Грибники 1,5. Вложенное пространство

В данной ситуации резонно было проявить вежливость появиться из коридора. Тихонько постучавшись, Эйзен спросил:

– Можно войти?

– Ты у себя дома, ваша светлость, – нелюбезно отозвался Джафар. – Можешь даже выгнать отсюда меня. Я обычно так и делаю, если человек мне неприятен. Но ты из гуманизма будешь терпеть, надеясь, что такой ублюдок, как я, это оценит.

Эйзен вошёл и сел рядом с Джафаром на кровать.

Некоторое время оба участника конфликта молчали, а потом Эйзен, заметив, что Джафар готов его услышать, сказал:

– У меня к тебе есть просьба.

– Свалить? – с горечью прошептал Джафар. – Выброситься с балкона?

– Спать сегодня со мной.

Джафар поперхнулся. Потом протер кулаками глаза, взъерошил себе волосы, уже слегка отросшие после тюрьмы, откашлялся в кулак.

– С… кем? Я не ослышался? – спросил он сипло.

– Нет, – кивнул Эйзен. – Я хочу, чтобы ты остался сегодня у меня в комнате. Я знаю, что ты работал охранником. У вас ведь есть протокол ночной охраны?

Джафар хмыкнул и поднял бровь.

– Так тебе страшно со мной или без меня?

– Без тебя куда более.

Джафар развеселился.

– И я, значит, располагаюсь со стороны двери, чтобы любой серенький волчок, буде он ворвется, съел меня первым?

– Надеюсь, раньше ты свернёшь ему шею, – угрюмо сказал Эйзен. – Я не буду по нему убиваться, клянусь. И вообще мой гуманизм, в который ты так веришь, на сереньких не распространяется.

Джафар помолчал.

– А ты мне правда доверяешь?

– Почему нет?

– А вдруг я прирежу тебя ночью или изнасилую? На суде про меня и не такое рассказывали.

– Ты ещё недавно умереть хотел, – напомнил Эйзен, ткнув ему в плечо для убедительности.

– Одно другому не мешает, – прошептал Джафар. – Потешить демонов и застрелиться – обычная практика злодеев.

– Тешить тебе некого, – возразил Эйзен. – В твоём армейском досье твоя нетерпимость к преступлениям против личности подчеркивалась особо.

Конечно, подумал Джафар. Он читал мое досье. И нет смысла спрашивать, как он получил к нему доступ. Вполне логично перед тем, как выкладывать кучу денег за адвоката для подсудимого, понять, стоит ли того подсудимый. Одно дело – выслушать мнение Эстерхази «тут хотят закатать хорошего парня, помоги ему, я его знаю с детства, он не ест людей», а совсем другое – понять самому, что этот парень из себя представляет в настоящий момент.

В который раз Джафар поражался контрасту между четырьмя образами Эйзена: рассеянный энтомолог Алексей Доронин, восторженный адепт, с трепетом постигающий принципы мироустройства и рассуждающий о потребностях души, гламурный экзальтированный блондин-альфонс и… экспериментатор с холодным и острым, как хирургический скальпель, разумом.

– И в гуманизме, – продолжал меж тем Эйзен, – ты обвиняешь меня по большей части из-за того, что сам себе его простить не можешь. Твой разговор со мной – это самообвинение. Ты не можешь себе простить, что не убил Рогова с Синьковым когда стало ясно, кто они такие. Таким образом ты бы предотвратил смерть Касси.

Джафар сидел, сцепив смуглые сухие пальцы в замок – так чтобы ни одна рука не вырвалась. Он чувствовал себя разрезанным и вскрытым – хирург, склонившись над его телом, холодно зачитывал свиток, вынутый из сердца. Или где они там хранятся, эти свитки.

Хотелось схватить Эйзена за горло и с размаху приложить об стену, посрамив тем самым собственное досье… Ладно, хотя бы возразить. Но смысла в этом желании было не больше, чем в предыдущем.

Эйзен, подумал он. Железный.

– Не привык я… сокращать гражданское население, – усмирив душевную бурю, сдержанно объяснил Джафар. – А скажи… – он покосился на Эйзена. Бледного, испуганного, со странно блестящими глазами. Похожего на героя кукольного мультфильма, лицо которому вылепил гениальный художник, а волосы – светлые, с темноватыми корнями – прилепили абы как, и теперь они падали то на одну сторону, то на другую. От героя сказки немного тянуло спиртным. Этот запах Джафар не любил больше всего; даже трупная вонь не настолько сильно ассоциировалась у него со смертью.

– …зачем ты так? – сказал он мягко. – Я ведь не возражал.

Эйзен секунду помолчал, осознавая и тоже что-то в себе глуша.

– Прости. Увлёкся. Кстати… и вот поэтому, что я это самое гражданское население, то когда я срывал на тебе свою досаду, ты не сопротивлялся? Ты бы мог меня остановить одним движением.

Джафар повернулся и теперь смотрел Эйзену в глаза. Пристально и неотрывно.

– Не мог, – сказал он с улыбкой. – Мне в тот момент это даже в голову не пришло.

Как только Эйзен вышел, Джафар растянулся на кровати и закрыл глаза. Прежде, чем продолжить общение, он нуждался в осознании пережитого.

Гуманисты, думал он, бывают и такими. Храбрыми. Хотя Лешка, хренов интеллигент-диктатор, явно боялся. И тогда, во дворах, и сейчас, когда вывалил на Джафара его собственные тайные мотивы. Мол, я вижу тебя насквозь, но продолжаю доверять. А сам пересрал и выпил перед этим минимум полбутылки… Что это значит, когда человек из-за идеологических споров с тобой начал бухать в одно лицо? Большая честь?

Культура употребления крепких напитков для Джафара будто бы существовала в параллельном измерении, и все, с ними связанное, лежало там же. Причины он не знал и не доискивался. Даже общественное давление в виде фраз «выпей за компанию» и «не пьёшь – значит не уважаешь», появилось в его жизни тогда, когда он уже мог себе позволить его игнорировать. Все знали, что не стоит упрекать в неуважении человека, способного выключить всю компанию минимум на полчаса.

Ладно, думал он, Эйзен доверяет мне потому, что добыл мое досье, наверняка довольно унылое, проникся (чем? что там было трогательного? вряд ли Лешу привлекла история с диверсантом или та принципиальность Джафара, которую он упомянул) пришёл за мной в тюрьму, и сидел там, в помещении для встреч… похожий на какого-то, чтоб его, лубочного ангела. В тот день ещё солнце было, и луч, пробившийся сквозь южное окно, освещал его лицо, превращая волосы в нимб…

Задушив пробившийся в мысли религиозный пафос, Джафар прагматично отметил, что хорошо бы захватить в соседнюю комнату собственное одеяло.

Ибо там панорамное окно. От него обычно тянет холодом.

Глава 3. Ан-2

Когда Джафар появился, Эйзен изучал полученные от Файоль записи при свете ночника в виде планеты с большим материком. Светло-зелёная байковая пижама с забавным рисунком – белый самолётик облетает земной шар и явно направляется в открытый космос – заставила Джафара задуматься об уместности его тривиального облачения – просторных холщовых штанов, которые завязывались на поясе, и футболки с черепами. Увы, с самолетиками у него никакой одежды не водилось. Вообще Джафар никогда не цеплял на себя ничего лишнего. Явно как и не носил украшений и не делал татуировок. В отличие от герцога, пальцы которого были унизаны перстнями, а с ушной мочки свисал крупный граненый кристалл. Как он спит на этом булыжнике, непонятно. Мазохист.

Определив на край кровати собственные постельные принадлежности, Джафар устроился и произнёс, глядя в потолок:

– Нашёл что-нибудь?

– Карина прислала тетрадь, которую обнаружила за тоннелем. Там даже надпись есть ее рукой, и что забавно, тетрадь ее перевела для меня с французского так же, как и весь собственный текст с этого… с забарьерного.

– И что в тетради? – Джафар скосил глаза на свет ночника.

– Истории из жизни университета. Про студентов и их преподавателей. Ещё немного про город. Но самое интересное, что в некоем рассказе появляется такой персонаж, как Джафар Ингра, или Ингора, по описанию очень похожий на тебя. Он у них техник что ли…

Джафар поморгал и нахмурился. Да, Карина не могла прислать эти документы просто так и абы кому.