Логика Аристотеля. Том 2

p. 3a7

Общим для всех субстанций является то, что они не находятся внутри.

Проанализировав субстанции на первую и вторую категории и сравнив их друг с другом, [теперь он хочет дать определение субстанции. Поскольку субстанция является наиболее общим из родов, мы не можем дать определение наиболее общих, так как определения, как известно, выводятся из родов и существенных различий; он ищет частности субстанции, ибо это, по-видимому, как-то связано с определением, так же как определение существует исключительно и универсально там, где есть определение, и соответствует определяемому, так и частности существуют исключительно и универсально там, где есть частности, и они соответствуют друг другу. По этой причине он хочет дать конкретное по существу. Однако он не излагает прямо то, что ему приятно. Однако сначала он утверждает, что сущность отличительна в том, что она не существует в предмете, что универсально не только для этого, но и для различий; она должна существовать исключительно в особенном и во всем. Говоря это, он как бы противоречит сам себе: ведь если он намеревается приписать сущности отличительное, то как он может утверждать, что она является общей? Мы утверждаем, что к отличительному должны относиться по меньшей мере две вещи, а именно: одно и все; таким образом, говоря общее, он подразумевает целое. Приписываемая отличительная сущность очевидна как в первичных сущностях, так, очевидно, и во вторичных: ведь животное и то, что есть человек в конкретном человеке, – не как в субъекте, а как в конкретном субъекте.

p. 3a15

Более того, что касается тех, кто находится в субъекте, то это единое.

И через это он стремится показать, что вторичные сущности не присутствуют в конкретном человеке; ведь он утверждает, что вещи в субъекте принадлежат к имени, когда они общие с субъектом, но никогда не принадлежат к определению: ведь мы говорим белое тело, а белизна существует в субъекте, будучи отнесенной к субъекту, но не в определении: ведь мы не говорим, что тело – это цвет, отличительный для зрения. Однако вторичные сущности разделяют и имя, и определение; например, Сократ называется и человеком, и разумным смертным.

p.3a21

Это не свойство субстанции, а также различия тех, находящихся не в субъекте.

Сущность субстанции исключает не только существующее здесь, но и различия. Отсюда очевидно, что она выделяет различия субстанций; таким образом, следует, что они случайны, что абсурдно. Ведь даже сам Аристотель, похоже, считает их субстанциями, так что из них виды завершаются и классифицируются по существу. Если бы они не были субстанциями, то из случайностей следовало бы превращение в субстанции, что абсурдно. Итак, если различия являются субстанциями (ведь части субстанции – это субстанции, а то, из чего состоит определение, происходит из частей субстанции), то как же Аристотель утверждает, что это свойство не субстанции, но и не различий, как это ясно из различий других субстанций, помимо субстанции? Поэтому мы говорим, что среди субстанций одни умопостигаемы, другие – чувственны, а из чувственных одни вечны, как небесные, другие же находятся в порождении и тлении; и среди них одни просты, как разумный смертный, подобно тому как существенные различия суть то, что природа соединила для порождения человека, а другие составные, как роды, виды и атомы. Поэтому Аристотель будет учить здесь только о составной субстанции, которая находится в порождении и распаде; я же говорю и об атомах, и о видах, и о родах. Более того, не пренебрегая и сравнением субстанций друг с другом, он сравнивает одни только виды и роды; более того, даже об атомах, поскольку он готов учить и о них, он нигде не упоминает о различиях, поскольку они просты, но о составной, как уже было сказано, он ведет речь. По этой причине Аристотель заявил, что это свойство не самой субстанции, и не просто всех субстанций, а именно составной. Оно существует не только в составном, но и в простом, то есть в различиях, между логическим и нелогическим. Таким образом, представляется целесообразным выделить различия между субстанциями. Другие утверждают, что эти различия не являются субстанциями сами по себе, но одни относятся к субстанции, как логическое и смертное, а другие – к случайностям, причем в большей степени, как черное в угле или белое в мелу; и те, которые находятся как раз посередине между субстанциями и случайностями, как в огне или жаре: ведь это причастно случайности как качеству; оно также причастно субстанции как дополнению к субъекту. Однако они ловко ввели эти различия, но не всегда по-настоящему. Из какой же категории мы их выводим? Или мы должны искать одиннадцатую? Что абсурдно.

p. 3a29

Пусть нас не смущают части субстанций.

То, что у Аристотеля могло вызвать недоумение, он сам разрешил: ведь можно подумать: «Поскольку части субстанций находятся в чем-то (ведь в человеке рассматриваются руки и ноги), а случайности также находятся в чем-то, если случайно в человеке рассматриваются белизна и теплота», то, следовательно, части субстанций – это случайности, что абсурдно. Таким образом, он утверждает, что было дано, как мы сказали, что случайность находится в чем-то» (ведь случайность в чем-то не является частью предмета, поскольку различия обеспечивают необходимость целого, а они составляют предмет; так что даже если они разделяются в соответствии с тем, что находятся в чем-то, между ними все равно есть некоторое различие, поскольку одни завершаются и существуют как части, а вторые – нет). Следует признать, что рассуждения о сущности относятся не к чувственным частям, таким как руки и ноги или подобные им сущности, а к умопостигаемым и истинно существующим частям, таким как разумное и смертное. Одни части разумны, а другие – умопостигаемы. Поэтому рассуждения о разумных частях построены соответствующим образом; это также подходящий момент для такого созерцания. Поскольку он сказал: «Не существовать в предмете – не свойство сущности», и поскольку различия также не существуют в предмете, не следует думать, что он утверждал это так, будто различия лишены сущностей, которые действительно являются субстанциальными сущностями. По этой причине он утверждал, что нас не должны беспокоить части сущностей, как если бы они существовали в предметах, поскольку такое созерцание будет выглядеть неуместным, если мы не примем, что он говорит об умопостигаемых частях как разумного, так и смертного, которые являются специфическими частями человека. Ибо из них человек существует.

p. 3a31

Ибо не так обсуждается то, что находится в предмете.

Вот что имеется в виду: контингент, даже если он существует в чем-то, не подобен частям сущностей. Однако было сказано, как оно существует в чем-то, а именно: не как часть в целом.

p.3a33

Существует как в сущностях, так и в различиях.

Вторая категория действительно была перенесена из сущности, и он сразу же осудил и ее. Это очевидно из связи различий; это указывает на то, что они тоже соответствующим образом приспосабливаются к этой сущности. Более того, это относится не только к этой сущности, но и потому, что эта сущность существует не в каждой сущности: ведь первая сущность никак не классифицируется.

p. 3a35

То есть обвиняются индивиды.

Вначале говорится о том, в чем обвиняют, а затем к ним применяется синонимичная категория. Ибо об отдельных людях говорится, что они обвиняются в ничего не значащих вещах, в то время как виды людей, а также роды тех и других также называются синонимично в отношении обвиняемых. Ибо сколько сказано против обвиняемого, столько же будет сказано и против основного субъекта. Говорят, что Сократ – это живая сущность, разумное и разумное смертное существо, и также говорят, что человек – это живая сущность, разумное существо. Дело обстоит так: поскольку род обвиняется в отношении вида и индивида, а вид – в отношении индивида, то сколько сказано против обвиняемого, столько же будет сказано и против лежащего в основе предмета. Таким образом, род обвиняется против индивидов и против видов синонимично, а вид против индивидов.

p.3b10

Однако каждая субстанция, по-видимому, что-то обозначает.

Отбросив две предыдущие квалификации субстанции – а именно, что она не находится в субъекте и что все говорится синонимично от них, – он перешел к третьему значению этого нечто. Поэтому «это» в демонстрации является значимым, а «что» по отношению к субстанции в субъекте указывает на то, что она остается и не требует ничего, не находится в субъекте; скорее, она сама является предметом всего и причиной единства, то есть обозначает единое, как в «этом дереве» или «этом человеке». Термин «это» употребляется по отношению к субстанции в предмете, обозначая явную индивидуальность, ибо именно она получает демонстрацию. Этот конкретный случай, как утверждается, относится исключительно к субстанции, а не ко всем субстанциям: ведь виды и роды, такие как «человек» и «животное», кажутся обозначающими нечто, поскольку они показывают уникальную характеристику, но они обозначают скорее множество и определенное качество, поскольку они показывают общность и собирание конкретных вещей. Таким образом, утверждает он, «нет качества, подобного случайному, но качество определяет субстанцию», имея в виду собрание и совокупность конкретных людей; ведь качество, будучи случайным, входит в субстанцию как нечто чуждое и необходимое для ее конституирования, тогда как этого не происходит вовсе.

p. 3b24

Для субстанций также не существует ничего, что было бы им противоположно.

В четвертом сложении оно перешло из субстанции; так же будут судить и о других подходящих: ведь в отношении количества нет ничего противоположного, как, например, в случае с двойным локтем; точно так же и в отношении числа нет ничего противоположного. «Что же может быть противопоставлено десяти? Ведь если ты утверждаешь, что три противостоит десяти, то ты рассматриваешь и большое, и малое, а они не противостоят, а направлены к чему-то, чему нет ничего противостоящего.

p. 3b26

И не человек, и не животное.

Ибо как холодное противопоставляется горячему, а белое – черному, так и Сократу, и человеку, и животному что-то противопоставляется.

p. 3b30

Если только кто-то не утверждает, что многие противостоят немногим.

На самом деле, как он сам вскоре покажет, эти вещи по сути не противоположны. Однако, согласно уступке, он утверждает, что если они действительно противоположны, то в данном вопросе нет ничего неразумного; ведь достаточно опрокинуть целое, если, следовательно, нет ничего противоположного двойному локтю. Ясно, что не только в субстанции нет ничего, что могло бы быть противопоставлено.

p.3b33

Однако субстанция не допускает степеней большего или меньшего.

Это пятое следствие. Она не вмещает большее или меньшее, потому что в ней нет противоположности; ведь где есть противоположность, там есть большее и меньшее, а где есть большее и меньшее, там есть и противоположность. Противоположность порождает противоборствующее. Однако он не завершается мыслью о том, что «не только субстанция, но и количество не допускает большего и меньшего», поскольку следствия взаимосвязаны, он оставляет вас размышлять и соглашаться с тем, что было сказано выше.

p. 3b34

Я не утверждаю, что субстанция относится к субстанции.

Поскольку ранее было сказано, что более существенной сущностью является индивидуальная субстанция, а не сущность рода, то теперь он утверждает, что я имею в виду, что субстанция субстанций не является большей или меньшей субстанцией, но что сама сущность не допускает ни большего, ни меньшего, как, например, Сократ никогда не называется большим или меньшим Сократом, равно как и человек не называется большим или меньшим человеком.

p. 3b39

Ибо нет ничего большего, чем одно другое.

Сократ не становится иногда более человечным, а в другое время – менее: он не становится более человечным в смысле разумного животного, так же как одно белое не становится белее другого, и так же с другими вещами. Говорят также, что нечто может стать белее самого себя; ведь то, что в данный момент является белым, впоследствии может стать белее самого себя за счет увеличения белизны.

p. 4a10

Особенно в отношении сущности.

Это шестое дополнительное замечание относительно сущности и того, что он утверждает в числе, чтобы предмет сохранялся как единый, а также чтобы он не менял своей субстанции (ведь цвет меняется от белого к черному и изменяется в зависимости от субстанции, а Сократ, оставаясь единым, иногда становится теплым, а иногда холодным, как и другие), способен принимать противоположности, то есть обладает способностью принимать противоположности (ведь он не сказал принимать противоположности), так как противоположные силы будут в одном и том же и согласно одному и тому же, но он лишь указал, что это восприимчивая сила. И как это считается сущностью: ведь она не согласуется даже с второстепенными сущностями. Мы скажем, что если не во всех случаях, то во всех случаях она связана с единичным. Более того, она специализируется на единичных вещах, даже если не во всех, или те, что во всех, не относятся исключительно к единичному. Это разумно: ведь как может быть сущностью то, что присутствует и в других вещах? [Из приведенных сущностей первая, четвертая и пятая присутствуют не только во всех, но и во всех, а вторая, третья и последняя действительно присутствуют, но не во всех. Таким образом, во всем существуют три категории, из которых только одна определяется отрицательно как удаленная от своей собственной природы, а вторая, третья и шестая – утвердительно как более конкретные, чем другие, поскольку, как мы уже говорили, необходимо, чтобы конкретное было присуще тому, что обладает своим собственным. Из второго и третьего предпочтительнее последнее, хотя оно, по-видимому, обозначает то же самое, что и эти (ибо три существовали только в одном, а не во всех), поскольку одно обозначает нечто, и о целом говорится синонимично ему, тогда как последнее возникает из самого его существования. Но может ли последнее быть как в одном, так и во всех? Если мы добавим немного, сказав после определения конкретного «или то, что содержит одно и то же, которое также восприимчиво к противоположностям», ибо, сказав так, мы охватываем виды и роды.

4a21

Что же касается остальных, то здесь ничего не ясно.

Ибо то, что может вызвать путаницу, он сам, предвидя, разрешает; ведь он утверждает, что изреченное слово и мнение восприимчивы к противоположностям. Ведь, как утверждает Сократ, «если он сидит, то он в покое; если же он идет, то он лежит». Точно так же и в отношении мнения; ведь когда человек думает о Платоне, что он сидит, то, если он сидит, он думает правильно, а если нет, то думает ложно. Таким образом, одно и то же высказывание и одно и то же мнение восприимчивы к истине и к лжи. Это решается двумя способами, в соответствии с так называемыми возражением и контраргументом. Возражение состоит в том, чтобы не принять все недоумение, но опрокинуть его в том виде, в каком оно есть, чтобы оно было недоумением; контраргумент же состоит в том, чтобы принять недоумение и уступить пропозиции, но показать, что даже когда они стоят таким образом, они не вредят высказыванию. Он ввел здесь контраргумент возражения для большей ясности.

p.4a34

Но слово и мнение.