Методология организационной психологии

Глава 3. Методологические принципы организационной психологии

Принцип рассматривается как основополагающая идея и конкретизация методологии. Совокупность принципов представлена не как их сумма, а как определенное методологическое единство, ориентирующее исследовательскую мысль на определенные ценности и пути поиска преодоления рассогласования и противоречий, в рамках которых может быть осмыслена психологическая реальность. Открытость мира теорий организационной психологии оставляет открытой и систему ее принципов.

3.1. Принцип активности и деятельности в организационной психологии

Живое существо активно утверждает свое существование в мире. Активность задана любой живой системе как факт, как проявление единства ее со средой. Активное существо уже с рождения содержит в себе источник собственного движения, а энергия этого источника воспроизводится в ходе самого движения. Способность к самодвижению – это особое качество, в ходе которого живое существо воспроизводит себя. Родившийся ребенок сразу же активен, что проявляется в крике, в беспорядочных движениях ручками и ножками. Беспорядочный характер активности может сохраняться и в более взрослом периоде жизни человека. Так, подросток бросает с 15-го этажа хоккейную шайбу в прохожего совершенно бесцельно; ответ его совершенно лаконичен и трудно понимаем для другого субъекта активности: «просто». Подросток не знал, как организовать избыток имеющейся и постоянно воспроизводимой у него от природы энергии, и может случиться так, что и не задумывался о возможных последствиях такого рода бесцельной активности для окружающих людей в едином пространстве существования.

Активность имеет наиболее широкое значение, включая жизнедеятельность всего живого. Важнейший факт эволюции – изменение механизма активности и характера взаимоотношений со средой. Животное не отличает себя от жизнедеятельности. Человек делает свою жизнедеятельность предметом своей воли и своего сознания. Принцип активности реализовывался в целом ряде психологических концепций. В теории онтогенетического развития А. Валлона принцип эмоционально-тонической активности действует в единой системе с предметно-направленными действиями. В вюрцбургской школе активность мышления рассматривается как основание, несводимое к регуляции ассоциативными процессами. В культурно-исторической концепции активность субъекта выступает как преобразование собственной психики при условии орудийного использования стимулов-средств. Принцип активности во всей глубине своего функционирования особенно рельефно выступает в экспериментальном методе Л.С. Выготского, предполагающем создание ситуации свободного выбора и относительной возможности обращения к «стимулу-средству» в обстоятельствах решения предстоящей задачи. Необходимость использования «стимула-средства» не навязывалась извне, а являлась результатом свободного выбора и решения задачи. В зависимости от уровня развития личности внешние «стимулы-средства» могут выступать в достоверно разных вариантах функционирования. «Психологическое орудие» означает не столько принудительно воздействующее начало на индивида, сколько точку приложения его сил, которые оформляются знаковым образом или «вбирают» в себя знак [40].

Список психологических теорий, в которых принцип активности включен в динамику личностного развития, мог бы быть продолжен и мог бы оказаться достаточно длинным [25].

В современных психологических школах парадигма активности противопоставляется парадигме реактивности. Содержательно она воплощена в таких психологических школах как рефлекторная, бихевиористическая, когнитивная. Отличительными чертами психологических учений, реализующих парадигму реактивности, являются механистические представления о человеке как своеобразной машине, реагирующей на каналы питания. Парадигма активности имеет разные теоретические воплощения также и в философии.

Активность «включает в себя и уровень биологической организации человека, и психофизиологический, и собственно психический (как произвольной, так и непроизвольной), и уровень сознания, и самосознания личности (то есть собственно личностный). Она соединяет в себе и побудительную, и исполнительную регуляции, является потребностью в деятельности, которая становится средством самоосуществления жизни, и потребностью в ценностно-нравственном самовыражении и способе самоосуществления личности» [49, С. 60]. Как пишет В.П. Зинченко, «человеческий мир динамичен, неопределен, скверно предсказуем», а соответственно его сложности должна быть противопоставлена соизмеримо сложная активность или духовно-практическая деятельность [10, С. 140].

«Человеческая деятельность, – пишет М.С. Каган, – может быть определена как активность субъекта, направленная на объекты или на других субъектов, а сам человек должен рассматриваться как субъект деятельности» [22, С. 43]. Деятельность рассматривается как окультуренная и целенаправленная активность и мировоззренческое отношение человека к жизни. Однако четко провести водораздел между активностью и деятельностью не всегда удается. Для социальной психологии, психологии труда и организационной психологии категория деятельности выступает как исходная методологическая категория. Именно потребность в деятельности побуждает участников групп и в целом персонал организации объединяться и взаимодействовать друг с другом, общаться и соперничать.

И. Кант в своей работе «Критика чистого разума» (1781 г.) деятельность рассматривал как всеобщее основание культуры. Его основополагающая идея состоит в том, что законы опыта принадлежат не природе, а рассудку. В разуме одинаково доказуемы антиномии: мир конечен и мир бесконечен. Канту удалось уловить важнейшую противоречивость, свойственную человеческой деятельности: разум антиномичен и диалектичен; он уловил сложнейшие отношения между теоретической деятельностью и деятельностью практической. Это позволило философам очень высоко оценивать вклад И. Канта в развитие учения диалектики.

Наиболее развернутую концепцию деятельности предложил Гегель. Он рассматривал деятельность как всепроникновение абсолютного духа, а высшей формой деятельности признавал рефлексию, т. е. самосознание, которое познает «самого себя» через освоение всего того «богатства образов», которые до этого заключались внутри духа как неосознанные состояния. Дух как сверхиндивидуальная целостность возвышается над отдельными людьми и проявляется через их различные связи и отношения. Историю Гегель рассматривает как прогресс духа в сознании свободы, развертываемый через «дух» отдельных народов, сменяющих друг друга по мере выполнения своей миссии. Против гегелевской концепции, рационализирующей работу всепроникающего духа, выступил датский философ С. Къеркегор, который разумному началу противопоставил волю человека. Он критиковал Гегеля за его стремление отдать личность во власть «анонимного господства истории», понять индивида в исторически конкретной системе «всепроникающего» духа и тем самым лишить человека самостоятельности и свободы.

В современной психологии «деятельность» и «деятельностный подход» исследуются в работах отечественных психологов: Б.Г. Ананьева, А.Г. Асмолова, Л.С. Выготского, П.Я. Гальперина, А.Р. Лурии, А.Н. Леонтьева, С.Л. Рубинштейна, В.Д. Шадрикова и др. а также в работах зарубежных психологов: А. Валлона, Дж. Верча, М. Коула, Ж. Политцера, Л. Сэва и др., что свидетельствует о высоком интересе к этой проблеме и ее актуальности. Несмотря на различия в трактовках деятельности, все исследователи признают методологическое значение этой категории для психологической науки в целом.

По Асмолову, путь к изучению субъекта, группы вне категории деятельности закрыт. Деятельность наиболее адекватно выражает активность человека и рассматривается как динамическая, саморазвивающаяся, иерархическая система взаимодействий субъекта с миром. Традиционное (птолемеевское) понимание психической энергии интерпретирует ее как «спрятанное под кожей». Инновационное (коперниканское) понимание психики предполагает ее исследование не как заключенное в ней самой (так меня видят другие), а как существующую энергию в собеседнике, в группе, в системе, в природе и как взаимообмен ее ресурсами [4].

Любые попытки рассматривать субъекта, группу, организацию вне анализа деятельности исключают ключевое понимание саморазвивающихся систем как вопроса «для чего» (Н.А. Бернштейн). Подобные попытки игнорировать этот принцип в психологических исследованиях исключают целесообразность активности и деятельности субъекта, группы, организации.

Длительное время в психологии существовал и продолжает существовать взгляд на личностную психику как адаптивную активность. В.А. Петровский проанализировал историю этого вопроса и выделил три существующих варианта адаптивной активности: гомеостатический, гедонистический, прагматический [44].

Идея гомеостаза была воспринята психологами из традиционных биологических теорий. Живые системы реагируют на изменения среды и приспосабливаются к ним. Наиболее яркое выражение этот подход нашел себя в рефлексологии, способствующей возникновению упрощенно-механистического понимания психики, поведения, деятельности. Идеи гомеостаза восприняты в психоанализе З. Фрейда, в динамической теории К. Левина, в теории диссонанса Л. Фестингера, теории баланса Ч. Осгуда. Внешне как будто противоположные методологические позиции занимают гуманистические теории, однако по исходным основополагающим идеям существенных различий нет. Идее гомеостазиса противопоставляется идея стремления системы к нарушению равновесия или «стремления к напряжению». Добиваться равновесия живой системе необходимо, во что бы то ни стало, а чтобы вновь обрести равновесие, необходимо подчиняться заранее предусмотренной конечной цели – цели самоактуализации.

В соответствии с идеей гедонизма поведение направлено на максимизацию удовольствия и минимизацию страдания. Наиболее яркое выражение этот подход нашел себя в теории достижений Дж. Мак-Клелланда. Чтобы не страдать, человек регулирует свою активность и избегает опасные ситуации, но стремится к тому, что может стать источником удовольствия. Мак-Клелландом была предпринята попытка на основе устойчивого стремления человека к успехам в различных видах деятельности и в жизни объяснить социально-экономическое развитие различных стран и народов.

Прагматический вариант присутствия адаптивной активности в объяснении механизмов происхождения личностной психики наиболее ярко представлен в когнитивной психологии. Основополагающая идея этого направления состоит в том, что оптимальное поведение должно быть направлено на достижение максимальной пользы при минимальных затратах. В частности, известному представителю когнитивной психологии П. Линдсею и Д. Норману принадлежит следующий вывод о том, что всякое решение оптимизируется психологической полезностью, даже если посторонний наблюдатель будет удивляться сделанному выбору. Любые проявления, не вписывающиеся в рамки «разумного действия», в работах этой школы отфильтровываются. В исследованиях когнитивных психологов достраивается образ «человека разумного», а другие, как недостойные внимания и случайные, игнорируются.

Все варианты адаптивной активности, несмотря на различия психологических школ, объединяет то, что деятельность и поведение имеют активный характер своей организации и устремлены к заранее предустановленной цели в достижении своего предмета, к согласованию средств активности с безопасностью системы. Анализ внешнего функционирования систем предполагает изучения ее адаптивной и адаптирующих активностей.

Чтобы действие стало посредником в отношениях человека с миром, оно должно стать свободным. В организационной психологии имеется обширный материал, описывающий способы достижения цели и организации действий в присутствии других людей. Одни авторы свидетельствуют об улучшении продуктивности действий в присутствии других, т. е. проявлениях социальной фасилитации; другие – фиксируют ее снижение, т. е. проявление социального торможения. Считается, что те субъекты, кто ожидает положительные внешние оценки, улучшают продуктивность своих действий, а те, кто ориентируется на негативные ожидания и оценки восприятия своих действий, демонстрируют более низкие показатели продуктивности действий [43].

Деятельность интерактивных групп также получила достаточное освещение в литературе. Считается, что можно понять и предсказать продуктивность деятельности интерактивных групп, приняв в расчет требования к решению поставленных задач, ресурсы группы и выбираемые способы осуществления задания. И.Д. Стайнеру принадлежит любопытная классификация задач и способов выполнения заданий группами в зависимости от согласованности действий каждого, творчества и доверия. Показано, что есть задачи, групповая деятельность в которых не поддается делению; такие задачи относятся к классу унитарных (неделимых) задач. Стайнер выделил следующие задачи и виды групповой деятельности: аддитивные, компенсирующие, дизъюнктивные, конъюнктивные, дискреционные, а также способы согласования действий и соотношение индивидуального вклада с продуктивностью групповой деятельности.

Аддитивные задачи предполагают, что каждый член группы максимально вносит в совокупный продукт групповой деятельности столько, сколько максимально может и делает столько, сколько позволяют его возможности. Наиболее полно продуктивность действий в решении таких задач была описана в классических исследованиях М. Рингельманна, французского профессора Национального агрономического института. Эксперимент состоял в том, что с помощью динамометра сравнивалось поднимание груза через блок. Оказалось, что один человек в среднем способен поднять груз весом 63 кг. Когда же поднимают груз два человека, то все-таки происходит потеря групповой продуктивности на 8 кг. Вместо ожидаемых 126 кг, два человека вместе поднимают меньший груз, а именно 118 кг. Когда поднимают груз три человека, то потеря групповой продуктивности еще большая, а именно – 29 кг. Когда группа состоит из 8 человек, то потеря групповой продуктивности составляет 256 кг. Был сделан вывод, что групповая продуктивность деятельности падает по мере увеличения числа членов за счет механизма координационных потерь. Данный социально-психологический феномен назван в литературе «эффектом Рингельмана». Компенсирующие задачи предполагают, что правильное решение задачи отыскивается в диапазоне среднестатистических величин. Группа получает задание и высказывает как можно больше способов его решения, что позволяет среди этого потока идей быстрее находить приемлемый способ решения и отклонять непродуктивные способы. Группа имеет больше возможностей в отклонении неверных суждений, чем в индивидуальном решении такого класса задач. В конъюнктивных задачах рост продуктивности определяется распределением подзадач по способностям и умениями неопытного члена группы вносить свой вклад в общую стратегию групповых действий. Эффективность действий обеспечивается за счет того, что опытный член группы прокладывает путь группового решения, а более легкие подзадачи выполняются менее опытными ее членами. Дискреционные задачи позволяют группе приходить к согласию в процессе работы, выбирать оптимальный способ решения, а далее принимать окончательный вариант ее выполнения. Классификация Стайнера основана на описании обстоятельств групповой деятельности и внутренних ресурсов членов группы в соответствии требованиями задач, которые нельзя поделить на подзадачи. Групповая деятельность в решении задач, которые можно поделить, имеет более сложную специфику и зависит от руководства, характеристик членов группы, содержания задачи, типа организации [43].

Деятельность в группах, в организациях является динамическим и сложно организованным процессом. Далеко не всегда можно предусмотреть и расписать все обязанности и позиции действий для каждого члена группы. Важным для организационной психологии является вопрос о возможностях совместного выполнения поставленной задачи и оптимального распределения действий в группах и организациях с учетом внутренних ресурсов сотрудников.

Поисковая активность начинает меняться и принимать новые качества после встречи с предметом; опредмеченная потребность начинает преобразовывать активность, придавать ей новые свойства и направлять деятельность в соответствии с целями. Преобразованная активность выступает самодвижущей силой. С.Л. Рубинштейн писал: «Своими действиями я непрерывно взрываю, изменяю ситуации, в которых я нахожусь, а вместе с тем непрерывно выхожу за пределы самого себя» [50, С. 334]. Действие опосредовано многими обстоятельствами. Его сложность соизмерима со сложностью мира, в котором оно осуществляется.

Категория деятельности как методологическая принадлежит к числу предельных абстракций. У деятельности нет единого, раз и навсегда фиксированного содержания. Она является движущей силой общественного прогресса и условием самого существования общества. Наиболее общее определение деятельности предложено философами и заключается в том, что это «специфическая человеческая форма активного отношения к окружающему миру, содержание которой составляет его целесообразное изменение и преобразование» [41, С. 151].

В разных типах культуры деятельность занимает существенно разное место, выступая то в роли носителя высшего смысла человеческого бытия, то на правах необходимого, но отнюдь не почитаемого условия жизни. В частности, в организационной психологии зафиксировано существование так называемого феномена «социального лодыря», т. е. снижения индивидуального вклада в общий продукт деятельности в сравнении с тем усилием, которое человек выполнил бы в условиях индивидуальной работы.

Представления о самодвижении деятельности предопределили стратегию поисков конкретных ее феноменов. Как отмечает А.Г. Асмолов, было бы наивно отрицать класс адаптивных поступков и действий, но существует также специфика неадаптивной активности: «…самолет, взлетающий в небо, не противоречит и тем более не отменяет законов земного тяготения, возникновение неадаптивных проявлений поведения никоим образом не является отрицанием адаптивных поведенческих реакций» [4, С. 131].

В ситуациях опасности человеку свойственно действовать казалось бы вопреки представлениям об адаптации. Утверждается, что риск совершается ради риска. Неизъяснимое наслаждение и влечение к запретной границе действительно загадочно в судьбах конкретных людей. Тем не менее, у человека, обретаюшего опыт «думания о думании», представленные в неосознаваемой тенденции процессы смыслообразования обеспечивают безопасность в прогнозируемом проекте будущей жизненной перспективы, хотя и с определенной мерой риска в ее реализации. В условиях совместного взаимодействия человеку свойственно ставить «сверхзадачи», опережающие запросы и обстоятельства настоящей жизненной ситуации. Эти системные качества активности готовы проявляться в намечающихся проблемно-конфликтных взаимовлияниях и интеракциях. В.А. Петровский выбросы такой поисковой активности и смыслообразования называет феноменом «бескорыстного риска» [44].

Единство адаптивных и неадаптивных (рискованных, инновационных) проявлений деятельности и поведения представляет собой обязательное условие овладения общественно-историческим опытом и его совершенствования. Чтобы члену группы или организации добиться признания своего вклада в общий групповой (средовой) продукт, необходимо осваивать новые и сложные формы деятельности, особенности их функционирования на межличностном и межгрупповом уровнях в условиях длительных коммуникаций, сопровождаемых несовпадением и столкновением групповых интересов.

3.2. Саморегуляция как объяснительный принцип функционирования сложнодинамической психологической системы

В истории психологии наметились в основном два контекста, в которых используется категория «саморегуляция». Один из них берет свое начало от работ Д.А. Ошанина, О.А. Конопкина, В.И. Моросановой и рассматривает саморегуляцию как процесс, сопровождающий любые формы психической активности. Саморегуляция определяет степень развитости субъективной активности и направлена, в известной степени, на преодоление природных ограничений. Другой подход к саморегуляции указывает на ее признание как стратегически значимой проблемы, способной выражать прорыв к новым парадигмальным достижениям психологической науки. Как пишет В.Е. Клочко, теория саморегуляции заключает в себе сгусток методологических проблем, решение которых определяет сущность современного этапа развития психологической мысли [48].

Категориальный аппарат современной науки пребывает в стадии становления, а потому исследователи вынуждены прибегать к языку метафор и к моделированию метафорических конструкций. В частности, движение системно организованной конструкции психического довольно часто представляется таким образом, что оно якобы подобно движению «бильярдного шара». Бильярдный шар катится именно в том направлении в зависимости от того, как его стукнули и куда направили. О регуляции живой системы следует говорить тогда, когда источник движения находится вне ее системы. По аналогии можно предполагать, что движение психической системы, казалось бы, изменяет свою траекторию в том направлении, куда ее направляют внешние жизненные обстоятельства. Например, происхождение новых эмоций интерпретируется как «эмоциональная регуляция», как «отреагирование» на определенные события. Между тем механизм саморегуляции предполагает, что динамическая и сложно организованная система, находящаяся в постоянном движении, сама способна учитывать внешние изменения и находить силы для выбора стратегии собственного движения. Такой механизм саморегуляции предполагает, что активность системы направлена на уменьшение возникающего рассогласования между желаемыми целями и наличным изменением дел и жизненных обстоятельств с целью сохранения собственной безопасности и утверждения успеха для себя. Система сама должна зафиксировать несоответствие собственной активности требованиям внешней среды, спрогнозировать стратегию изменений и реализовать ее. Такая саморегулирующаяся система способна обучаться на собственных ошибках с тем, чтобы использовать свою активность и поступательное движение в интересах собственной же безопасности. Безопасность является важнейшим смыслом и механизмом, сопровождающим эволюцию всего живого мира в целом. Сложность, неоднозначность и противоречивость механизма саморегуляции, широта его сферы и междисциплинарность делают его чрезвычайно сложным для концептуализации.

Другой и более адекватной метафорой образа саморегуляции психического и ее механизма (заменой «бильярдному шару») является метафорический образ «езды на велосипеде», предполагающий управление сверхподвижной и неустойчивой конструкцией, требующей направлять усилия на сохранение равновесия и организацию движения конструкции. Особо отметим, что управление движением сверхподвижных и динамических систем совсем не дается начинающим субъектам, но затем по мере личностного развития, воспитания и обучения управление для них становится мастерством, компетентностью и зависит только от меры активности и богатства опыта субъекта. Мастерство социально-психической саморегуляции, во-первых, принадлежит субъекту/организации как авторам, управляющим движением и динамизмом сверхподвижных системам. В результате освоения опыта саморегуляции субъект (или организация) приобретают умения и способности поддерживать безостановочное движение; менять его направление, постоянного сличать желаемый маршрут с реальным состоянием дела и обстоятельств; чувствовать меру допустимой неравновесности и риска в поддержании движения и динамизма конструкции (системы); сохранять хрупкую, но постоянную устойчивость, необходимую для поддержания динамического функционирования во времени-пространстве и для обеспечения безопасности конструкции.

В современной психологии целый ряд школ строят свою работу на основе методологического принципа саморегуляции: в ИП РАНе – это Д.А. Ошанин и О.А. Конопкин, В.И. Моросанова, К.А. Абульханова, Е.А. Сергиенко; в МГУ – Б.В. Зейгарник, О.К. Тихомиров, Д.А. Леонтьев; в Новосибирске – В.Е. Клочко. За рубежом эти идеи развивают: в США – Ч. Карвер, М. Шейер; в Германии – Ю. Куль, Д. Дернер. Этот подход сложился в конце 20-го столетия, преимущественно в 90-е годы [48].

На неоднозначное использование термина «саморегуляция» в психологической литературе указывают многие авторы, что является следствием разного понимания ее возможностей и интерпретации механизма функционирования (В.Е. Клочко, Т.В. Корнилова, Д.А. Леонтьев и др.). В частности, В.Е. Клочко обсуждает правомочность использования термина «саморегуляция» в таком контексте как «саморегуляция деятельности». Он считает, что возникает не только «двусмысленность» использования такого термина, но возражает против допустимости его использования, так как деятельность не может сама себя регулировать. Д.А. Леонтьев указывает на необходимость разного использования термина «саморегуляция», а также обосновывает критерии их различения, позволяющие четко разводить саморегуляцию в разных контекстах. Во-первых, саморегуляция как процесс используется в конкретных исследованиях для описания психических процессов (саморегуляция воли, эмоций и т. д.), для описания качеств и способностей (саморегуляция использования времени и др.). Во-вторых, саморегуляция как междисциплинарный объяснительный принцип имеет методологическое значение для психологической науки, с появлением которого происходит переход от традиционных дуальных (бинарных) моделей в постижении психического к многомерным системам, потенциально обладающим бесконечным числом степеней свободы и саморазвития.

Особое значение «саморегуляция» как объяснительный принцип имеет для методологии организационной психологии. Саморегуляция, осуществляемая в масштабах жизненного социально-психологического времени-пространства, представляет собой саморегуляцию высшего порядка: «Ей соответствует уже все время-пространство жизни, и в своем обобщенном виде она приобретает качество жизненной стратегии» [48, С. 72]. Саморегуляция испытывается на прочность и успешность в новых условиях, в решении задач организации интерактивного пространства, в обстоятельствах столкновения групповых интересов и конкуренции.

Приоритеты в объяснении принципа саморегуляции до недавнего времени отдавались в современной психологии в основном зарубежным авторам. Так, в 1980-е годы С. Мадди выделил две тенденции в развитии личности: 1) растущая роль когнитивных факторов; 2) смещение акцентов на процессы взаимодействия личности и ситуации. Особое значение для объяснения механизмов личностной психики приобретает вторая тенденция. Близкую позицию занимает Х. Хекхаузен, который предложил четыре варианта регуляции мотивов:

1) мотивация целиком регулируется индивидуальными особенностями;

2) мотивация регулируется ситуацией;

3) мотивация регулируется соотношением индивидуальной и ситуационной детерминантами;

4) среда и ситуация выступают не как детерминанты мотивации, а как пространство возможностей [64].

Справедливо приоритеты в исследованиях саморегуляции как объяснительного принципа психологии все-таки отдать отечественному психологу С.Л. Рубинштейну, автору онтологической концепции…, который в 60-е годы пристальное внимание уделил борьбе мотивов, вызывающей либо колебания, неуверенность, либо хаотичность и непоследовательность этапов саморегуляции. Огромную проблему для понимания механизмов личностной саморегуляции представляет соотношение желаемого и необходимого, когда предъявляемые требования и нормы снижают или подавляют активность. Являясь вертикалью, интегрирующей разные уровни личностной, психической, психофизиологической и др. организации, саморегуляция способна устанавливать соответствие своим способностям и возможностям [63].

Понятия «регуляция» и «саморегуляция» не случайно все более явно предстают в психологии. Однако «саморегуляция» – это гораздо большее, чем конкретное поле исследований и регуляции изменений. Саморегуляция как общий объяснительный принцип оказывается барьером для дезинтеграции систем. Показательно, что и зарубежные и отечественные авторы саморегуляцию как объяснительный принцип понимают без существенных разногласий, так как принцип нельзя понимать по-разному. Научное понимание принципа в отличие от житейского знания используется не как «заклинание» и не как «принцип ради принципа», а как механизм «думания о думании» и как рефлексия о происхождении и функционировании социально-психологических феноменов.

Следует признать, что в исторической перспективе науки открытие идеи саморегуляции принадлежит, прежде всего, создателям кибернетики. Начало кибернетики связывают с появлением статьи Н. Винера «Поведение, целенаправленность и теология» (1943 г.). Винер возглавил группу ученых, состоявшую из разных специалистов (тех, кто исследовал поведение крыс в лабиринтах, математиков и др.), чтобы создать кибернетическую модель управления. Для этого необходимо было определиться, а что моделировать и что детерминирует поведение (образ, память, движение)? Но модель поведения не возникала, поскольку все они были всего лишь детерминантами. Гениальность математического обобщения возникла и состоялась в выводе о том, что программа кибернетической модели управляется обратной отрицательной связью (ООС). ООС вносит в кибернетическую программу коррективы. Обратная отрицательная связь ООС важнее для эффективного управления, чем положительная. Она сигнализирует о необходимости изменений и необходимости управления. ООС – это величина ошибки (или рассогласования) в сложившейся ситуации. Кибернетическая модель состоялась, когда оказалось возможным управление собственными ошибками. В качестве примера динамики личностных изменений и возможных негативных следствий положительной обратной связи Д.А. Леонтьев указал, в частности, на такие процессы (совершенно не подлежащие корректировке), как паранояльное развитие личности или личностную незрелость как продукт попустительского стиля воспитания [48].

Обоснование механизма саморегуляции на психофизиологическом уровне принадлежит отечественному физиологу Н.А. Бернштейну (1929 г.). Пять лет спустя подобную модель функционирования обосновал П.К. Анохин. Между Бернштейном и Анохиным были сложные, конкурентные отношения. Н.А. Бернштейн противопоставлял свой подход учению И.П. Павлова, а П.К. Анохин был его последователем. Тем не менее, в их теоретических моделях было больше общего, чем различий. Были созданы первые структурные модели психофизиологической саморегуляции на основании открытия механизма обратной связи; исследовалось место саморегуляции в построении движений.

В дальнейшем идеи саморегуляции утверждались целым рядом исследователей. Среди них оказались У. Кенон, Э. Бауэр, Г. Бейтсон и многие другие. Э.С. Бауэр сформулировал основной закон биологии (1935), состоявший в том, что живые системы никогда не находятся в равновесии; энергия, поступающая извне, используется не для производства внешней работы, а для воспроизводства внутренней системы. Г. Бэйтсон сделал важный вывод, раскрывающий механизм функционирования живых систем. Его основополагающая идея состоит в том, что живая система способна не нарушаться в условиях, когда нарушается внешняя среда. На метафорическом языке эта закономерность была продемонстрирована доступным для понимания следующим сюжетом. Если человек ударяет ногой камень, то энергия сообщается камню и сохраняет заданную траекторию движения. Если бьют собаку, то ее поведение будет неоднозначным и предполагающим следующий выбор:

? поведение собаки может быть достаточно консервативным и устойчивым, и тогда она продолжит движение по «ньютоновским» законам;

? собака может выдать поведение, источником которого будет являться не удар ногой (не внешнее воздействие), а собственный выброс энергии – собака может обернуться и укусить.

Все эти исследования в биологических науках позволили подойти к методологическим выводам о том, что живые системы способны оценивать сигнал из внешней среды и самопроизвольно изменяться. Эти изменения не вызваны внешними причинами, а являются механизмом самодетерминации и саморегуляции. Субъект исполняет деятельность, управляя процессом движения. Форма движения известна субъекту заранее, он старается удержать ее своей работой и опытом.

Все названные исследователи – кибернетики, физиологи, биологи – дискутируют с оппонентами со сходной методологией. Д.А. Леонтьев задает вопрос, кто же были их оппоненты? Во-первых, это влиятельное учение об условных рефлексах И.П. Павлова. Во-вторых, это бихевиористическая школа, авторы которой исходят из реактивного характера поведения. В-третьих, это учение З. Фрейда о влечениях, которые присутствуют как «зуд», исходящий изнутри из организма, и от него невозможно уклониться. В то же время на протяжении всего 20-го века обосновывался и утверждался в науке инновационный объяснительный принцип саморегуляции как противостояние реактивной парадигме [48].