морально готовлюсь подняться на второй этаж. А вообще, Лёша, лифт и в доме тебе не помешал бы.

Герцог замечал, что обращаясь по бытовым вопросам, Джафар называет его по первому имени, а обсуждая отвлечённые вопросы – по второму, которое Сашка называл «сказочным». А когда Джафар вживался в роль подчиненного, то использовал титул.

В связи с этим вспоминалась статья про кошек, где авторы утверждали, что кошка четко разделяет в своём сознании серьезную охоту и игру с фантиком.

В детстве и юности у Алексея Доронина в общей сложности было четыре кошки – одна любимая и три эпизодических. И Джафар, по мере того, как отъедался и восстанавливался, все более судьбой своей напоминал подобранного драного кота, превратившегося в пантеру.

А пантеры, почем зря пугал себя Эйзен, тоже умеют играть. В том числе и с добычей. И, если говорить о противостоянии тотемных животных, то кто бы там ни был у него самого (когда они с Асей обсуждали этот вопрос, она сказала: «конечно, белая цапля»), то против такого зверя она, конечно, ничто. Разве что улететь способна. Утешало лишь то, что Джафар все же – животное с человеческим разумом и хорошим самоконтролем. Вряд ли он станет вести себя, как зверь.

– Только снаружи. Я думал, ты не вернешься сегодня, – сказал Эйзен, занимая кресло рядом – осторожно, словно боясь спугнуть тишину. В лунном свете его растрепанные русые волосы казались белыми, что заставило Джафара в свою очередь вспомнить старые фантастические фильмы с загадочными инопланетянами. Или киборгами. Хотя из Эйзена, конечно, получился бы разве что киборг-проповедник. Вдохновенный придурок, списанный из серии за недостаток занудства.

– Я инспектировал ваш… наш авиа и автопарк, – отрапортовал механик. – Планирую через пару дней поднять серийник 1Г243—22.

– Тот, что ближе к ангару? – представив себе аэродром, уточнил Эйзен.

– Да.