Проклятие Гермеса Трисмегиста

Голышкин. Родион! Не забывай, что ты в приличном обществе!

Родион. А с каких это пор мужчине стало неприлично говорить о своей любви к женщине?

Выхухолев. Вероятно, с тех самых, когда в нашем обществе мужчине стало прилично говорить о своей любви к мужчине. Такой вот психологический парадокс.

Родион. Я бы назвал это беспонтовым извращением.

Выхухолев. Глас ребенка – глас божий.

Родион. (Возмущенно). Это вы меня назвали ребенком?!

Выхухолев. Не хотите сыграть со мной партию в шахматы, Родион Сталверович?

Родион. Ни малейшего желания.

Огранович. И правильно. Все равно проиграете.

Родион. Это еще почему?!

Огранович. Открою один секрет, но только тс-с! (Прикладывает палец к губам, а затем манит его подойти ближе. Она явно заигрывает с Родионом). Никому!

Родион. (Подходит и склоняется над ней). Могила!

Огранович. (Шепчет ему на ухо, но довольно громко). Этот самозваный гроссмейстер обладает способностью забираться в мозги других людей. И бесцеремонно копается в них. Я однажды сыграла с ним партию в шахматы. Испытала такое чувство, будто мне провели лоботомию. Очень болезненную операцию на головном мозге. С тех пор никому не советую. Из самых добрых побуждений.

Выхухолев. Я все слышал! Наглая ложь! Это всего лишь жалкая месть отвергнутой женщины. Елена Павловна рассчитывала, что, проиграв, она тут же окажется в моей постели. Но надежды не оправдались. Я оказался не настолько великодушен… Или пьян, уж и не помню. Тогда она начала злобствовать и распространять про меня самые грязные слухи. В том числе, что женщины меня вообще не интересуют.

Огранович. А вот это святая истинная правда! Могу подтвердить даже под присягой в суде.

Мышевский. Это может затянуться надолго, если не вмешаться. Господин профессор!

Голышкин. Да, Андрей Сигизмундович?

Мышевский. Так когда мы начнем сеанс? Мне кажется, все уже в сборе. Нас ровно шесть человек, как вы и хотели.

Голышкин. Сейчас и начнем. Но прежде я должен попросить всех собравшихся кое-что снять с себя.

Ольга. Надеюсь, не платье? Я слышала, что на сатанинских мессах все раздеваются догола и устраивают дикие оргии. Но ведь меня приглашали на спиритический сеанс, а это совсем другое, правда?

Голышкин. Нет, не одежду, Ольга Алексеевна. Не волнуйтесь. А металлические предметы. Кольца, браслеты, часы.

Ольга. Как, и мое новое кольцо с бриллиантом?!

Голышкин. Увы! Но таковы правила общения с духами. Родион, будь добр, открой форточку. Затем зажги свечи и выключи электрический свет.

Ольга. Чур, свечи зажигаю я!

Голышкин. Прошу всех занять места за этим столом. (Показывает на стол посреди комнаты,).

Голышкин садится первым за стол, расчерченный в форме алфавитного круга и окруженный шестью стульями. На его столешнице только канделябр с шестью свечами и блюдце для спиритического сеанса. Жестом профессор приглашает остальных присоединиться к нему.

Мышевский. А это важно, кто рядом с кем сядет?

Голышкин. Ольге Алексеевне придется сидеть по правую руку от меня. Ведь она будет записывать сообщение духа Гермеса Трисмегиста. Если он пожелает нам что-то сообщить, конечно. А для всех остальных месторасположение за столом не имеет значения. Главное, не сдвигать стулья. Они расставлены в форме шестиконечной звезды, гексаграммы, как я и говорил.

Ольга. А можно, я спрошу у вашего духа, когда он явится…

Голышкин. Простите, Ольга Алексеевна, но вынужден вам это запретить. С духом может говорить только один человек, медиум. И это я. Все остальные просто кладут руки на блюдце – видите, вот оно, на середине стола, в центре алфавитного круга? И молчат, что бы ни случилось во время сеанса.

Ольга. Даже если…

Голышкин. Ни звука, чтобы вы не увидели и не услышали! Иначе дух уйдет, ничего не ответив. Или, что намного хуже, разозлится.

Ольга. И что тогда?

Голышкин. Тогда он начнет жестоко мстить.

Огранович. Я вас умоляю, профессор! У меня нервы как струны!

Голышкин. Я думал, господин Мышевский предупредил своих друзей о всех возможных последствиях спиритического сеанса.

Мышевский. Так оно и есть, профессор. Но все-таки лучше не затягивать прелюдию. Ожидание смерти хуже самой смерти, это известная истина.

Огранович. О какой такой смерти вы говорите?

Мышевский. О духовной, и не более того.

Выхухолев. Следовательно, вам нечего опасаться, Елена Павловна. С этой точки зрения вы давно уже не жилец на белом свете.

Огранович. Ах, оставь свои шуточки при себе!

Голышкин. Господа! Прошу тишины! Я начинаю сеанс. Господин Мышевский, будьте готовы. Когда я дам знак, передадите мне рецепт философского камня.

Мышевский. (Подозрительно). Это еще зачем?

Голышкин. Я должен буду зачитать его духу Гермеса Трисмегиста. Иначе как тот сможет ответить, где вкралась ошибка? Ведь ему надо знать, о каком рецепте идет речь. Но слушать дух будет только меня.

Мышевский. Да, простите, вы правы, профессор.

Голышкин. Рецепт при вас? Как я и говорил, записанный на бумаге, от руки, простым карандашом?

Мышевский. Я сделал все, как вы просили.

Голышкин. Тогда начинаем!

Все замолкают. Голышкин берет блюдце, нагревает его с внутренней стороны над свечой и ставит на ребро на середину стола, в центр алфавитного круга.

Голышкин. Дух Гермеса Трисмегиста, взываю к тебе! Приди, пожалуйста, к нам! Дух Гермеса Триждывеличайшего, взываю к тебе! Дух Гермеса Трисмегиста! Явись нам!