Соцгород – 2 против секты

Заяц не выдержал, рванул деваху к себе. Платьишко на ней расстегнулось, обнажая розовую пупырчатую грудёшку. Заострившиеся сосцы выкатились перед Зайцем, словно розовые земляничины. Мягкой волной окатило Зайца во второй раз. Думать было запрещено. Дума – хуже смерти.

Космос воздел звёздные очи долу и прополз веткою по крышам деревеньки.

– Эхе-хе! – подумал дед и нырнул в сени.

– Чего там? – переспросила Клавдия и прильнула к иллюминатору слепым глазом.

– Неужто то самое? – мяукнул кот и вскочил на крышу.

– Ну и ну! – кукарекнул петух и нащупал клювом червя.

Но это было не то, о чём подумали деревенские жители. Зайцу срочно была нужна раскрутка, просто до крайности! Он встал на лавку и прочёл стихи. Сперва одно позаковыристей, позабористей! Втрое – сложно-метафорическое, третье – неуловимо-летучее, четвёртое… А, бог с ним с четвёртым! Деревня плакала всю ночь, так её проняло, так достало! Ох, уж эта заячья белиберда, чепуховина! Грустная, скрипичная, виолончельная, арфовая, трепетная морозь души! Так никто по убиенным не страдал, по невинно загубленным не печалился, по искалеченным в истерическом пении не корёжился, как от заячьих стихов загинался!

То-то вам!

Белые мухи показались на следующее утро. Не вовремя показались! Так все яблони помёрзнуть могут, все цветики завять! Да и Зайцу лапу прищемило, он от собственного величия захмелел, запьянел от своей гордости да и хлопнулся на ступени. По льду скатился, ударился, чем ни попадя об морозные балки, и зашибся весь.

Но в умах соседей Заяц остался до самого цветения, пока не забродили радужные желания. Так-то вам!

А по вечеру снова заспорили. Особенно Клавдия:

– Нужны ли мы президенту?

– Да у него таких, как мы тысячи, миллионы, миллиарды! Как клопов в диване! И все кровушку президентову пью-хлыщут! Успевай отмахиваться! Эх, судьба наша клопиная!

– И-эх! Не то слово! – согласился дед Гиппа. – А чего нам вообще надо?

– Поесть, попить, одеться! – догадалась Прасковья. – Модницы, те ничего не едят, тока кофе по утрам пьют! Но зато нарядов у них – прорва! Юбки крахмальные. Кофты белёные, туфли лаковые!

А тут вдруг за сердце взяло. Горемычно. Со скрежетом. Словно зубцы инструмента какого шарахнули. И один зубец в сердцевину надавил. В самую маковку. В самую кровяную точку, в мозоль болящую! И заныло! И засвербило мучающе, горькослёзно!

Ой-ой! не достичь Марса! Не видать яблок! Не вгрызться в сочную красноспелую мясную белую слизь! Так взныло! Всполостнуло!

Дед Гиппа у окна встал. Замер. Может, тоже почуял чего? и глаза у деда забегали. То вправо. то влево. Забегали и остановились, на Зайца уставились! Словно он виноват. а что ли не так?

– Я тебя кормил-поил! а ты чё ещё и выпендриваешься, негодник! Срамник длинноухий! Переживать-тосковать надумал? На тестя горе-печаль накликивать? Подь из избы! А взглядом-то так и простреливает до дыр!

Взглянешь в неё (в дыру-то!), как в замочную скважину, а там звёзды видать! Венеру, Юпитер, ну, Луну там, а Марса не видно. Туманность навалила! Андромеды! Али Афродиты, что из пены является. Вся голая, скользкая, солёная, а за ней богатыри идут, хромают. У каждого котелок в руке, лапти на ногах драные, на бомжей смахивают.

А тут в избу гармонист зашёл. Заиграл. Запел. Что на Марсе будут яблони цвести. И цветики такие огромадные! Распускаются лепестками белыми, машут тычинками жёлтыми, каждый – с ложку столовую, а пестик – с виду. А чашечка с колокольчик.

И тоже слезу вышибает.

…А на Марсе… будут яблони цвести… и-и…

и-и жаль-то какая!

И-и заполошные!

Спел гармонист – всех обошёл с шапкой, мол. Подайте за пенье моё.

– А за что платить-то? За слёзы? За печаль ножевую? За горечь опоясывающую, за немощь нашу? За невежество?

Так и ушёл гармонист ни с чем. Ребёнка увёл нашего. Деваха спохватилась:

– Где ребёнок?

– Нету.

– Как ты так не сберёг его, Заяц? Не доглядел?

– А ты куда глядела?

– Так занята была. Бельё стирала, кохту гладила, репу варила-парила.

Не дослушал Заяц – выскочил из избы, дитя искать нашего.

Был бы чужой. Чего волноваться? А наш, так наш.

А звёзды на поляне, как грибы растут, под ногами прячутся, жмутся. Перешагнуть не дают с кочки на кочку. И травы щиплются. Обволакивают, цепляются, обвязывают, обкручивают, липнут, опоясывают. Эх, жалистые какие! Осокистые! И впиваются жгутами в запястье и всасываются, и кровь пьют! Пыльцой осыпают1 лепестковые, смолистые, нектарные, пчелиные, жгутные!

Глядит Заяц – омут под ногами. Крутится. Вертится. Манит…

И. как назло купаться хочется. Так и тянет, так неволит! Привораживает, завлекает! Не удержался Заяц и прыгнул. И-и, как хорошо, прохладно! А ноги-то в воронку попали, закружило, затягунило.

Протянул Заяц лапы и нащупал что-то волосатое. Потянул на себя. Поддалось. Глянь – это дитя. То самое! Наше…

Взял Заяц за кудри и поволок на поверхность дитя, и омут не страшен и воронка! Вытянул! А дитё и не дышит уж. Губёнки синеньки. Глазки запали. Давай его Заяц оживлять. Грудку потёр. Височки послюнявил. Не получается. На бок повернул, изо рта пена вылилась. Ещё пуще Заяц завопил, так из грудки вода выплеснулась зелёная. Змеиная. И – ожил человек

Заяц, не помня себя, на грудь к нему кинулся.

– Добро утречко! – сказал сын и руками обнял пушистого Зайца. А у дитя щёки зарделись. И вроде бы наказать сына за шалость, ан нет. рука не подымается. Вернее подымается. Но не за этим, а хочется подарок сыну сделать и сказать:

– С выздоровлением.

Мороженого купить хочется, шоколадку, али звёздочку сорвать, что под ногами пляшет. Словно светляк переливается.

– айда лепёшки сметанные есть!

А в избе переполох начался. Деваха слёзы льёт по сыну. Дед Гиппа бородёнку щиплет. Всё музыка виновата! Она плакучая! Сыграли – мальчонку сманили. Теперь разве сыщешь его? Он вроде рядом, но не дома. Словно в облаках с той поры витать стал.

Всё ему музыка чудится. Со всех сторон, сверху, снизу, изнутри.

Испугался Заяц, давай сына по больницам таскать. Профессорам показывать. Ан, бесполезно. Неизлечимо. Говорят.

Было бы необидно. Ежели таким родился, то уж ясно – судьба! А если случайно, заразился неведомой болезнью, по незнанию, тут уж печаль! Повели сына к бабке, соседке Варваре. Та плевала, шептала, сорок молитв читала, росу в баночку собирала. Вроде к зиме полегчало. Прошла болезнь музыкальная, но недолго! Лишь весна во дворе, снова повело!

Как только прялка застрекотала. Так наш мальчик такт отбивать начал. С ним уж другие бояться дружить, им взрослые запретили, вдруг зараза перейдёт! Оно и правильно! Все дети. Как дети. Курят тайно, дразнятся, лгут, пагубными словами ругаются, воруют. А этот что? сидит себе в светёлке, в окно глядит. А чего глядеть-то? Вокруг лишь подусталь окромешная! Осенью особенно. Листья сволакиваются ветром, травы загинаются. Жидкий, масляный воздух. Воробей, ощипанный соседским котом на заборе… чего глядеть-то? прости Господи. Нам Шопенов не надо! Зараза от них. Нам, как у всех надо! И чтобы радость! Но не от самого себя, а от чего другого! Это когда стянешь у кого ни будь, а тот и не заметит! Тот ищет в карманах роется, середь трухи. Семечек и не найдёт! Вот это радость – правильная, исконная! А то если из компота яблочко варёное стащить – какая радость! Пальцами, пока никто не видит – в кастрюльку шмыг! И вытянешь варёное яблочко, али – грушу или изюм. Пихнёшь эту сладость в рот и пальцы об штаны вытрешь! Сидишь, облизываешься. Смакуешь. Пока радость не кончится.