Диско

– Тебе следует взяться за гантели, чтобы разрабатывать плечи.

– Могу здорово накачаться…

– Это уже не твоя проблема, а твоего партнера, которому ты со всей дури вмажешь в лоб воланчик…

Я не переношу громких звуков, а тут кто-то хохочет и хохочет прямо в лицо – и понятно, что я попалась и сама перед собой позорюсь. Как же это глупо – годами страдать из-за тенниса и вдруг научиться играть за две недели. Всегда ли так могло быть или пришла подходящая пора? Неужели 10 лет назад успех достался бы с той же легкостью? Может быть, это было изначально заложено как личная характеристика – только я не знала, хоть и догадывалась? Пусть теннис и не моя судьба, не моя заветная цель, без которой уже и жизнь не мила, но он – звено в последовательности моих смыслов. Я всегда хотела, чтобы на этой земле у меня было движение, а не местоположение – дорога с тропинками внутрь личности и вдоль мира; путь, яркий, насыщенный, со множеством дел, увлечений, достижений. Мне нужно было чувство гордости за себя – даже не слава, потому что она все больше становится аморальной. Столько планов я стремилась уложить в один срок, будто моя жизнь насчитывала всего несколько лет. Но от спешки много начинаний рассыпалось, как кубики, под неумелыми детскими руками. Наверное, поэтому я так рано почувствовала себя старой и несостоявшейся. Успехи мои остались односторонними, зацикленными, а что-то оборвалось, причем крайне глупо, и начинать это снова уже поздно, потому что выросла да потеряла гибкость или единственную возможность. Я, например, очень громко пела и в 5 лет изъявила желание поступить в музыкальную школу. Что из этого вышло? Меня поставили перед круглой тетей в круглых очках, сидящей за пианино, которая велела мне воспроизвести на высокой ноте всего два слова «два кота». Я ужасно постеснялась, даже была возмущена немножко, упорно молчала и думала о том, как она сама не понимает, что приличный человек не будет петь такой вздор! Серьезного ребенка вывели в коридор, а родителям доложили о полном отсутствии слуха и голоса… Это все равно, если получить в аттестат старую тройку по математике за первый класс и потом постоянно не набирать величины проходного балла в университет. Кому докажешь, что складывать и вычитать числа до десяти уже давно научился… Так и приходится расплачиваться за старые грехи, ошибки, детскую непредусмотрительность.

А мне теперь бросили под ноги растерзанный теннис, чтобы я еще лучше осознала, чего лишена была долгие годы, пока душа просила да отпросила. Пережитая мечта – это труп, и все происходящее потом происходит не в свое время, все это уже больно, горько и обидно. Так же и любовь у слишком верных людей отгорает в суррогат. А казалось, наверное – катится прямой дорожкой да в рай… Я десять лет пыталась завоевать сердце белокурого Ноэля – и стоило мне влюбиться в другого, как появляется блондин с добрыми серыми глазами! Даже не знаю, плакать или смеяться…

… – С такой-то меткостью тебе пора переводиться в тир.

– Не слишком ли часто я перевожусь?

– Это неудачная шутка, потому что неактуальная. Я тебя сам не отпущу. Но разве в той прежней жизни не казался тебе уместным… ветер перемен?

И вдруг его ладонь легла на мои пальцы… Словно взрыв…, новый удар в спину… Знаменитая песня Scorpions с подобным названием предстала передо мной до последней ноты: жестокая и ласковая – и хочется реветь, как от взгляда на великое… Я почувствовала, что попала не в свое кино. Мир какой-то вертится-вертится вокруг: люди, события, предписанные чувства – а мне как поступить? Я не учила этой роли; если мне и предлагали что-то подобное, то уже давно получили отказ. «Wind of change» – слишком известный хит, чтобы вновь, как в первый раз, поразить своей душераздирающей властью… И для меня все новое – всего лишь хорошо забытое старое…

– Нет, – сказала я резко, отодвигая тарелку, – «Obsession» – лучше!

Не тогда ещё сердце дрогнуло… от близости, данной и невымученной. Он ничего определенного не говорил – а я не мечтала зря. Насколько теннис сближал нас во времени и пространстве, настолько же и разделял – в мыслях, во взглядах, в ответственности друг за друга. В игре рождался мой восторг от его присутствия, от его вида – поэтому я почти убедила себя в том, что встречаюсь с ним только из-за тенниса. Появление в совокупности предопределило и некоторую их зависимость друг от друга, но в моем восприятии, совершенно несовместимые, они взаимно обесценивались в самом главном – в том, отчего я окончательно бы потеряла голову… Постепенно я стала воспринимать весь этот нонсенс в совершенно формальном смысле – как знак моего везения и как весть о будущей продолжительной удаче. Если сбылось одно – сбудется и другое, тем более что сбываться начало с самого начала. Слишком много было тогда во мне наркоманской боли, требовавшей продолжения – а никакого серьезного препятствия я ещё не встретила… Выступление Мигеля ожидалось через 44 часа после выступления Скутера и обещало выбить из меня лишнюю дурь…

Однажды Макс встретил меня у входа в клуб и сказал, что не сможет остаться и играть, потому что на факультете объявили дополнительное занятие. Я кивнула: это обычное дело, нас часто так же терроризируют. Придется мне терпеть Линду – не ехать же домой в такую рань… Моросил снежок, камни слегка припудрились. За день сто раз подсыпает этой пыли – и вновь она тает, освежая тротуар.

– Послушай, – сказал Макс, – может быть, ты проводишь меня до университета? Тут недалеко ехать. Я познакомлю тебя с товарищами…

Я дала себя увести. До какой степени стали безразличны мне танцы! Он взял меня за руку, и она словно онемела, не шелохнулась ни единым движением ни «за», ни «против». Я шагала и вертела головой, периодически теряя ощущение чьего-то прикосновения; только было очень неприятно, что люди все видят. Каждый волен думать, как ему заблагорассудится – и страшно представить, сколько догадок, не соответствующих действительности, я могу вызвать подобной прогулкой.

– Это не предательство, – твердила спасительная мысль. – Это так… Мир вертится! Сегодня так получилось, завтра уже по-другому…

– Две очень милые девушки. Я всегда делаю с ними все проекты, – тем временем рассказывал Макс.

– Как их зовут?

– Алойк Каваливкер и Джейн Деметра. Они тебе понравятся!

– А они слишком неприветливые?

– Не слишком.

Он рассмеялся:

– Смотри, Шарлотта, как бы они не подумали того же самого о тебе!

Я решила непременно улыбаться. Зачем осложнять человеку жизнь – пусть думает, что я в восторге от его подружек. Кроме того, это знакомство продлится несколько минут, а потом мы, возможно, никогда не встретимся или не узнаем друг друга.

Мы пересекли на автобусе пару улиц с широкой панорамой и углами достопримечательностей и вышли на первом же повороте. Институты были окружены аллеями самых различных форм и траекторий: прямые, чуть наискосок, закругленные, с клумбой в центре, пересекающиеся, исчезающие под навесом рекламных щитов… Как странно было видеть ещё один университет, дивный светоч, который касался ботинок парадными ступеньками и взмывал выше головы. Это, наверное, годами воспитанная дань, приветствие, память о первой робости, привычка, инстинкт – хочется замедлить шаг и подойти к корпусу тихо-тихо, украдкой, весь его окинуть взором, переложить на себя, спроецировать, почувствовать мнимое падение, пересчитать глазами этажи и упереться взглядом в небо, которое освещает нас друг для друга… Ощутить прежнее домашнее чувство, приязнь, притяжение – все то, что роднит чужого человека с чужой землей, и осознать себя гражданином мира! Чем-то похожи эти окна на любой подобный элемент архитектуры – те же блики на гладких поверхностях, так же можно разнести в стеклянную пыль… Может быть, кто-то машет палочкой волшебной – слишком умный, в сановном колпаке? Но Макс тащит за руку, и нет возможности остановиться – у него, конечно, другое мировоззрение, и вдобавок он спешит. Толпа вырывается из дверей, толпа стремится попасть внутрь, я среди толпы, в которой трудно разделить направления – и опять меня неправильно поняли. Все думают, что я студентка этого заведения – но они ошибаются. Целый день вокруг ложь и невежество.

На окне сидели две девушки – картина каждодневной привычки и уже некоторой усталости.

– Девочки, это Шарлотта. Прошу любить!..

Одна из них решительно отложила книгу, поднялась навстречу и протянула мне обе руки.

– Алойк, Лаки или Лёлик, – сказала она резким и отрывистым голосом. – Можно по-разному. Особо творческим разрешается воспользоваться собственной фантазией.

Я изобразила запланированную улыбку и устремила на нее свой проницательный и до неприличия упорный, изучающий взгляд, который ее совсем не смутил и не вызвал протеста. Фрагментами бросился мне в глаза ее образ: длинные разлохмаченные пряди чуть волнистых черных волос, слишком яркие губы (вовсе не косметический эффект!), огромный горбатый нос, глубокий вырез голубой блузки, сиреневые тени вокруг накрашенных ресниц… Ее можно было бы назвать модницей, но резкие, порывистые манеры придавали небрежность как стилю, так и внешности. Она все делала быстро, далеко отбрасывала мешавшие предметы, громко говорила и не любила отмалчиваться ни по какому поводу; в ее натуре чувствовался победитель и мореплаватель – нечто цельное и реализованное; именно у таких людей образ жизни полностью соответствует образу мыслей. В ее глазах сквозило много мужского, орлиного – подчеркнуто вызывающего и храброго, но, как знать, может быть, с орлиным взором я перепутала отчаянный, даже коварный взгляд поистине восточной красавицы.

Вторая девушка – это, конечно, была Джейн – явно предпочитала стиль более спортивный. Тона ее одежды успокаивали, как-то скругляли, скрывали малейший вызов. Лицо точеное с еле уловимыми линиями под слоем белого тонального крема; волосы, как стрелы, прямые, ровно подстриженные, темные без малейшего отлива – все какое-то ненастоящее. И контрастом – яркие проявления живой личности: мелодичный (но не трепетный, на последнем издыхании), довольно интересный на слух голос и глаза неопределенного переливающегося цвета. Они были бездонные и томно манящие своей таинственностью, но при этом скромно занавешенные… туманом, какой-то пеленой отчужденности и робости. Вот это странное, умело подчеркнутое смирение вполне могло оказаться способным на подлость, низенькую и мелочную, как иголочный укол в чье-то больное место. Ее присутствие я ощущала довольно слабо, возможно, из-за очарованности ее подругой – да и она проявила ко мне совсем поверхностное отношение, вернее, вообще ничего не проявила. По-моему, Джейн совершенно зависела от Алойк и принимала все, что та одобрит – всего лишь принимала к сведению, без личного участия, без комментариев.

– Знакомство надо отметить, – заявил Макс и моментально вытащил из рюкзака бутылку с содержимым розового цвета.

– Отличная наливка! – воскликнула Алойк на весь коридор и немедленно занялась неизвестно откуда появившимися в ее руках пластиковыми стаканами.

– Подождите, – сказала я, – это, наверное, алкоголь?

– Красное вино, – произнесла Джейн.

– Ах, боже мой, – возмутилась Алойк, – вина здесь не больше, чем ликера в ликерной конфете. Сущее баловство, даже не бодрит как следует.

– Шарлотта, ты обязательно должна попробовать, – заметил Макс. – Этот напиток называется «бадминтон»!

– Неужели?..

– Оставь ее! – оборвала Алойк этот разговор. – Ты же знаешь, в алкогольных, музыкальных и сексуальных вопросах я ненавязчива.

Стаканов было три, и «бадминтона» хватило ровно на три порции – наверное, судя по такой точности, они часто пили втроем.

– Вы идете на Скутера? – спросила я, обращаясь, однако, лично к Алойк.

– Конечно! Без этого мы не обойдемся. Мы первые – всегда и во всем… Ваше здоровье!

Она вновь устроилась на подоконнике, грациозно водрузив одну ногу на другую.

– Шарлотта, милая, если ты не любишь крепкие напитки как таковые, дам тебе совет: превращай их в гарниры. Это даже будет шикарнее, более утонченно, скажем так, изысканная мелочь. Ты можешь использовать «бадминтон» в качестве соуса, например, к пудингу. Ты и не напьешься, и вкусно поешь.

– Я помню, как ты изобрела этот рецепт, – оживилась Джейн. – Сначала ты пролила, а потом хотела выбросить…

– В итоге она мне велела доесть испорченное блюдо, – со смехом перебил ее Макс.

– Не понимаю, что тебе не нравится, – невозмутимо говорила Алойк, делая на каждом слоге множество акцентов. – Ты был торжественно выбран первым дегустатором! Между прочим, – вон мелькает ваша учительница.

– А ваша? – спросила Джейн.

– После утренних занятий с вами, я могу считаться ее коллегой… – тут Алойк повернулась ко мне с остатком жидкости в бокале (в ее руках даже несчастный стаканчик казался бокалом).

– Твое здоровье! Ты понравилась мне, Шарлотта!

– И ты мне, Алойк, – ответила я с искренней улыбкой.