С.П.А.С. 107

На такое заявление царевна только плотнее стиснула руки, она понимала, что дядя льстит знатному боспориту. Их скифские кони хоть и малорослы, но весьма ретивы. Когда погоня выбивает из сил животных, и у греков их породистые лошади падают, малорослые лошаденки скифов оставляют врагов далеко позади.

Гераклид же продолжил воркующим голосом:

– Если бы ты, Ахемен, вместе с прекрасной Сенамотис согласились осчастливить меня своим присутствием в моем скромном доме, я бы ничего не пожалел для дорогих гостей. Клянусь нашим Зевсом и вашим Папаем! – а про себя подумал, – «Стань она моей женой, я бы мог показать ей полмира; из Пантикапея вдвоем мы бы отравились в Милет, Дидим и на Родос».

Будто прочитав его мысли, царевна сказала:

– Мне не скучно жить в родном доме, на земле, где покоятся останки моих предков. Смогу ли я дышать так же свободно и счастливо в чужом городе, как под сенью стен любимого Неаполиса? Не задохнусь ли я без родного воздуха? – ей уже дано было предвидеть, что грядущее готовит разлуку с родной землей и возлюбленным.

Гераклид растерянно возвел глаза на энарея, удивляясь такому смелому и разумному ответу девушки; он из кожи лез, чтобы понравиться Сенамотис: расправлял покатые плечи, без конца делал глубокие вдохи, втягивая свой плотный животик, перекатывался с пятки на носок. Боспорит в присутствии женщин стеснялся своего низкого роста.

– Никто не запретит тебе навещать родной город и отца. Такая преданность своей земле не может не вызывать восхищения, – обратился он к энарею, затем к царевне.

– Не только наши степи и горы удерживают меня, но и люди, – ответила она.

Гераклид дивился поведению и словам юной девы. – «Не занято ли ее юное сердце? Надо бы узнать, не стоит ли у меня на пути какой-нибудь юный скифский князек», – рассуждал он про себя.

– Ты привязана к своему отцу, это похвально, и говорит о твоем добром сердце, – произнес Гераклид с восхищением, и с вопросом в глазах он уставился на Ахемена.

Энарей сделал вид, что ничего не понял.

Мимоходом боспорит заглядывал в зеркало из отполированного металла, что висело в обрамлении раскидистых оленьих рогов, и поправлял прическу, только девушка поворачивалась к нему боком, а когда знатный боспорит отваживался на очередную речь, оказывалось, что она стоит к нему спиной. И Гераклид молчал, не решался; затем сделал загадочный знак энарею и отвел его в сторону. Он так умоляюще смотрел на энарея!

– Гераклид хочет сделать тебе подарок, – сказал Ахемен, протягивая царевне шелковый платок, покрывающий шкатулку.

Да, что там подарок! Чего бы только не сделал боспорит для зарождения настоящей страсти у юной скифянки!

– Я на все готов ради прекрасной Сенамотис! – гость учтиво поклонился царевне.

Она подняла тонкие руки, чтобы взять и взглянуть на дар (ах, это женское любопытство), но зазвенели браслеты, подаренные ей Ксерксом. Энарей вовремя оценил чувства девушки, от воспоминаний, вызванных золотой мелодией. И чтобы не отклонять искренний подарок боспорита, он одной рукой схватил за кисть родственницу, а другой – перехватил дорогую шкатулку. Проделав все это с завидной быстротой для своего грузного тела, Ахемен поклонился Гераклиду со словами благодарности и мелкими шажками проследовал к окну. Он оставил сокровище на подставке рядом со статуей Аргимпасе. Теперь подарок мог быть расценен как подношение богине, и не подлежал возврату, хотя это ни к чему и не обязывало Сенамотис.

Пользуясь правами гостя, Гераклид просил разрешения осмотреть кручи неприступного Неаполиса, и чтобы Ахемен вместе с царевной сопровождали его к скалам, с которых открывался незабываемый вид на окресности города.

– Я слышал, что с царской наскальной площадки открывается вся Таврика, – и, чтобы польстить скифам, добавил. – Возможно, оттуда я увижу и свой Пантикапей.

Нет, не узреть ему Боспорское царство со скифских скал, но идти рядом с юной красавицей, впитывать блеск прекрасных глаз, дышать с ней одним воздухом, иметь возможность обмолвиться тихим словом. Вот она реальность мечты Гераклида!

Да, влюбленные скалы имели власть не над одним человеческим сердцем!

Царевна и боспорит шли рядом, энарей со свитой следовали на достаточном расстоянии сзади, чтобы не мешать их разговору. Сердце Гераклида прочитало тревогу царевны, он желал успоить ее:

– Знаю, о чем ты думаешь. Твой брат жив! Он в безопасности, мои стражи охраняют его, а слуги заботятся о нем, чтобы Киран ни в чем не нуждался.

– Ах! Благодарю тебя, справедливый муж! – от его заявления Сенамотис вздрогнула и покраснела. – Мой брат смел и честен, и никогда его рука необдуманно не бралась за меч. Уверена, исключительные обстоятельства подтолкнули его к поспешному решению – нанести рану противнику. Прости Кирана! Как зовут твоего родственника? Я буду молиться скифским и греческим богам о его скорейшем выздоровлении. Боги помогут!

– Любая просьба прекрасной царевны не останется безответной в моей душе! Мы будем возносить молитвы вместе о здравии Левкона. Поверь мне! Ты будешь госпожой не только моего дома, ты – уже владычица моего сердца.

– Природа не запрещает тебе любить, Гераклид, но я уверенна в Боспорском царстве есть женщины прекраснее меня.

– Ты несправедлива к себе, замечательная Сенамотис! Обойди я хоть целый мир, не встречу женщину такого редкого сочетания ума и красоты, как у той, что почтила меня своим присутствием, – боспорит поклонился спутнице с таким изяществом, на которое только была способна его нескладная фигура.

Он любовался ею, и в это время ее Психея выпорхнула и унесла в горний мир его душу. Где-то там, высоко, шел совсем другой диалог между ними, одно естество кричало о трудном выборе, страхе перед жертвой, необходимой ради спасения брата, другое – сочувствовало и пыталось отступиться от этой жертвы.

Не осознавая, как могущественны были чары ее юного облика, больших влажных глаз, живых и лучистых; непосредственности движений, льющегося голоса, Сенамотис так никогда и не догадалась, как близка была она в тот ясный день от своего спасения. Слишком она погрузилась в трагизм предстоящей разлуки с Ксерксом! И ее душа оценивала расставание с любимым как предательство любви. Не смогла Сенамотис различить едва уловимые черты неумелых движений Гераклида, сраженного чистотой ее сердца:

– Сделай смелый шаг! Отрекись от нее! Но спаси ее брата, – требовала его душа. Чудеса! Единственный раз в жизни знатный боспорит так близко подошел к великой тайне любви, готовый принести себя в жертву Агапе. Да, прагматичный и приземленный Гераклид готов был произнести слова отречения от юной красавицы. Никогда Сенамотис не узнала великой правды мгновений у влюбленных скал!

– Не понимаю, такого не бывает, – отвечало ее сердце; неопытность, неумение читать чужие сердца скрыла от нее возможность спасти брата и остаться свободной.

Тем временем Ахемен незаметно отправил одного из царских слуг к Скилуру, донести, что, кажется, дело может сладиться.

– Она, кажется, не против, – шепнул слуге на ухо Ахемен.

Когда же настал час прощаться с гостем, энарей посмотрел на счастливого Гераклида, а затем заглянул в удрученные глаза Сенамотис, и мысленно раскаялся:

– Поторопился я, горе моим сединам! Не приняла она его! А царь и не подозревает о моей ошибке!

Подозрение царя

Природа каждого отдельного единства любит

скрываться, сопряжение неявное явного крепче.

Гераклит из Эфеса

Человек так устроен – он боится сильного и презирает слабого. Когда Великая Скифия была сильной и процветающей с развитым земледелием, производящим разнообразные виды сельскохозяйственной продукции, и не менее сильной металлургией, сарматы осторожно вели себя по отношению к скифам, могли даже прийти на помощь. Это было, когда сарматское войско состояло из племенного ополчения, и постоянной армии не было, в то время, как скифские цари через большие и малые дружины князей стремились формировать регулярное войско. Но все меняется – внутренние противоречия ослабили сколотов, а враждебно настроенные соседи окрепли и мешали развитию Скифского государства. Никогда еще положение вещей не было столь неясным между близкими когда-то племенами. Сарматы не могли взять полное первенство над скифами, скифам не удавалось подчинить себе сармат. Мировая катастрофа и дух соперничества не позволяли им объединиться. Стратегического перевеса и превосходства в вооружении не было ни у одной из сторон – существенную часть сарматского и скифского ополчений составляла тяжелая кавалерия. Она имела длинные четырехметровые копья и метровые железные мечи, луки и кинжалы. Катафрактарии, защищенные шлемами и кольчатыми панцирями, преследовали неприятеля на быстрых, послушных конях и каждый из них вел еще на поводу одну или две запасных лошади, чтобы, пересаживаться с одной на другую, давая им отдых, тем самым, сохранять силы коней. В конце второго века до нашей эры роль катафрактариев падала, они не могли эффективно противостоять понтийской фаланге. Скифы и сарматы отставали от понтийцев и римлян.

– Ну, долгожданные посланники, что нового вы принесли мне, – говорит Скилур, войдя в просторный зал, после ответа на приветственные поклоны послов.

Он кажется болезненным из-за своей синеватой бледности, все знают, что раны, полученные им в бою с сарматами, на плохую погоду ноют. – «Надеюсь, вы добрались благополучно! Я строго слежу за тем, чтобы по земле Скифии люди могли ездить так же спокойно, как, говорят, они ездили по Великой Скифии во времена славного Аттея».

Кроме него, Палака и послов в роскошном своей архитектурой помещении есть только стража. «Долгожданные» царь произносит с такой интонацией и таким выражением лица, что танаиты улавливают недовольство царя, им слышится – «негодяи». Черные подвижные глаза архонта Деметрия начинают излучать хитрые искры, длинный нос тревожно втягивает воздух.

– Неблагоприятные события задержали нас. Справедливый правитель, без сомнения, поймет, что не всегда кратчайший путь к дому является наилучшим, – говорит он, снимает пояс с кинжалом и передает его охранникам царя.

Сдают оружие и два других танаита – они освобождаются от мечей и кинжалов. Танаис не воюет сейчас с соседями, но на его землях неспокойно, за любым поворотом может поджидать опасность. Путешествовать лучше, имея с собой оружие.

В самых вежливых фразах посланники заверяют Скилура в готовности сотрудничать с ним, но он знает, как мало значат их слова и пока молчит, погруженный в раздумья. Царь думает о пропасти, которая увеличивается между бывшими кочевниками – скифами и сарматами. Степные племена с самого начала, попав в такие города, как Танаис, были вынуждены встраиваться в новую систему хозяйствования и социальных отношений на землях боспорского царства.

Правитель Скифии понимает, что неоднородность общины танаитов, в которой есть греки и сарматы, не позволяет надеяться на них, как на надежных союзников, а часть сарматских элит, к этому времени утратившая политическую самостоятельность, зависит от эллинов. Тем не менее, по реке Танаис в Скифию переправляются важные грузы – часть сырья, необходимого для изготовления оружия, а сарматские катафрактарии хорошо обучены, и с танаитами надо договариваться не только о торговле, но и военной помощи. Он сидит, подавшись вперед, как будто всматривается вдаль, его сосредоточенность и серьезность держит плотно закрытыми чувственные губы, кажущаяся жизнерадостность затушевана тонкой паутиной сети морщинок, которая тянется от нижних век к высоким углам бровей.

– Мы постараемся доказать, что великий государь доверяет нам не напрасно, – вкрадчиво произносит главный архонт Деметрий.

Царь не доверяет Деметрию, который осторожно нащупывает приемлемую для скифов почву предстоящих договоренностей. Государь держит в своих глубинах понимание, что само появление сарматской общины в Танаисе связано с политикой усиления военного потенциала эллинами. Он видит, архонты танаитов не слишком торопятся с заключением тайного договора со скифами, и вслух произносит:

– Занять одну из сторон все же лучше нейтралитета.

– Наши общины имеют неодинаковый взгляд на войну с херсонесцами, – нарушает молчание посланник Дитул, высокий с мощной грудью, бритым подбородком и длинными, закрученными вверх усами, выдающими в нем переселенца из Борисфена.