Диско

– Я думала, младенец кричит, чтобы вдохнуть воздух, – озадаченно говорю я.

– А он кричит от боли…

– Вот те раз! А что болит?

– Сказывается изменение давления среды. Это очень дурная боль. Счастье, что никто потом ее не помнит.

А говорит так, будто не забывала. Значит, у меня родовая травма… Вот почему я умираю все эти годы!..

14. Дуло в уши… Стоял холод с припадками жары. Остановка угрюмо молчала, знакомого было мало, автобус не торопился… Бережно прикасаюсь к манжетам салатной ветровки, слегка встряхиваю ногами, и успокаивающе прикасается мне в ответ полотно клеша. Сегодня мы с Алойк были совсем-совсем одни в небольшой ее квартире.

Сначала встретился во дворе университета смущенный Макс. Неужели он подумал, что я приехала к нему?! И он мне сказал самые ужасные слова – всем и всегда ужасные, но я настолько была безучастна к ситуации, что и слова эти оказались неуместными. Сначала была очень удивлена, а потом обрадовалась до веселья от сознания того, как в этот раз лихо мимо боли меня протащило…

– Шарлотта, мы были в ссоре с Джейн. Но теперь все прояснилось. Ты извини…

Меня ведь, оказывается, прокатили! И все, видно, были в курсе… И Алойк весь день прибывала в каком-то извиняющемся состоянии: о Джейн, о танцах, о теннисе – ни слова… Старалась кормить меня сахарозой и шоколадом, заговаривала зубы, давила на уши; песни из приемника расслабляли до хмельной эйфории. И я сидела на диване в окружении мягких игрушек, на фоне красных ковров. Кажется, она собрала все сладости с уличных прилавков. Собственно говоря, это были сплошные клинья различных тортов. Она говорила, что не знала, какой лучше, и принесла все, оправдывалась, что медовые пирожные разобрали. Она смотрелась бы в официантках: так ловко принесла все торты и ни одного не уронила. Грация спасла пир! Алойк показывала совместные со своей сестрой детские фотографии, где сама она неизменно угадывалась с печеньем в руках. Оказалось, что Каваливкеры имели вечные проблемы со встречной полосой – каждая несколько раз подвергалась риску стать загудроненным идиотом… Я узнала о том, что сестры со смешного возраста ходили гулять до скольки хотели в дома своих подруг и претенденток в оные… И отец только посылал вослед, видимо, с его точки зрения, очень остроумную фразу:

– Что? Дружить пошли?

Но женихов не было замечено (вот ведь юмор-то!), а София – единственная, имевшая хоть какие-то отношения, уложилась с ними в период одного светового дня. И медаль свою после колледжа она сунула в ящик и более не вспоминала, а учиться поступила в какой-то неизвестный никому институт.

И тут появилась сама София – да ещё впридачу с какой-то Хеленой. Сестра была рассудительна, снисходительна ко всем проявлениям, как-то необыкновенно мягка – прямо в унисон своему серому пушистому свитерку…И хотелось постоянно встречать ее где-нибудь и здороваться или просто по телефону звонить и по имени ее называть, как бы показывая – вот, я тебя узнаю по голосу… И что-то (или все) мне отчаянно в ней нравилось, и даже, помнится, жалела я, что она не сестра мне, не подруга. И вдруг пробило тогда же, что я никогда ее больше и не увижу… Она с порога уселась напротив нас и принялась приятно смеяться на фоне собственного жизнеописания. Хелена же рьяно кинулась на диван с ногами, пробив меж нами брешь, задевая тарелки, и прямолинейно недевичьим голосом вопрошала:

– А чего это вы тут объедаетесь?..

И шли чуть ли не драгоценные минуты. Алойк начинала смеяться все громче и громче, заглушая сестру и в чем-то повторяя вульгарность приятельницы… Она сидела рядом со мной и постепенно скатывалась головой на моё плечо. Мне кажется, в тот момент она вовсе не обращала внимания, обо что опирается ее затылок. А я цепенеюще превращалась в мебель в попытках не спугнуть редкую птицу или, наоборот, не обнаружить себя перед лицом черных крыльев беды.