Химера

– Этого зовут Телиани, – сказал очокочи, радостно скалясь. – А этого – Гурджаани. Они славные ребята, и тебе понравятся. Обещаю!

Бесарион раскупорил бочонки и наполнил две старинные керамические вазы, которые подал ему вместо бокалов рарог. Взял одну, поднял над головой и провозгласил:

– За то, чтобы мы их, а не они нас!

– Всегда и везде! – подхватил Мичура.

И они одним махом опорожнили гигантские емкости.

– Твой друг Телиани, – поморщившись, пробурчал рарог. – Он, случайно, не девушка? Какой-то он слабенький.

– Как ты мог сказать такое? – возмутился Бесарион. – Этот поистине божественный напиток имеет неповторимый аромат горной фиалки и спелой вишни. А его вкус с едва заметной терпкостью звучит как самая лучшая музыка в мире!

Когда очокочи начинал говорить о вине, его обычное косноязычие куда-то пропадало, и он становился красноречивым и убедительным. Однако рарога, который предпочитал ром и текилу, было не так просто убедить.

– Давай-ка познакомимся с Гурджаани, – предложил он. – Может быть, он окажется настоящим мужчиной. С огромными причиндалами.

Бесарион снова наполнил вазы доверху. И они выпили их до дна.

– Уже лучше, – хмыкнул Мичура. – Очень пикантная горчинка. А не возобновить ли нам знакомство с Телиани? Может быть, начинаю я думать, я в нем ошибался?

Он уже сильно захмелел. Вино оказалось намного крепче, чем рарог предполагал. И оно развязало ему язык, незаметно для него самого.

– Бесарион, ты мой лучший друг, – признался он, обнимая очокочи после очередного возлияния. – Нет, ты мой единственный друг! И поэтому, как другу, я открою тебе страшную тайну… Тайну смерти эльбста Роналда!

– Может быть, не надо, Мичура? – с сомнением спросил очокочи. Он был более привычен к вину, которое принес, и еще отдавал отчет в своих словах и поступках, в отличие от рарога. – А то, когда протрезвеешь, не простишь ни меня, ни себя за свою откровенность. А зачем нам с тобой становиться врагами из-за Роналда? Тем более, что он уже мертв, и от твоего признания не оживет.

– Ты прав, друг, – согласился Мичура. – И все-таки я должен тебе сказать это… Эльбст Роналд погиб не своей смертью. Я подозреваю… Джеррик!

Последнее восклицание относилось к кобольду, который, приоткрыв дверь, заглянул в комнату. Окинув одним взглядом духов, а заодно полупустые бочонки, стоявшие на письменном столе, и вазы, которые служили вместо бокалов участникам застолья, Джеррик криво усмехнулся и просипел:

– Мичура, у тебя сегодня гости?

– Друг Бесарион зашел навестить, – пьяно икнув, ответил рарог. – Имеет право! Мы с ним давно не виделись. И он соскучился. Правда, Бесарион?

Очокочи, который при виде злобной физиономии карлика разом протрезвел, сначала утвердительно кивнул. Но потом, вспомнив, что они виделись только позавчера, на заседании Совета ХIII, отрицательно закачал головой.

– А гном Вигман? – спросил кобольд, Его нижняя черная губа презрительно отвисла до подбородка, обнажив не менее черные клыки. – Мне рассказали, что он выскочил из твоей комнаты так стремительно и с таким выражением ужаса на физиономии, словно ты пытался подпалить его бороду, которая для него дороже жизни. О чем вы с ним говорили?

– Об эльбсте Роналде, кажется, – с трудом припомнил Мичура. – Гном пришел ко мне посоветоваться о завещании, которое тот оставил. Представляешь, Джеррик, у Роналда нашелся какой-то родственник в озере Лох-Несс. Вот счастливчик! Ему достанется все состояние нашего бедняги эльбста. А оно немалое, я полагаю.

– Ну, это мы еще обсудим с Вигманом, – процедил сквозь зубы Джеррик. Его кожа приобрела ярко-красный цвет. Так случалось, когда он начинал испытывать волнение. – Роналд в последнее время наделал много долгов. Сначала надо расплатиться с ними. А ты как считаешь, Бесарион?

– Как скажешь, Джеррик, – почти виновато произнес очокочи. – Ты шея, я голова. Куда повернешь, в ту сторону я и буду смотреть.

– Это разумно, очень разумно, – улыбка раздвинула губы кобольда, и он стал еще безобразнее. – Советую тебе брать пример со своего лучшего друга, Мичура.

Он окинул комнату еще одним подозрительным взглядом и тихо прикрыл дверь. Во время разговора он так и не переступил порога, словно пытаясь спрятаться за дверью.

Мичура приложил палец к губам и подмигнул Бесариону, потом прошептал ему на ухо:

– Тс-с! Бьюсь об заклад, он сейчас приник ухом к замочной скважине и подслушивает. А потом при случае утопит нас в озере, как Роналда.

– Прекрати, Мичура, – испуганно отпрянул от него очокочи. – За такие слова можно запросто угодить в подземную темницу. Не забывай, что Джеррик стал главой Совета тринадцати. Ты сам сказал «credo». Или забыл?

– Помню, – кивнул Мичура. И с пьяной тоской спросил: – А что мне еще оставалось? Как бы ты поступил на моем месте, Бесарион? Когда есть, что терять, то становишься трусом.

– А что тебе терять, Мичура? – удивился очокочи. – Помнится, ты никогда особо не дорожил своей жизнью.

– У меня есть сын, Филипп, – тихо сказал рарог. – Ты не знал об этом?

– Впервые слышу, – признался Бесарион. – Но ведь ты, кажется, даже никогда не был женат. Вечный бродяга!

– Да, бродяга, но сын у меня есть, – упрямо произнес Мичура. – Я обрюхатил его мамашу, когда еще был молодым. Так, между делом, и пошел себе дальше странствовать по белу свету в поисках приключений. Тогда это мне казалось важнее всего. Я ее бросил без сожаления, и уже никогда не вспоминал об этом. Мало ли таких шалав у меня было за мою кочевую жизнь! А она забеременела и родила мальчика.

– Так бывает, – кивнул Бесарион. – Вот у меня однажды почти такой же случай был…

– Я не знал о нем много лет, – не слушая его, продолжал Мичура. – А совсем недавно я снова оказался в тех местах. Это на юго-западе Франции, в одном из маленьких провинциальных городишек в Аквитании. И там, случайно, встретил ее. Она постарела, стала безобразной и толстой. Но сын… О, мой сын – это другое дело! Я ничуть не усомнился, когда она призналась и показала мне моего сына. Мой мальчик, Филипп – он был вылитый я в юности. Представляешь?

– Тебя в юности? – воззрился на рарога Бесарион. – Нет. Наверное, ты был очень…

– И я забрал его с собой. Привел его к Джеррику. Он обещал позаботиться о моем сыне. Назначил его на хорошую должность, приблизил к себе. И я…

Мичура сокрушенно покачал головой. Помолчал какое-то время, задумавшись. А потом громко воскликнул:

– Я снова потерял своего сына, Бесарион!

Бесарион в этот момент пил вино из чаши. От неожиданности он поперхнулся и раскашлялся до багровых пятен на лице. Но Мичура даже не заметил этого. Казалось, что его лихорадит. Он как будто бредил, высказывая вслух свои затаенные мысли.

– Мой сын отдалился от меня, стал чужим. Теперь мне кажется, что он никогда меня и не любил. Только притворился ненадолго. Но, с другой стороны, а почему он должен любить меня? Что я для него сделал? Бросил семя в чрево его матери? Однако я был не единственный, кому она отдавалась, похотливая сучка! Просто мне повезло. Мое семя в ее лоне дало всходы. Но этого недостаточно для любви. Ведь так, Бесарион?

Мичура с надеждой смотрел на очокочи, словно ожидая ответа.

– Ты думаешь, если я ему все объясню и покаюсь, он поймет меня и простит?

Но Бесарион молчал. И Мичура с горечью ответил себе сам.

– Нет! Мы, рароги, не сентиментальны, как старые девы. Нам нужно что-то более основательное, чем слезы и сопли, которыми слабые существа пытаются придать больше убедительности своим словам. Деньги! Мне нужны деньги, Бесарион! Много денег! Я отдам их своему сыну, и Филипп простит меня. Не может не простить. Ведь так, Бесарион? Скажи, друг!

– Так, Мичура, так, – закивал очокочи, с жалостливым презрением глядя на окончательно опьяневшего рарога. – Ты дашь своему сыну много денег, и он скажет: «Папа! Я прощаю тебя за то, что ты обрюхатил мою мать и бросил нас подыхать с голода в жалком провинциальном французском городишке. Давай обнимемся и забудем все плохое, что стоит между нами».

Мичура не замечал иронии в голосе очокочи и принимал его слова за чистую монету. Из его глаз покатились крупные пьяные слезы. Они капали в чашу с вином, словно камни, образуя круги. Он взял эту чашу, поднес к губам и начал пить, не замечая горечи напитка.

– Пью за моего сына Филиппа! – провозгласил рарог. И допив чашу, уронил ее на стол. Его голова склонилась рядом. Он заснул, сидя на стуле.

Очокочи с брезгливым отвращением посмотрел на него и оглянулся на дверь. На мгновение ему показалось, что кобольд Джеррик все еще стоит по ту сторону, прижавшись своим огромным ухом к замочной скважине. Бесарион подошел к двери и резким движением распахнул ее. Но там никого не оказалось.

Мичура впал в тяжелое и беспокойное пьяное забытье, изредка он даже вскрикивал, словно ему снилось что-то плохое. Бесарион вышел из комнаты и осторожно, стараясь не скрипеть, притворил за собой дверь. Прошел, неожиданно тихо, почти бесшумно, ступая, к лифту.