С.П.А.С. 107

– Вот, грек! – вскричал Скилур. – Тебе не приказывают, тебя приглашают! – говорили уста. – Куда ты денешься, отказы не допускаются, – приказывали властные глаза.

– Благодарю за внимание ко мне, – с поклоном отвечал Ксифарес, размышляя о том, что отказ будет непростительной ошибкой.

– В таком случае, я с радостью принимаю приглашение. Мы с дочерью почтем за великую честь занимать мудрые мысли царя за трапезой, и надеемся, что наше скромное присутствие будет приятно государю, – а про себя подумал. – Ну, все! Теперь уж точно все!

Он быстро удалился; не успел скрыться в дверях его силуэт, как в комнате гладкая прическа Файонака уже блестела сталью так же, как и его доспехи.

А Скилур решил быть не только предупредительным, но и нагнать страху на заносчивого грека. В назначенное время один из советников царя в сопровождении четырех стражей зашел за Ксифаресом и его дочерью, чтобы проводить их во дворец.

Во главе щедрого стола блистала своей красотой молоденькая Сенамотис рядом со Скилуром, греки были посажены напротив. Часть слуг выстроилась у колонн, другие суетились возле стола, накладывая лакомые куски гостям. Розовощекая красавица Сенамотис с любопытством поглядывала на темно-русую, с бледным лицом, очаровательными ярко-накрашенными губами Эвпсихию. Перед греками явились стеклянные сосуды и краснолаковые амфоры с вином и медом, их излюбленные рыбные блюда, оливки, фрукты. Простую мясную еду* поставили перед Скилуром. Царь, то и дело выступавший в походы со своим войском, предпочитал непритязательную скифскую пищу.

Почтенный Ксифарес с готовностью отдался великолепию позлащенных кубков и пропитанными яркими специями блюдам. Сфрагистик с беспристрастным выражением лица поглядывал на своего соседа по столу – иноземного путешественника, странным образом задержавшегося в Неаполисе. Единственное, что Ксифарес заметил наверняка, необычный гость был излишне разговорчив наедине с царем, но слишком молчалив при общении с другими лицами. Скилур ел мало, он смотрел на двух прекрасных женщин и думал:

– Как они хороши! Счастливая ли судьба уготовлена им богами?

Сенамотис и Эвпсихия переглядывались, всем своим видом выражая заинтересованность продолжить знакомство.

– Отпусти нас посмотреть на фрески в новый храм, – обратилась к отцу царевна и, глядя на дочь сфрагистика, добавила. – Я покажу тебе оринфские капители, между которыми есть фигуры в расписных рамах. Ух!

Она вскочила, жестикулируя руками, стала рисовать обрамление великолепного нового здания для скифских культов. Не удержавшись, сама распаленная своим рассказом, Сенамотис, как стрела, подлетела к Эвпсихии:

– Там есть много рисунков!

– Говорят, на цветной штукатурке? – смеялась гречанка.

– Пойдем, покажу! – заметив одобрительный кивок Скилура, Сенамотис одной рукой взяла с блюда гость фиников, другой – схватила девушку за рукав платья и потащила из зала.

Не скоро вернулись красавицы в свои дома, они смеялись и рассказывали друг дружке разные истории, облитые сладостью фантазий.

– Гляди, какая самоцветность! Держи вытянутую руку прямо, смотри на оленьи рога сквозь пальцы. Что видишь? – делилась с подругой своими секретами Сенамотис.

После веселых рассказов, притихли. Воспоминания, пролетевшие сквозь пестрые пятна памяти, были разными. Но одинаковым, как у одной, так и у второй, было то, что большинство из них замыкались печальным кругом – с раннего детства девочки лишены были материнской заботы.

– Не знаю, наверное, умерла, – ответила Евпсихия тихо.

– Давно?

– Очень давно… – Евпсихия ласково держала в своих руках ладонь царевны, которая прошептала: «И у меня тоже».

Сенамотис сняла со среднего пальца золотое кольцо и подарила его Евпсихии:

– В нем спрятан коготь орлана, пусть оберег хранит тебя.

Гречанка подала царевне свое шипастое кольцо, напоминающее солнце со словами: «Оно из храма. Пусть амулет защитит тебя».

– Кто это был за столом рядом с моим отцом? – Евпсихия внутренне поеживалась, вспоминая широконосое лицо черноглазого гостя.

– А, грек Хрис? Жрец и путешественник; ходит за отцом, как тень.

– Этот путешественник совсем не похож на эллина. У него странно блеснули глаза, когда он услышал, что мы пойдем сюда.

Прохладный длинный зал, в котором очутились подруги, предназначался для культовых отправлений. Ребяческая веселость девушек смешивалась с грустью, когда они молча бродили в помещении с высоким потолком, пока еще свежем, только отделанном, и потому, доступном для простых прогулок. Чередующиеся широкие и узкие прямоугольники, выписанные черной и красной краской под мрамор, для одной из девушек соединялись в обрамление новой сказки, в которой воины с копьями катят таран на колесах, гонят табуны лошадей. И эти картины сливались с другими сценками. Для другой – обрывки настенных сказаний не находили приложения в памяти, а человеческие фигурки молчали. В неосознанном мире Евпсихии настенные изображения ничего не означали, но красный и черный цвета предсказывали любовь и смерть.

Поросла быльем эта история. Новая трава растет на земле вершин Петровских скал. Но в магических сумерках иного сегодняшнего раннего утра (некоторым счастливцам повезло стать очевидцами этого) стоят на плато два прекрасных силуэта, отделенных от реальности прозрачными стенами, когда-то бывшими каменными. Они любуются шахматным рисунком из восьмидесяти одной клетки, прорисованных черно-красными красками, смотрят на ритуального оленя с ветвистыми рогами. И в момент, когда белеет воздух на рассвете, в спирали этих рогов зарождается самоцветность, та самая, которая виделась Сенамотис и Эвпсихия. Она скоро обегает Петровские скалы, не знает, куда ей приложиться, и потому ускоряется, достигает восходящего солнца, затем сливается с его сияющими дужками. Так загадочные Скифы посеяли свои золотые семена во Вселенной.

Тонкие вьюнки

Тут скифский конь вскочил на небо,

Да так по нему и поехал.

Он увлек с собой всадника

Прямо к дому из звезд,

Где его ждала царевна.

Из скифской сказки

Остались позади скалы Неаполиса; он ехал по тропе, вытоптанной селянами для сокращения пути от некрополя к своим домам, и смотрел вниз на изумрудную траву. Юный князь миновал невысокий курган, на вершине которого распяли на кольях шкуру любимого коня знатного скифа Ишпакая, чтобы воинский дух покойного героя кружил вокруг кургана по ночам, охраняя от врагов скифские селения. За огородами – степь алая от цветущих маков. Не совсем обычная конная прогулка, и юный князь устремился дальше в уединенные места. Весь день единственный образ не шел у него из головы; надо собираться в поездку, а он думал: «Идти с Фарзоем или нет?». Вдруг послышался приближающийся топот копыт. Смущенный от неожиданности Ксеркс поднял голову – прямо к нему скакала всадница на светло-серой лошади. Она приближалась, и уже виднелись украшающие ее одежды разнообразные жемчужные узоры, бегущие вдоль стилизованной волны по подолу платья и рукавам. Видна уздечка ее лошади, богато украшенная золотыми кольцами и накладками из нефрита.

– Сенамотис!… Не сон ли это?

Он думал о ней окрыленными днями и светлыми ночами, искал ее, но ему все равно нелегко привести мысли в порядок. После той первой их роковой встречи, когда князь Фарзой взял его с собой в Неаполис погостить у Скилура, прошло невыносимо много времени (на самом деле сменилась лишь одна луна).

Царевна в волнении останавливает коня, ее алые уста хранят молчание. Ветер кружит красные лепестки вокруг юных скифов, они молчат несколько минут (трескучие слова здесь ничего не значат), замерев от негаданной встречи. Но Ксеркс первым подходит к знатной скифянке; и в тот момент, когда он помогает ей сойти на землю, волна ее запахов, дурманит, ее щека касается его лица, тонкие руки опираются на его плечи. Девичий манящий мир так близок: «Держись Ксеркс!». Выразительность жестов юного князя, когда он принимает царевну, красноречивее любых слов, которые теряют значение перед их общим миром ощущений. Блаженство, никогда ими ранее не испытанное туманит голову юной степи, заволакивает глаза неопытному небу. Прозрачными тенями отступают их прошлые жизни по вьющимся багряными лепестками дорогам, уступая время одному широкому пути: «Лето приходит».

– Да, очень тепло.

На обоих узкие мягкие штаны, заправленные в скифики, и короткие льняные плащи: у девушки белого цвета, у князя – лилового. Мягкими линиями рта и подбородка они сильно похожи друг на друга. И, если бы не решительный взгляд и мужественный нос юноши, их можно было принять за брата и сестру. Юные скифы останавливаются рядом с невысоким коричневым камнем, поверхность которого будто специально приготовлена для царевны. Ксеркс водружает свою любовь на верхушку кабошона, сам опускается перед Сенамотис на одно колено и слагает голову к ее ногам. Он что-то шепчет, но она не слышит его, а только видит и чувствует.

– Ксеркс! Дорогой мой, неужели мы встретились? Разве не чудо!

– Чудо! Я спешил! Князь взял меня во дворец, и я встретил тебя.

Возле камня сплетаются тонкие стебли двух вьюнков – белого

и лилового. Лошади молодых скифов сочувственно отстранились и щиплют траву в отдалении от юных скифов, два белоголовых сипа, пошипев, вздымаются вверх. Ничто не предвещает беды, тогда откуда эта тревога, и так настойчиво с ее губ слетает один и тот же вопрос: «Что мне делать?». Предчувствует ли что-то ее душа?

– На новой луне – в поход с Фарзоем, – он поднимает голову и преданно смотрит царевне в лицо.

– Значит, уже скоро. Я буду ждать тебя. А можно тебе не уезжать? – она по-детски, с надеждой на чудо всматривается в его влюбленные глаза, ее руки гладят его волнистые волосы.

– Я современный князь, надо и славе отдать дань.

– Разве недостаточно твой род послужил процветанию Скифии? Твой прадед Атей – собиратель Скифии, до сих пор упоминается скифами перед бранью.

– Негоже и мне сторониться ратного дела. Подрастешь, буду брать тебя в свои походы? – он задумывается и добавляет, – непременно. Ты не против?