Третья планета от солнца

– Там встречался с императором Людовиком Немецким, королём франков Карлом Лысым…

– Как сотник Велерад…

– То не я, то Владимир сказал, – на всякий случай отмёл подозрения монаха в попустительстве наукам. Богомил, с трудом сдержав так и рвущийся наружу смех: «Не следовало вчера брагу жбанами пить, а то весёлый с утра, будто скоморох».

–… И ещё встретился с королём Лотарингии Карлом Смелым. Людовик Немецкий враждовал с ромейской империей…

– То есть жили как кошка с собакой, – позавидовав Владимиру, вставил своё слово в речь наставника и захихикал княжич Олег, но тут же замолчал, с трепетом подумав, как бы похмельный ведун для развлечения и снятия головной боли, не превратил его в какую-нибудь хвостатую живность.

Но волхв благосклонно взирал на княжича, чем успокоил его детскую душу.

Вздохнув, Тихомир продолжил:

– Князь Рюрик, будучи умным, целеустремлённым и дальновидным политиком, исподволь готовился к борьбе за Куявию, которую вдруг стали поддерживать ромеи и Хазария.

– Купили Аскольда за злато. Видно, точно окрестили Скалу, и стала она холмиком, – поднялся с лавки Богомил. – И вскоре этот холмик стал могильным. На обратном пути Рюрик посетил единственный город свеев Бирке, где проживала большая община славян, создавших семьи с местными жителями и правившие ими. Так уж повелось в те времена, простой варяг вагр или ободрит, взяв на меч фьорд, а в жёны дочь ярла, сам становился ярлом. Рюрик полюбил и взял в жёны дочь ярла-вагра по имени Ефанда, подружившись с её братом Олегом. В восемьсот семьдесят четвёртом году у Рюрика родился сын Игорь, а в восемьсот семьдесят девятом году, простудившись в походе, Рюрик умирает, передав власть пятилетнему сыну и определив к нему наставником и опекуном его дядьку – ярла Олега. В восемьсот восемьдесят втором году тот взял под свою руку главный город кривичей Смоленск, и следом, с варягами, словенами, кривичами, далее по Днепру, спустился к Киеву. Применив свойственную не варягам, а ромеям хитрость и спрятав в лодьях гридей, направил к Аскольду доверенного переговорщика со словами, что плывущий в Царьград купец-варяг имеет тайное послание от Олега и княжича Игоря, и просит переговорить с глазу на глаз в лодье, не желая, чтоб его видели любопытные киевляне, среди коих могут быть хазарские соглядатаи.

Когда в сопровождении только юного своего наперсника Ольма тот взошёл на лодью, Олег, со словами: «Ты не князь, а вот он – князь, – указал на Игоря, – и посмел воевать с Рюриком, – приказал дружинникам убить Аскольда, Ольма же велел оставить в живых.

Друг и сподвижник киевского правителя, по христианскому обычаю, предал земле тело своего покровителя на горе, возле Киева, поставив со временем на могиле церковь святого Николы.

Олег, совершив династический переворот, в чём опять взял пример с ромеев, стал княжить в Киеве, объединив Северную и Южную Русь в одно княжество-государство: «Над Ильмень-озером небо всегда хмурое, а здесь, в Киеве, солнечное и ясное. Новгород на окраине княжества стоит, а Киев – в центре. Тут и быть стольному граду земли русской», – решил Олег. Следом подчинил племена древлян, северян и радимичей. В девятьсот седьмом году Олег выступил в поход на Царьград, что стало традицией, и, обладая нечеловеческой хитростью, подойдя по морю к городу, велел дружинникам приделать к лодьям колёса и при попутном ветре с поднятыми парусами корабли посуху подошли к городу. Поражённый столь изощрённым коварством, которое даже им, ромеям, не снилось, император предложил архонту ругов мир, и заключил договор, согласно которому выплатит дань на русские города, и по двенадцать гривен за каждую уключину.

– Удачливый и хитрый полководец, – принял эстафету наставничества и вразумления неразумных чад, монах. – Осенью девятьсот двенадцатого года, согласно легенде, Олег умирает от укуса змеи, но на самом деле, на пиру, ему поднёс чашу с ядом ставший богатым купцом Ольм, отомстив за убийство покровителя и благодетеля Аскольда. Словом – сплошные ромейские интриги. Первым киевским князем династии Рюриковичей считается не Олег или Аскольд, а Игорь, сын Рюрика, муж княгини Ольги и ваш дед. Он традиционно пошёл походом на Царьград в девятьсот сорок первом году. Поход оказался неудачен – в морском бою ромеи сожгли корабли русичей так называемым греческим огнём. Погибло множество воев. В девятьсот сорок четвёртом, собрав рать, вновь двинулся на Царьград. Узнав об этом, император ромеев выслал навстречу послов с дарами. Приняв дары, Игорь повернул назад. Осенью следующего года он поручил воеводе Свенельду, варягу из ободритов, идти на полюдье, это, княжичи – сбор дани означает. Вырастите, сами станете ходить. Варяги Свенельда обрадовались, а гриди Игоря возмутились. Выслушав дружинников, князь, вместе со Свенельдом пошёл на землю древлян собирать дань. На обратном пути в Киев они решили, что взяли недостаточно, и вернулись. Обозлённые такой наглостью древляне во главе с князем Малом, перебили отряд, убив самого князя. Его жена, ваша бабка, жестоко отомстила за гибель мужа, а как именно, узнайте у неё, боярина Свенельда или его сына – Люта.

–Теперь настало время князя Святослава, а после него наступит и ваше время, – собрался уходить волхв. – Письмом и счётом с монахом занимайтесь, и не поддавайтесь на его уловки – принять христианство.

– А ну, пошёл отсюда, ведун, – столкнулся в дверях с княгиней Ольгой, услышавшей, видно, конец фразы. – Чтоб духу твоего собачьего тут не было.

– Волчьего, – произнёс, удаляясь, Богомил. – Собачий – это у волхвов Семаргла.

В середине ноября Святослав вызвал к себе воеводу Свенельда.

Войдя в покои, старый варяг склонил лысую голову с длинными, до плеч, седыми волосами по краям, и, выпрямившись, снисходительно оглядел понуро сидевшего за столом князя, сумрачно глядевшего на стену с оружием. Узкие окна пропускали неяркий ноябрьский свет, слабо освещая лицо и голову князя с оселедцем, и нетронутую братину с мёдом перед ним.

– Свенельд, – очнулся от раздумий Святослав.

– Здрав будь, княже.

– Садись и отведай мёда, – предложил воеводе, не ответив на приветствие. – Сокровищница пуста, а хазар воевать надо. Там и пополним казну. А нынче объяви, что через седмицу отправляемся в полюдье – дань собирать. Починим старые и построим новые лодьи, пополним дружину и в мае, как называют сей месяц ромеи и матушка, пойдём воевать хазар.

– Сделаю, княже. Купцов приглашу и дружину составлю, а вместо себя сына отправлю, Люта. Нездоровится что-то мне, – тяжело поднялся с лавки воевода.

– Быть посему, – тоже поднялся князь. – С древлян начнём, а тебя там, после сбора дани с моим отцом, не любят, – проводил до двери, оказав уважение старому воеводе: «Да и матушка моя погорячилась, мстя за мужа… До сих пор древляне полян ненавидят, но боятся, – усмехнулся он. – Верно в народе говорят: «Сила солому ломит». Может, и правильно тогда княгиня поступила. Зато как крещение приняла, слишком доброй стала», – одевшись, вышел на крыльцо и повеселел, наблюдая, как лихо бьются на подворье гриди, дабы себя показать и девиц, выглядывающих из окошек, позабавить.

Бородатый варяг, гридень Молчун из свенельдовой дружины, в кольчуге и лихо заломленной шапке вместо шлема, упоённо бился со своим побратимом, громадиной Гораном, обряженным в кожаную одёжу с железными пластинами на груди и плечах, зато в шеломе. Был он из княжеских гридей и его телохранитель. Святослав потворствовал ему и многое прощал, даже зная, что на совести Горана был немалый табунок порченных им девок, и не только полянских.

Наблюдая, как тот размахивает мечом, наморщил лоб: «Надо предупредить его, чтоб в городах и селищах, которые проезжать станем, своим удом так лихо не размахивал… А то ведь сколько отцов жаловаться на него идут, – расправив морщины, мысленно улыбнулся он. – Так и придётся, как муслиму, уд обрезать».

– Горан, ты не на девок в окошко пялься а на супротивника, как бы мечом чего не отсёк, – загоготал князь, и его поддержали дружинники, самозабвенно хлопая ладонями в рукавицах по бокам.

Отроки, не поняв шутки, глядя на князя и старших товарищей, тоже на всякий случай хихикнули.

Азарт у поединщиков – не гляди, что побратимы, постепенно сменился на боевую злость. Молчун, чуть наклонившись, махнул мечом и отхватил бы ногу товарищу, если бы тот вовремя не подпрыгнул, ответно ударив ногой в грудь соперника, на миг потерявшего от толчка равновесие, и этого хватило, чтоб Горан мечом, слава Перуну, плашмя, ударил по руке, парализовав её и лишив способности двигаться.

Дальше продолжать бой Горан не стал – побратим всё-таки, и в знак уважения приложил кулак с зажатым мечом к левой стороне груди, коротко поклонившись.

Свирепая гримаса на лице побратима сменилась улыбкой, и, перехватив меч левой, правую, уже отошедшую от болезненного удара, протянул Горану.

Гриди ревели от восторга, а князь благожелательно покивал приятелям и произнёс, глядя на довольных исходом боя отроков:

– Хочу назначить одного из молодых воинов своим меченошей, – указал пальцем на Клёна, который вначале удивлённо вытаращил глаза, а потом зайцем запрыгал и по-детски заверещал от счастья.

– Любо! – медведями ревели дружинники.

– А ещё одного отрока желаю сделать хранителем своего лука и стрел, – придумал должность для лопоухого Бажена, недовольно сдвинув брови когда увидел улыбающуюся рожу Горана, пялящегося на окно с выглядывающей молоденькой прислугой княгини: «А сотника Велерада следует назначить отсекателем любвеобильных уд», – подумал князь, но решил не озвучивать эту должность, дабы не веселить дружину, а то маменька скажет, что я не князь, а скоморох какой».

В первый день последней седмицы ноября, Святослав, во главе небольшой дружины, полной грудью вдыхая морозный воздух, выехал в полюдье.

«Красота, – любовался заснеженным лесом. – А снег какой пошёл, – радовался князь. – Главное, матушка не пилит меня за несуществующие прегрешения. По её мнению, я только и делаю, что грешу, – фыркнул он, от чего конь запрядал ушами. Святослав погладил его по холке. – И Предславка страх потеряла – предерзкая стала. До того дошло, что охальником обозвала, когда к Малуше уезжал в Будутино. Только из-за этого креститься можно, дабы одна жена была. А полюбовниц иметь воину не возбраняется», – оглянулся на следующих за ним отроков и от прекрасного настроения – бабы-то в Киеве остались, подтрунил над меченошей:

– Меч не утерял ещё? – и, видя, как отрок растерянно покрутил головой, затем огладил ножны, засмеялся, радуясь жизни, и снегу, и приволью княжества своего.

Настроение немного подпортил Лют, Свенельдов сын. Намётом подлетев к князю и запалённо дыша от терпкого, как устоявшийся мёд, морозного воздуха, доложил:

– Княже, всё утро с купцами лаюсь. Одного новгородского торгаша с сизым носом, плетью взгрел, чтоб не пререкался со мной, пёс.

«Уж не отца ли?» – потёр княжеский щит ладонью в рукавице Доброслав. – Дядька сказал – приехать должен», – прислушался к охрипшему голосу боярина.

– … Привыкли там, в Новгороде своём, бузу бузить.

« Буза – неплохой хмельной напиток из проса, гречихи и ячменя, – облизнулся Доброслав. – Перед отъездом тётя Благана угощала нас с дядей».

– Да успокойся ты, травяной мешок, – в сердцах обругал коня Лют. – Чего вертишься, как кот под ногами? И Тишке, бывшему холопу дворовому, тоже всыпать надо, совсем борзым стал, как своим слугой его сделал. Никакого порядка кругом.

– Опять следует варягов из-за моря вызывать, чтоб порядок в обозе навели и Тишку приструнили, – иронично глядя на молодого воеводу, хмыкнул князь.

– А приедут не из-за моря, а с реки Варяжки словене, древляне и прочие вятичи, – прикрыл рот ладонью, глянув на Клёна, а потом на Люта, Доброслав.

– Вот, дожился. Отроки уже воевод перебивают, – отчего-то вернул прекрасное настроение князю, и, увидев в купеческом обозе бардак и непорядок, с нехорошими словами умчался устранять его.

С укатанной дороги свернули в чисто поле, за которым виднелся тёмный лес, куда вскоре и втянулся обоз, тут же застряв в глубокой, засыпанной снегом балке.

Князя привёл в восторг растерявшийся, как давеча меченоша, заяц-беляк, спервоначала суматошно запрыгавший из стороны в сторону и неожиданно вставший как вкопанный, с вызовом разглядывая князя: чего, мол, в мой лес припёрся.

– Лук и охотничью стрелу, – негромко произнёс Святослав, и Бажен тут же исполнил его приказ, затем, спрыгнув с коня, принёс князю использованную стрелу и убиенного зайца.

– Княже, а вон изюбра следы, – тыча плетью в снег, засипел от проснувшегося охотничьего азарта Богучар.