Коль хочешь, останься во мне! Вся останься.
Не надо на улицу, в горесть, в войну!
Итак, пало Вече. И пали повстанцы
и сопротивляющиеся. Нет шансов.
И Марфу-посадницу нынче убьют?
По слухам казнят.
В самом деле, повесят.
Неужто и это со мною? Из месив
я русских не выберусь? Да из безлесий?
И лисий хребет мой и тельце – под кнут?
И нежные руки – о, коими шила,
и ноги в сапожках – по камням, по илу
я ими ходила. Ужели распнут?
Неужто под камень, под суд и под спуд?
Нет, лучше уж пуля, как дурочка-с жалом,
чьё брюшко в полоску, что пчёлок рожала.
Ты – пан и ты – шлях, Иудей не крещёный,
чего тебе надо? Мы – русские жёны
вовек не сдавались! Сыночки – убиты,
мужья все постреляны. С нашей орбиты
вовек не сойдём! Ипотеки, кредиты…
Да, в избы! Да, в сёдла! Коней на скаку.
Но мы никогда не сдадимся врагу!
И нынче не сдамся я. Марфа, ты Марфа!
Петля, что на шее, заместо мне шарфа,
и взгляды мне в спину – хрустят позвонки!
Но не отпускай, ты земля (снег наружу).
Ещё поборюсь, постою я, не струшу
у этих домов, у могил, у реки.
***
Иди ты ко мне, пожалею, моя дура-пуля,
моё ты раненье, моя ты стрела между рёбер…
Моя катастрофа, откуда тебе не вернули,
держу твоё знамя, ладонь приварилась в ознобе,
а вместе с ладонью и пальцы! Иди, пожалею!
О, страшный, заброшенный город мой, что в Бэйчуане,
где люди спастись не сумели, бежать по аллее…
А землю трясёт, выворачивая, словно бы в чане
весь мир выкипает: вот мышцы, вот кожа, вот кости.
А я в этот миг вся дрожу! И, дрожащая, постю!
Кричу, что меня перехлёстывает от любови
огромной, что крылья её волочу…
Плавят кровли
дома, что гармони орут колыбельные песни ребёнку.
И стёкла разбиты, и башни растут, как в Кавказе.
О, где бы взять лодку, фелуку, галеру ли, джонку,
чтоб выбраться? Место ли есть на каркасе,
на шёлке, на коврике с жёлтой подкладкой из пуха?
Когда у меня к тебе чувство: ребёнка к собрату,
когда у меня к тебе чувство, как будто собаке старуха