С.П.А.С. 107

– Зачем через дядьку? Почему отец не может сам сказать мне о своем приговора. Загадка! Говори яснее, я жду, – она оставила лошадь и приблизилась к Лонхату, который спешился раньше нее, хотел помочь ей спрыгнуть с дорогого чепрака, но не успел.

– Нет, я не запутываю тебя. А лишь хочу помочь тебе и Кирану, и так же опередить советника царя Дуланака. Он скоро будет здесь, чтобы подготовить тебя к решению Скилура.

– Спасибо, друг!

– Сенамотис! Не сочти меня неискренним. Нам известно, что всем мужчинам не чуждо соперничество… И всем ясно, как я не равнодушен к тебе! Но вряд ли когда-нибудь признаюсь в силе моих чувств. Слишком рано мы познакомились с тобой, воспоминания далекого детства, в которых ты была мне сестрой, останавливают меня, – молодой князь говорил медленно, тщательно подбирая слова.

Царевна, кажется, поняла, о чем умалчивает князь и пришла ему на помощь:

– У нас с тобой не может сладиться то, к чему я стремлюсь вместе с Ксерксом. Будущее для меня возможно только с ним. Не мучь себя напрасно. Но вряд ли ты найдешь на всей земле друзей более преданных, чем я и Ксеркс, – Сенамотис тепло пожала руку скифу.

– Вижу, что это так! – он понимал, что слова, приготовленные им заранее для встречи с царевной, теперь бессмысленны.

Она сердечно улыбнулась ему.

Князь тяжело вздохнул, – «Вот, все и разрешилось. Надеюсь, я не заставил тебя сильно страдать?».

– Ты поступил правильно, – уверенно и нежно произнесла Сенамотис. Она видела, что князь по-прежнему озабочен и смотрит на нее своими грустными глазами, – «Только ли это волнует тебя?».

– Ты права, нет… Есть и другие причины.

– Они касаются Кирана? Говори, Лонхат!

– Уже все знают; тебе, конечно, тоже донесли, что Киран не просто отказался уплатить дань боспоритам за торговый корабль?

– Да, знаю, мечом он ранил особу, приближенную к боспорскому царьку. Его арестовали и держат взаперти.

Воображение рисовало ей страшные картины, когда ее любимый брат, такой нежный, как весенний цветок, связан веревками и брошен в подвал, куда заключают провинившихся слуг и рабов. Она узрела, преодолевая пространство, как один из архонтов города даже ткнул его кулаком в грудь и обозвал сосунком.

– Ты думаешь, что он виновен? – Сенамотис гневно вскинула глаза на Лонхата.

– Нет! Конечно, его вынудили взяться за оружие.

– А если в застенках его пытают?! Как долго его будут держать в подвале? Что, если его казнят, скорые на расправу боспориты? – она выдернула кинжал из позлащенных ножен, повернулась на северо-восток и несколько раз прорезала клинком пространство.

– Успокойся, Сенамотис! – Лонхат бросился к царевне, которая уже вложила кинжал в ножны и направилась к своей лошади.

– Не мешай мне, я еду освобождать брата!

– Послушай, если бы мы могли вызволить его! Я бы поехал с тобой! Ты и так можешь освободить его; все зависит от тебя!

– Не отговаривай меня и не обманывай! Спасти и без меча?!

– Ах, бедный Киран! Бедный Ксеркс!

– Не понимаю!

– Сенамотис, мы вместе выросли, скажи, друг ли я тебе?

– О, Боги сколотов! Ты же знаешь, что тебе я доверяю больше, чем себе. Сомнениями такими ты усиливаешь мою боль.

– Из всех царевичей и князей не только Скифии, но и заморских стран, ты предпочтешь Ксеркса. Все знают это. Не знает только один Гераклид, что прибыл в Неаполис сообщить царю, что Киран в безопасности, и он спас его.

– Ну, продолжай!

– Хорошо, скажу! Гераклид просил твоей руки, посланник от Мелосака и Савмака советует Скилуру породниться с Боспором.

В это время появились несколько воинов, сопровождающих Дуланака, который подал знак Лонхату удалиться. Тот должен был подчиниться.

– Сенамотис, чтобы не случилось, знай, у тебя есть верный друг! – обернувшись, прокричал он царевне.

Она спокойно выслушала все, что уполномочен был передать ей Дуланак, и тихо сказала, ни к кому не обращаясь:

– Двое мужчин добиваются моей руки: один способен дать мне величайшее счастье, другой – повергнуть в большое отчаяние.

Князь удивленно посмотрел на нее и подумал про себя:

– Почему двое? Трое! Трое добиваются твоей руки.

– У меня будет муж, но никогда не будет возлюбленного, – задумчиво добавила она.

Сенамотис не видела в тот момент влюбленные скалы, а они грустили, опутанные серым туманом. Родные камни обильно набросали на потемневшую листву дубов серебристые капли своей печали.

Облака синие да лебедь белая

Живая душа чужда механики, живая

душа требует и живого пути.

Ученик ученика Абариса

Двадцать первый век не тронул озер близ моря. Белая лебедь летела над прозрачным зеркалом, и сине-серая гладь водоема отражала ее. Она была одна над водой, но в мире их было двое – она и чуть косое отражение на воде. Первая птица, покружив над озером, унеслась к своей стае, другая – замерла на мгновенье, и провалилась в водянистую глубь, очнувшись молодой царевной в ином времени.

Белый цвет был к лицу Сенамотис, светлой лебедью гордо предстала она перед знатным гостем.

– Да хранят боги юную Сенамотис, – страшно волнуясь, проговорил Гераклид, склоняясь в знак почтения, но, не спуская восхищенных глаз с шелковистых волос царевны.

– Процветай, добра твоему дому, – скупо ответила скифянка, не глядя на боспорита и наклонив голову, через миг подняла подбородок еще выше.

Чтобы смягчить впечатление от неприветливости царевны энарей спросил Гераклида ласковым голосом:

– Мы все желаем процветания Боспорскому царству! Я слышал, у тебя и Перисада появились новые скирианские жеребцы в ко-

конюшне. Права ли молва?

– Да, слухи у нас бегут впереди человека; это заморский подарок из Гераклеи Понтийской, но я не прочь отдать всех лучших жеребцов своих конюшен, и все, чем богат, ради случая видеть улыбку и глаза прекрасной Сенамотис.

– Да благословит тебя Зевс, ваши кони отменны, они превзошли все существующие ныне породы, – поспешил ответить Ахемен за родственницу. – А щедрость твоя подобна милости богов, – грузный энарей не отходил от гостя, доброжелательно улыбаясь.