Мне так хорошо ходить оплеванной, заклёванной,
меня ненавидят все графоманы.
Но я не затонирована, не забронирована,
вставляйте персты с мои рваные раны.
Я просто жалею всех тех, кто отважился
меня таровать. Выжигать в строчках лилии.
Растерзанным я Альбиони – в адажио
срастаюсь: вот кости, а вот сухожилия!
6.
Маяковский рифмуется с Бродским и Вознесенским,
Евтушенко читал лекции в ажиотажной Америке.
Настоящего поэта сколько ни ставь к стенке,
он вырастает Стеной Плача и Стеной Истерики.
7.
Ты спроси у меня, как бороться мне с Каином,
Ты спроси у меня, как смириться мне с Брутом?
Обступили – до виселиц! – центр и окраину,
и что проку им в ноги упасть мне прилюдно?
Выдирая из сердца свой город до камня!
Не спасая себя. Подарив своё имя
всем кострам инквизиций, кто печь, а кто пламя.
Я теперь лишь идея, крыло, струйка дыма!
Перекрыты артерии в складках зажимы.
Прорываться пытаюсь зерном, васильком ли,
меня в люльке качает земля одержимо,
как родиться в овечьих яслях, на соломе,
в непорочном зачатье? Где тёплые овцы
свои морды просунули, дышат! Как дышат!
Я не знала дыханий таких вот сиротских,
я не знала пророческих запахов мышьих,
я не видела шерсти такой белой-белой!
Не качала беспомощно так своё тело,
не была так безбрежно, отчаянно лишней!
Здесь дощатые стены, лишь ветер, сквозь крышу
завывает метель! Но зачем же, как можно
в январе дождь со снегом, испорчен как климат!
Брут подкуплен.
А Каин, что брат, выел ложью,
метит в братьев, в сестёр. Вот вам фото, вот снимок.
Вот картина, её добывала я с дрожью
поцелуями Климта и криками Мунка,
намывала, что золото сердце под кожей.
Как же это возможно? Такое возможно?
Ну-ка. Ну-ка…
О, какое есть счастье, чтоб птицей из снов мне,
человеком во сны! Обрубая все связи.
Можно выдрать из морока, лести, из грязи,
но как смыть грязь чужую? В каком мне поклоне
и в каком мне прощенье, разбитом на части
выцеловывать из немоты сотню звуков?