Третья планета от солнца

Вечером, в просторной гриднице, за поставленными в два ряда дубовыми столами пировали дружинники, первые мужи Смоленска, богатые купцы, а возглавляли каждый ряд – киевский и смоленский князья.

Гриди покатывались пьяным гоготом над дурачествами и сальными шутками недавно битых скоморохов, поймавших всё же за скользкий хвост удачу и хохмившими на тему задранных подолов поселянок и прочих баб.

Хохмы сопровождались воплями потешников, рёвом недовольного медведя, трелями дудок, сопелок, музыкальным треском трещоток, громыханием бубнов – то подтянулись свежие силы, вторая боевая артель кощунов и ёрников, в составе пяти вздорных скоморохов, обряженных в хари, делающие более человечными их пропитые рожи.

Кутерьму и тарарам прекратил на этот раз не тиун, а смоленский князь, велев пинками выгнать с почестного пира задир и буянов во главе с невезучим сегодня медведем.

Стойко вытерпев ещё одну порцию пинков по многострадальным гузкам и унеся, что успели спереть со столов, две артели, объединившись в одну, пошли колядовать по трактирам, кабакам, шинкам и прочим увеселительным заведениям славного города Смоленска.

В относительной тишине князья, переместившись за один стол, неторопливо вели дружескую беседу, запивая её мёдом, вином и пивом.

– Племя кривичей давно в этих местах живёт. Вон сколько длинных курганов-усыпальниц в окрестностях находится. Раньше было небольшое городище, а теперь Смоленск разросся по обоим берегам Днепра, став богатым ремесленно-торговым градом. Угощайся, княже, прокопченным медвежьим окороком. Люблю полакомиться, грешным делом, – пододвинул к себе блюдо с чуть поджаренным мясом косули с приправой из толчёной клюквы. – Отрок, подай князю вымоченную в рассоле зайчатину, присыпанную душистыми растёртыми травами. Следом, княже, отведай печёную на углях телячью ногу, запивая отваром из перепелов и заедая теми же перепелами с пирожками. А там, на очереди, прожаренная, румяная, словно девка, свининка, а рядом отварной рис, пропитанный её жиром. Копчёный свиной бок тоже неплохо идёт под винцо. Ещё имеются рыбные блюда: чуть овеянная ольховым дымком стерлядка, жареные караси в сметане, осетровая уха и чёрная икра на закусочку. Ешь – не хочу. Только вот в животе вся благодать не умещается. Давно мечтаю на заедку ячневую кашу с мёдом отведать, но руки не доходят. А начинать с неё – так после сладкой каши мяса не захочешь, – насмешил киевского князя.

– Так ещё, ко всем ремёслам, Смоленск сытно кормит путь «из варяг в греки». Смоляне приводят в порядок суда после тяжёлых волоков, ремонтируют и смолят – потому и Смоленском град назвали, – весьма удивил местного князя киевский. – И пошлину неплохую берут с проплывающих вниз по Днепру лодей и стругов. Вот потому и народ у тебя вкусно ест и жизнью доволен.

Отдохнув в Смоленске, повернули на полдень, к Десне, и по речному льду навестили городища племён северян: Пацынь, Вщиж, Дебрянск, Новгород-Северский и Чернигов.

В начале марта, с которого начинается на Руси Новый год, вернулись в Киев.

Немного передохнув в вотчине Будутино у наложницы Малуши и вскользь пообщавшись с женой Предславой, чем обидел её и мать, начал активно готовиться к походу на хазар.

Из Новгорода по большой вешней воде, согласно приказу Святослава, пришло множество свежеструганных лодей, дабы посадить на них пешую рать.

Печенеги хана Кури, в счёт будущей добычи, пригнали из Дикого Поля многотысячные табуны низкорослых степных лошадок – крупных коней, что выращивали на просторах Руси, не хватало для конных дружин, в которые принимали всех желающих идти в поход, лишь бы умели держаться в седле. У кого не было оружия, выдавали из княжеских хранилищ. От желающих не было отбоя. В Киев, услышав клич князя Святослава, шли северяне, радимичи, древляне, кривичи, дреговичи, вятичи. Всколыхнулась вся Русь. Постепенно эту разношёрстную и разноплеменную толпу Святослав преображал в Русское Воинство.

От зари до зари его десятники, сотники и опытные ветераны-дружин-

ники обучали новобранцев воинскому ремеслу. Поля гудели от топота копыт и звона оружия.

Княгиня Ольга и многие киевские бояре были недовольны предстоящей войной с хазарским каганатом. Не верили союзу с печенегами – а ну-ка, как войско уйдёт из города, орда на Киев нападёт? Что тогда?

Майским днём, перед началом Совета, Святослав стоял в тени деревянной крыши теремной террасы на верхнем ярусе и легкомысленно обнимал красавицу-Малушу, что-то шепча ей на ушко.

«Специально что ли бояр злит? – заприметила их в раскрытое окошко княгиня Ольга, направлявшаяся в огромную палату с увешанными оружием коврами на дубовых стенах, где собрались первые люди Киева. – И вырядился-то в холщёвые штаны и льняную рубаху, – злилась на Святослава мать, – Слава Богу, хоть сапоги надел, а не лапти», – недовольно поджав губы, уселась на старинный дубовый резной стул.

Через минуту, небрежно кивнув поднявшимся с лавок боярам и улыбнувшись стоявшим за широким, с подлокотниками и высокой спинкой, стулом, играющим роль трона, меченоше Клёну и щитоносцу Доброславу с княжескими знаками верховной власти в руках, независимо уселся рядом с матерью.

Недовольно глянув на сына, княгиня поднялась и, оглядев собрание, высоким голосом произнесла:

– Под Киевом собрались десятки тысяч молодых людей-хлебопашцев. А ведь скоро им надо будет пашню вспахать, хлеб засеять, а затем жито убрать, – вещала княгиня, совершенно не обращая внимания, что сын раздосадовано хмурится, и раздражённо барабанит пальцами по подлокотнику трона.

– Любо! – вставил киевский боярин Добровит, когда возникла пауза в речи княгини. – Матушка Ольга укрепила землю русскую, не прибегая к мечу или к копью. Это она вырастила тех молодцов, что пришли к князю с хазарами ратиться.

– Я тебя услышал, боярин, и тебя, матушка, – гневно произнёс, молниеносным рывком поднимаясь с трона, Святослав. – Вам, бояре, лишь бы в теремах сидеть, жрать от пуза, да девок сисястых щупать, – вызвал улыбку на лице матери. – Потому как зажирели, словно кабаняки, и ни на что другое не способны. Даже на коней влезть не вмочь, – уже без гнева глянул на бояр, а затем на мать, добавив, дабы испортить ей настроение: – не то, что на жён своих многочисленных.

– У меня одна, я – христианин, – недовольно буркнул Добровит. – И восемь деток от неё имею, – развеселил князя, Совет и даже княгиню Ольгу.

Позволив собравшимся позубоскалить на полюбившуюся тему Святослав поднял руку и наступила тишина.

– Неужели не разумеете, что каганат несёт военную угрозу для Руси? – сурово оглядел Совет. – Забыли, что хазары совершают набеги на наши земли, жгут дома, топчут посевы и убивают или угоняют людей для продажи в рабство? И это не стихийные набеги, а целенаправленная стратегия вождей хазарского каганата. А вожди их – иудеи, состоящие в касте рахдонитов-работорговцев, поклоняющихся ни столько своему богу Иегове, сколько злату и серебру. Кротость и добролюбие к врагу – это соломенный меч, который люди изготовляют на масленицу, а потом с песнями, шутками и хороводами его сжигают, оставляя лишь пепел. Булатный меч не сожжешь. Он сам оставит пепел от городов и селищ врага, – вдохновенно говорил князь, и княгиня Ольга, с нежностью глянув на сына, вспомнила, как его, четырёхлетнего тогда мальца, подняв на руки, посадил на коня воевода Свенельд, и, взяв под уздцы жеребца, повёл по кругу под восторженные крики бояр и собравшейся во дворе гриди, дабы исполнить вместо князя Игоря обряд «Посажения на коня». А после, промолвив: «Пора на ратный труд, княжич», – двинулись к дружине.

Как рассказал ей Свенельд – через несколько дней наткнулись на войско древлян, убивших отца Святослава и её мужа. Протянув мальцу короткий дротик, воевода произнёс: «Мечи дротик, княжич». Дротик пролетел меж конских ушей и вонзился в землю у ног коня. Дружина посчитала это добрым знамением, и древляне были разбиты. « Я люблю его, – подумала княгиня, – и не знаю, кто из нас прав».

– Сейчас главное для меня – защитить рубежи от хазар богомерзких, заключая землю нашу в обережный круг. Русь сильна не только пахарем и оралом, но воином и мечом, – закончил речь Святослав, усевшись на трон.

Бояре согласно склонили головы.

Поход был объявлен на третий, соловьиный месяц года – май, как величали его ромеи и княгиня Ольга, или травень, росеник – для славян-русичей.

– В соловьиный месяц даже ветер поёт, а земля надевает свой лучший наряд, – расчувствовался ведун Богомил, наставляя детей Святослава.

– Видел, как блистающая свастика вращалась, сверкая на солнце, и цветная радуга под ней красила небосвод? – столкнувшись с князем, произнёс Богомил.

– Что изрёк ты, старче? Понять жажду, к добру ли видение твоё иль к худу?

– Семь – число Сварога. Священное семицветье. Мощь семилучевого света, что посылает нам Бог Сварог, небесный Творец всего живого на Матушке-Земле. Победа тебя ждёт, княже, ежели не забудешь поклониться Перуну и задобрить его жертвой.

– Непременно поклонюсь Перуну, старче, – облегчённо перевёл дух Святослав, вспомнив, что ночью тревогу принёс залетевший в окно стрибожий ветер, сбив со стены копьё.

Вечером Святослав с небольшой свитой направились принести жертву Перуну.

Кавалькада свернула к Подолу, и с наслаждением вдыхая терпкий и пряный запах сирени, вымахнула к Днепру. Многие из свиты глянули на противоположный берег, где за кустами такой же пахучей сирени укрывались родовые могильники их пращуров, увенчанные валунами с выбитыми крепкими резами именами и прозвищами.

– Все мы живём под Ярилой-солнцем на большой росе, – промолвил князь. – Что на роду написано, то и свершится.

Принеся жертву Перуну, он благодарно кивнул волхву Богомилу, который напутствовал воинов словами о помощи Богов, и пожелал удачи и долгой жизни.

После принесения жертвы в княжеском тереме гудел «весел почестен пир».

За обильными, заставленными жареным и пареным мясом, рыбой и прочей снедью, дубовыми столами, восседали бояре и старшие дружинники. Жуя и причмокивая, для разжигания и так неплохого аппетита глазели, как служки готовят на огне жирного кабаняку, обильно сдабривая его черемшой и восточными пряностями.

В соседнем зале пировала дружина.

Бояре и старшина вели степенные разговоры, обильно запивая их хмельным мёдом и красным ромейским вином.

– Не-е, всё-таки новгородцы веселее киевлян, – высказывал свои мысли Медведю Богучар. – Конечно, те и другие – не дураки выпить, но после этого священного действа куявские поляне становятся гордыми и заносчивыми, словно спесивые ляхи. Намедни двоих таких от души отделал, чтоб, значится, понимали своё место, и поперёк не вякали, – заинтересовал Медведя. – Так вот. Напившись, поляне начинают горланить песни, переругиваясь при этом и закусывая брагу солёным салом. В Новом городе ни так. Приняв ендову-другую на грудь, идут во двор бороться, а перепив хмельного зелия – биться на кулаках. Потом, вытирая разорванными рукавами разбитые носы, целуются, обнимаются, клянутся в вечной дружбе, и, покачиваясь, как струги на волнах, идут продолжать застолье, вскоре понимая, что вновь следует побороться или подраться на кулачках. Мне сие ндравится, – жахнул из деревянной, в виде гусака, ендовы, пенистой браги, крякнул, обтёр усы, высказав при этом кабацкую поговорку: « Браги ендова – всему голова», и продолжил уже не кабацкие, а свои мысли: – Затем зовут скоморохов, – доброжелательно поглядел, как Медведь хлебнул приличный глоток мёда, – и начинают плясать, желательно с медведем. Да не с тобой, чего вскинулся, – загоготал Богучар, – при этом любят орать в ухо медведя нечто скабрезное… Медведь, краснея, на всякий случай отбивается от них лапами.

– Как – краснея? – опешил Медведь, пригубив хмельного мёда.

– Это для красного словца. Однако новгородцы пьют и веселятся только по праздникам или в тяжкие дни душевной тоски, – уточнил Богучар. – А вообще люд там работящий, и все почти трезвенники, а не какие-то там вздорные ярыжки-бражники.

По соседству от них вели степенный разговор прилично уже клюкнувшие бояре.

– Уличи и тиверцы с конями не хуже степняков обращаются, а мы, поляне, более к пешему строю привычны, – сосредоточенно жуя сало, сипел боярин Добровит, обращаясь к Свенельду.

– Что князь промолвил? – ухмыльнулся тот. – Сала полянам меньше трескать следует, чтоб на лошадь суметь взобраться, – сивым мерином заржал старший воевода.

В соседней зале, где пировали простые дружинники, как водится, гвалт стоял невообразимый. Особой популярностью среди молодых гридей пользовались занятные хохотушки о женской чести и малом мужском достоинстве.