Человэльф

– Нет, это не наследство и не подарок. Все это – вознаграждение. Моя доля. Все по честному – мне платили за информацию, и щедро.

– Только за информацию? А за убийство? – Борис разозлился и пошел напролом. – Или ты забыл, как пытался убить меня? А прежний главный смотритель? Ведь это же ты убил его, точно? И кого еще?

– И за это тоже, – подмигнул ему домовой. Огонек безумия снова заплясал в его глазах. – Если бы я мог, я убил бы всех людей! Тех, кто набрался наглости прийти на маяк Эйлин Мор и насаждать здесь свои порядки.

– Но ведь люди его и построили, – сказал Борис. – Или ты забыл об этом? Остров – дело другое. Наверное, людям не стоило отнимать его у эльфов. Но ведь и ты хочешь отнять у них маяк. В принципе, ты ничуть не лучше человека. Ты не задумывался об этом, дух?

Крег даже побледнел от ярости. Борис невольно отпрянул, словно опасаясь обжечься – такое яркое пламя полыхнуло в потемневших от безумия глазах домового.

– Я хочу не отнять, а купить! – почти прорычал он. – Это большая разница.

– И ради этого ты убиваешь, – констатировал Борис. – Если разница и существует, то она не в твою пользу.

– Тебя я убью с удовольствием, – тихо сказал домовой. Припадок безумия снова угас в нем. – И, кстати, мне заплатили за тебя дороже, чем за твоего предшественника. Причем авансом. Взгляни на этот алмаз. Это цена твоей жизни.

– Это цена твоей жизни, дух, – возразил Борис. – Тебя купили за эту стекляшку. Со всеми потрохами.

– А ты бы отказался? – оскалил зубы в жуткой усмешке домовой. – За такую цену?

– А я не «бы», я отказался, – улыбнулся Борис. Он вдруг успокоился, почувствовав за собой моральную силу. – Мне предлагали этот самый алмаз, но я выбрал должность главного смотрителя маяка на острове Эйлин Мор. Мне не пришлось никого убивать, чтобы воплотить в жизнь свою мечту. Достаточно было не продавать свою душу. И, мне кажется, я не продешевил, в отличие от тебя.

На прокушенных от ярости губах домовго выступила кроваво-черная пена бешенства.

– Ты все равно пожалеешь об этом, – прошипел он, подобно змее. – И не далее как сегодня. Видишь эти два корабля?

В небольшое оконце действительно уже можно было увидеть суда. На мачте фрегата гордо развевался бело-синий адмиральский флажок. А крошка-пакетбот водрузил на свою мачту черный флаг с эмблемой ветки чертополоха.

– На том корабле, который пытается уйти от погони, находится Катриона. Не по своей воле. Она связана и беспомощна. Ты по-прежнему хочешь, чтобы пакетбот налетел на рифы и затонул? – домовой злобно оскалился. – Молчишь? Почему же ты молчишь, ты, праведник? Отвечай мне!

– Я не верю тебе, – сказал Борис. – Ты лжешь, чтобы остановить меня.

– Я сам придумал этот хитроумный план, знай это, – ответил Крег. – Я подробно описал его, чтобы глупец Грир ничего не перепутал, и положил записку в наш с ним тайник. Я послал Катриону на берег в тот час, когда там был Грир, капитан пакетбота. Он похитил ее. Это гарантия твоей благонадежности нашему делу. А теперь скажи, лгу я или нет!

– Пожалуй, ты не лжешь, – сказал Борис. – Если с Катрионой что-нибудь случится, я убью тебя.

– И станешь таким же, как я, убийцей, – радостно прошипел домовой. – Но где же твои хваленые принципы? Теперь ты понимаешь, как тонка грань между добром и злом? Ее нет вообще! Как и мы, домовые, вы, люди, вспоминаете о ней только тогда, когда вам это выгодно. Выгодно быть добрым. Или выгодно быть злым, чтобы оправдать свои недобрые поступки. Ведь так, человек?

Борис не успел ответить. Кто-то сильно толкнул его в спину, и он отлетел в сторону, ударившись головой о стену. В комнату вошел сержант Дерек. За ним стояли несколько вооруженных моряков.

– Довольно, голубки, ворковать, – рявкнул приземистый сержант, довольно похоже копируя интонации своего начальника млита. – Мне уже надоело вас слушать. Я хочу знать только одно – вы собираетесь менять секторные огни или нет? Адмирал Сибатор приказал мне проследить, чтобы его приказ был неукоснительно выполнен. И, насколько я знаю, этот приказ он отдал главному смотрителю маяка. То есть тебе, человек. Ты помнишь об этом?

Домовой и гном уставились на человека. Один с насмешкой, другой – с угрозой. А Борис, не отвечая, смотрел в окно. Ему предстояло сделать самый трудный в его жизни выбор.

Фрегат и пакетбот, оставляя за кормой пенный след, стремительно приближались к маяку.

Глава 29

Когда солнце начало клониться к закату, и первые вечерние тени легли на воду, Грир окончательно потерял терпение, а с ним и надежду на возвращение рарогов.

– Этим болванам нельзя доверять, – пожаловался он Катрионе, которая все это время просидела связанной на стуле, не меняя позы и отказываясь даже от воды. Казалось, она превратилась в каменную статую, причем очень безобразную Солнечные лучи, падая Катрионе на лицо, превратили его в изборожденную глубокими морщинами старческую маску, которую оживляли только глаза, по-прежнему юные и голубые. Она с молчаливым презрением смотрела на Грира, не отвечая на его вопросы и заигрывания. А он то заговаривал с ней, присаживаясь в кресло, то вскакивал и выбегал на палубу, где, заслонив глаза ладонью, всматривался в морскую даль, необозримую и безмятежную, то начинал громко ругаться, а то вдруг петь, всегда не более одного куплета. Затем он замолкал, снова заходил в капитанскую каюту, и все начиналось сначала.

– Если они просто убиты, это еще ничего, – развивал он мысль, которая тревожила его. – А если они меня предали? Предположим, млит за свою жизнь пообещал им столько, что у них голова пошла кругом. И они забыли обо всех своих преступлениях, расплатиться за которые они могут, только станцевав в пеньковом галстуке на рее. Не говоря уже о том, что они забыли о моих благодеяниях, которые я оказывал им столько лет. Что с них взять? Дикари! Ни чести, ни совести.

Он посмотрел на Катриону с таким выражением, словно ожидал, что она поддержит его. Но, не дождавшись этого, разозлился.

– И нечего смотреть на меня с таким видом, как будто я тоже дикарь, – закричал он, подбегая к Катрионе и замахиваясь на нее. Но эльфийка не отвела глаз, и он опустил руку, не решившись ударить. – Если кто из нас и достоин презрения, так это ты, дочь отщепенки! Твоя мать – позор нашего народа, а ты…

Но Катриона не дала ему договорить. Она с трудом разлепила слипшиеся от жары губы и тихо произнесла, впервые за весь день:

– Стыдись, Грир! Эльфы не говорят плохо о тех, кто ушел ad patres, к праотцам. Antiquo more. Это старинный обычай. Или ты не эльф? Вспомни! De mortuis aut bene aut nihil. О мертвых или хорошо, или ничего.

– Когда твоя мать умрет…, – начал было Грир, но спохватился и замолчал.

Однако было уже поздно. Зрачки Катрионы расширились, а затем сузились, как будто она неимоверным усилием воли справилась со своим волнением, после чего спокойно сказала:

– Ты же сам говорил, что мне уже не на что надеяться. Тогда почему бы тебе не рассказать все, что ты знаешь о моей матери? Я не буду призывать тебя облегчить свою совесть, ее у тебя нет. Но я могу расплатиться с тобой так, как ты того пожелаешь, если ты скажешь мне правду. Только скажи – и ты получишь все, что захочешь, клянусь!

Грир обрадовался. Он скучал, а обещание Катрионы сулило ему развлечение.

– По рукам, – заявил он. – Но имей в виду, если вздумаешь меня обмануть – твоя мать точно умрет. Если она, конечно, еще жива. За эти двое суток многое могло случиться.

– Рассказывай, – прикусив губу до крови, не попросила, а приказала Катриона. – И не вздумай обманывать. Если даже убьешь меня, буду приходить к тебе по ночам и превращу твою жизнь в ад.

– А где я, по-твоему, живу? – заметил Грир. Но было заметно, что он струсил. Проклятие эльфийки могло сбыться, а он, как многие убийцы, боялся не мертвецов, а призрачных теней, против которых был бессилен.

Впрочем, ему и рассказывать-то было почти нечего. В тот вечер, когда Фергюс прогнал его из своего дома, оскорбив и выплеснув ему в лицо коньяк из стакана, он был очень пьян. Грир долгое время ходил вокруг особняка Фергюса, строя различные планы мести. Он не прощал обид и не забывал их никогда. Возможно, он вспомнил тогда о том, что и сам не так давно оскорбил мать Катрионы, Арлайн. И, чтобы облегчить свою пьяную совесть, решил извиниться перед ней. Но, быть может, были и другие мотивы, он допускал это. Например, он мог испытать непреодолимое желание избить или даже убить Арлайн, которая опозорила своей связью с человеком их народ. Но так или иначе, а каким-то образом, он и сам не помнит, как, он оказался около домика Арлайн, в пригороде. Полночь уже миновала, грозовые тучи скрыли луну и звезды, но окрестности освещал ярко пылающий дом. Грир залюбовался этим зрелищем. Он любил картины разрушения, катастроф, бедствий, смерти, они вызывали в нем ощущение радостного возбуждения, схожего с сексуальным наслаждением. Он стоял в отдалении, смотрел, чувствуя приближение оргазма. Но вдруг пошел дождь, который вскоре перешел в настоящий ливень. Потоки воды с неба быстро затушили пламя. Дом уже не горел, а чадил. Дождь закончился так же внезапно, как и начался, словно выполнив свою работу. Грир испытал разочарование. Его как будто обманули. Он уже хотел уйти, даже не подумав зайти во двор, чтобы узнать, жива или нет Арлайн. И вдруг увидел тень, которая проскользнула к дому. Он всмотрелся и признал начальника охраны посольства Эльфландии Грайогэйра. Тот вошел в обгоревший дом, пробыл там некоторое время, затем вышел во двор и кому-то позвонил. Грир сам никогда не пользовался техническими средствами связи людей и презирал тех духов, которые не чурались этого, пренебрегая телепатией. Мысленное общение духов было сильно ограничено расстоянием, мобильный телефон увеличивал его многократно, но это не могло служить оправданием в глазах Грира. Он и раньше относился к Грайогэйру пренебрежительно, а увидев в его руках мобильник, начал презирать. Быть может, он бы даже подошел тогда спьяну к Грайогэйру и высказал ему все, что думает о нем и подобных ему духах-ренегатах, но тот куда-то скрылся. Однако вскоре Грир вдруг услышал шум мотора и увидел, что к дому подъезжает какая-то машина. И он предпочел отложить выяснение отношений с Грайогэйром на другое время, когда ему представится более удобный случай. И опять-таки он даже не подумал об Арлайн. Сознание Грира снова отключилось, а очнулся он уже утром, в своей каюте на пакетботе, и как он накануне добрался сюда, вспомнить также не мог.

Вот и все, что он мог бы рассказать Катрионе. Но Грир сомневался, что после такого рассказа девушка захочет выполнить свое обещание. И преподнес ей другой, основательно сокращенный и облагороженный вариант событий той ночи. Начиналось его повествование с того, что он пришел к дому Арлайн, мучимый раскаянием и желая выпросить у нее прощения. А заканчивалось на том, как Грайогэйр вошел в дом. Для пущей убедительности Грир еще долго живописал, как на него, когда он тоже захотел войти в дом, неожиданно набросились несколько гномов, подручных Грайогэйра, он яростно отбивался от них и едва избежал пленения и, возможно, даже смерти. Грир вошел в раж и уже не рассказывал, а показывал свою схватку с коварными гномами. Это была прекрасная танцевальная пантомима, он был в восторге от самого себя.

Катриона смотрела на кривлявшегося перед ней эльфа и не знала, что в его рассказе правда, а что ложь. Он мог все выдумать, а мог и в самом деле все это видеть и пережить. Или перемешать ложь и правду. Но только в какой пропорции? В самом ли деле дождь погасил пламя? Когда Катриона видела его, от дома остались только головешки. Был ли там ночью Грайогэйр, или Грир просто сводил старые счеты с гномом, обвиняя его если не в преступлении, то в соучастии в нем? Вопросов было много, но времени, чтобы получить на них ответы, очень мало. В сущности, его не было совсем, если всерьез принять во внимание угрозы Грира. Если бы она, Катриона, могла выйти живой из этой передряги, в которую попала по собственной доверчивости…

Катриона подумала, что действительно заплатила бы любую, самую непомерную цену, только чтобы Грир оставил ей жизнь, и она имела бы возможность узнать судьбу матери. Но Катриона понимала, что рассчитывать на снисхождение Грира было то же самое, что ждать снега летом. Она уже поняла, что заблуждалась в нем. Даже для эльфов, с их пренебрежением к общепринятой морали, Грир был редкостным подлецом. Им руководил не разум, а инстинкт первобытного существа. Только для того, чтобы утолить свой голод, он мог ограбить, совершить клятвопреступление, убить. А, насытившись, тут же забывал о своем преступлении и жил, не терзаясь раскаянием.

Грир устал от своего танца и упал, обливаясь потом, в кресло. Он был почти счастлив. Танцы приносили ему удовлетворение, которое он редко испытывал в обычной жизни. Сейчас он чувствовал даже что-то вроде благодарности к Катрионе, которая помогла ему вызвать из небытия подобие былых ощущений. Это были славные призраки прошлого. А потому он решил на время сохранить ей жизнь.

Была еще одна причина, пожалуй, более веская. Катриона могла пригодиться ему, и не далее как этой ночью, когда он будет праздновать свою победу и долгожданное обогащение. Юная сладострастная эльфийка – это лучше, чем пьяные рароги, в чьей компании он обычно отмечал удачные пиратские вылазки…

Вспомнив о рарогах, Грир поскучнел. Лерой и Джозеф так и не вернулись. И времени ждать их уже не оставалось. Корабль с золотом не станет дожидаться, пока он, Грир, решит свои проблемы. Он дойдет до порта назначения, и мечта Грира навсегда останется только мечтой, как и он сам – нищим пиратом, рискующим своей жизнью за кусок хлеба.

Мысль о том, что после нападения на корабль он будет вынужден до конца своей жизни скрываться от гнева и возмездия Совета ХIII, даже не промелькнула в воспаленном мозгу Грира. Золото ослепило его разум. Сейчас он думал только о том, как совершить задуманное. Можно было попытаться набрать команду среди отбросов, которыми кишит любой порт. Бывшие моряки, спившиеся и опустившиеся, они за одну только выпивку выйдут в море, ограбят любое встречное судно, растерзают его команду и пассажиров. А затем их можно самих, предварительно вспоров им животы, отправить на дно кормить акул. И тайна будет надежно сохранена. Но не было гарантии, что они не опередят своего нового капитана и не попытаются поступить с ним еще более гнусно – например, зашить в парусину и скинуть с палубы в море еще живого. Без Лероя и Джозефа, на помощь которых Грир привык рассчитывать во всех своих злодеяниях, он чувствовал себя не совсем уверенно. Впервые Грир испытывал сомнения, замышляя что-то недоброе.

– Будьте вы прокляты, Лерой и Джозеф! – пробормотал Грир. – Отплатить мне такой черной неблагодарностью за все, что я для вас сделал!

Гриру и в самом деле сейчас казалось, что он благодетельствовал рарогам, а они его предали. Появись они в эту минуту, он бы сам убил их, не слушая оправданий. Или позже, когда они пустили бы корабль с золотом на дно, предварительно перенеся его груз в трюм пакетбота. Подумав об этом, Грир ухмыльнулся. Ему все равно пришлось бы убить рарогов после сегодняшней операции. Оставлять в живых свидетелей, которые могли бы проболтаться и навести на его след Совет ХIII, было бы непростительной глупостью. А Грир был не настолько безумен, чтобы совершать такие ошибки.

И Грир пришел к единственно возможному в этой ситуации решению – напасть на судно с золотом без чьей-либо поддержки, в одиночестве. Любой другой посчитал бы это безумным предприятием. Но именно поэтому его и мог совершить обезумевший эльф. Грир рассмеялся, подумав об этом. Сам себя он, разумеется, не считал сумасшедшим. Просто он верил в свою удачу, которая никогда не изменяла ему. Он и ветреная удача были хорошими любовниками, доставляющими друг другу истинное наслаждение. И, как все не очень умные любовники, Грир даже не допускал мысли, что однажды его партнер может ему изменить.

Катриона с недоумением смотрела на Грира, который, казалось, забыл о ней. Он сидел в своем кресле и что-то бормотал себе под нос, иногда смеялся, иногда хмурился. Он словно психически раздвоился. В его теле сейчас было два существа, которые разговаривали и даже спорили между собой, пренебрегая окружающим миром.