Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

Я догоняю его и неслышно следую сзади. На краю площадки он снова поворачивается – прямиком к моей ухмылке: —«Привет, Двойка. А где ребята?»

– Ахуля! – Запрокинув широкое лицо, он всхикивает характерным Двойкиным смешком – с тем же плотным прищуром, из-под которого прощёлкивает обстановку: что тут оно как.

Он радостно меня облапил, отпустил и завёлся сбивчиво толковать про Славика с Петюней, которых всё-таки не будет.^

Из пригородного вокзала хлынула новая волна прибывших очередной электричкой и мы отходим к стене. Двойка прекращает строить сбивчивые гипотезы о причине неявки ребят из Чернигова, просит «двушку» для автомата и крутит диск, заглядывая в записную книжку. Как острил чернявый кагебист, лучше иметь тупой карандаш, чем острую память.

Навьюченный поток прибывших несёт в своих волнах сетки, чемоданы, рулоны обоев, пакеты, ящики, вёдра, вязанки труб, портфели, рюкзаки, саженцы, карнизы, птичьи клетки и прочие разновидности вообразимой и не слишком предсказуемой клади и, проталкиваясь в метро и к остановкам общественного транспорта всех видов на площади, искоса брызжет взглядами на двух столичных деловых.

Вон тот, что звонит, с широкой кожаной спиной, видать, босс, а этот, с цепким взглядом из-под низко надвинутой шляпы – телохранитель. И хоть даже не каждый в толпе знает слово слово «босс», или «телохранитель», но нутром своим чуют все уважение к такой вот паре – хотя бы уж за то, что без поклажи, что есть им куда звонить по телефону в этом столичном граде Киеве.

Откуда ей, поспешливой толпе, знать, что Двойка в этом городе «чечако», а я и вовсе проездом, по его телеграмме… А, кстати, куда это он звонит? Понятия не имею. Да и не важно, я ведь всего лишь орудие. Есть с нами тот, кто всё за нас решит, а моё дело – исполнять приказы.…

~ ~ ~

Год назад, Двойка стал аспирантом и теперь на прямом пути в кандидаты наук. Стипендия выше, чем у студентов вузов, но не очень-то и разгонишься на всяческие соблазны из жизни большого города. Насчёт одежды проблем нет – у мамы, считай что собственная, торговая база. Продовольственная программа тоже решена: после выходных в родном селе Двойка возвращается в столицу с такими торбами, что руки обрывают. Однако, за все эти блага приходится платить натурой – сносить родительские пильбища за рассеянный образ жизни, а все выходные работать по хозяйству и на огороде.

Двойка силою не обижен и работа ему даже в охотку, особенно нравится носить что-нибудь веское и габаритное – охапки, вязанки, мешки с урожаем из огорода в сарай. Выгребать навоз в загородке свиней или у бычка не так приятно, но дело знакомое да и нужное – «где дерьмецо, там и сальцо», как говаривает старый поп их села. Но эти маменькины стоны и причитания про киевских «прохвур», которые объедают и обирают его, лопуха такого, хоть кого взбесят.

Вот почему Двойке нужны живые деньги. А где взять? Вагоны разгружать как в пору студенчества? Несолидно для аспиранта.

С общежитейскими соседями пульку расписать? Тут у него навык то, что надо. Ведь преферанс это чистая арифметика, а в Двойкиной биографии два класса математической спецшколы и нюх на партнёра—блефует тот иль впрямь пришло? – да плюс ко всему внешность быковато наивного чада природы.

Вот только в общежитии нет где развернуться – ободрал их на пятёрку, потом ещё разок и всё – начали сторониться, на пульку не дозовёшься, такие все занятые вдруг стали, а между собой расписывают втихаря. Запрутся у кого-нибудь в комнате и по копеечке за вист. Нищета. Но где-то же есть, должна же быть элита, высший свет. Тут же столица как никак. Сыграть бы при свете свечей, на зелёном сукне, свежераспечатанной колодой, и чтоб вист не меньше, чем по полтиннику, вот его мечта. Но как выйти на тот свет без денег?

Это всё и довело Двойку вынашивать различные романтические планы насчёт срубить бабла… Изначальный план заделаться наркобароном на рынке конопли как-то сам по себе усох на корню. За ним возник план завязать дружбу с мелькающими по столице иностранцами, установить бы с ними стабильный бартер на шмотки ввозимыми из-за Бугра… И тогда он позвал меня на роль исполнителя производственного задания. И с той же поры я вошёл в услужение Двойке на вполне приемлемых условиях, если тебе уже всё по… то есть… не велика разница.

Связь с иностранцами тоже не наладилась. В день попытки завязать нужное знакомство, на тротуарах Хрещатика звучали лишь Романские языки. К таким прохожим бесполезно подходить с моим Английским Нежинского образца.

Двойка разок меня атукнул на пару Негров в широких шляпах. Но услыхав моё радостное «хай! Лец хев э ток!», дичь как-то шарахнулась и отмолчалась. Наверно, где-то на танцах им уже случалось выйти поговорить. Пришлось объяснять егерю, что это Негры из бывших Французских колоний и с ними Английский не катит.

Безрезультатная охота, похоже, Двойку утомила, а может Масса Босс решил обдумать какой-то ещё план, но он плотно уселся на скамейке в скверу напротив Университета и дал мне два часа бесконтрольно свободного поиска. Задание меня не слишком привлекало, но я должен был отрабатывать харчи, как потреблённые (булочка и пепси), так и грядущие. И, оставив его на скамейке, я не отлынивал и не увиливал, а без увёрток, добросовестно локаторил – не забазарят ли хоть с какой-нибудь стороны родным шекспировским?

На Бульваре Шевченко, группа аккуратных мужчин, проходя мимо Владимирского собора назвала его «cathedral». Может быть?.

– Нет, – объяснил один из них по-Русски, – мы разговариваем на Латвийском.

Пожалуй, хватит. Зайду вон только в отель Интурист и – всё. Последняя попытка. Пусть, Двойка, как себе хочет, а мне надоело.… На широком крыльце пред стеклянным входом, здоровенный жлоб со шнурком от саксофона на шее вежливо поинтересовался чего мне надобно. Где они нашли такого наивного вышибалу? Откуда мне—иностранному туристу—знать эти их местные наречия? Снисходительно, но без каких-либо комментариев, обозреваю двухметрового Аборигена, захожу внутрь и сворачиваю влево – к бару.

Надпись на Английском призывает расплачиваться исключительно местной валютой и извещает, что текущий день недели – выходной. Да, самое время передохнуть… Массивные с виду кресла вокруг полированных столиков очень вертлявы и жутко удобны. Исполнительность вознаграждается: начни я сачковать, то не сидел бы сейчас в такой благодати – чай, помягчее, чем Двойке-то на той скамейке.

В дальнем углу бара закрытого на выходной, расселись врассыпную двенадцать апостолиц и их чернобородый Учитель с пылкой проповедью о самой истинной истине. А у этих что за язык? О том ведомо лишь оглашённым. Ладно, в отчёте Двойке скажу, что попадалась неправительственная делегация Румынских птицеводов.

Через столик от меня, усиленно не глядя в мою сторону, две Немецки-бесцветные девицы обмениваются краткими репликами. Проклятый языковый барьер, девушки явно маются, им бы манна была щас небесная услыхать «Вы привлекательны, я замечательный и есть у меня друг Двойка. So, mеinen Damen, wird wir spazieren nun?» А они бы в ответ, да так слаженно: —«Бляха-мухха-цоколь-тукка-gelben-golden-sanftig-брюкха!» Да только это всё несбыточность – извечный вертухай-мордоворот Вавилонской башни пресёк нам общение своим саксофонным шнурком языкового барьера. Языковая тюрьма. У них своя камера, у меня своя. Даже смотреть друг на друга не смотрим, как чересчур умная лиса на гроздья вне зоны доступа. Но они-то хоть между собой калякают, а я? Так и останусь глухонемым?

– Эн авфули найс плейс, – общительно сообщаю я Немочкам, – айнт ит? Баат (с лёгким вздохом разочарования) набади ту хев э ток вид. – Я вежливо откланиваюсь на их изумлённые взоры. – Бай-бай!

~ ~ ~

За истекшее с той охоты время куш так и не подвернулся, но Двойке понравилось иметь со мной дело. Я, как юный пионер, на всё готов, а плюс к тому – реликвия его студенческой юности. Вот и потекли, после первой, такие же краткие телеграммы, которыми он вызывал меня по выходным – название села и дата, когда мне следует явиться. Туда от Конотопа полчаса электричкой, а потом минут десять автобусом…

– Чё эт как выходной ты с цветами на электричку? К жене что ли? Так вроде ж бы развёлся.

– К другу в село. А цветы для его матери с бабушкой.

– И чё, у них в селе цветов нету?

Да есть конечно, только больше, чем цветов, там работы в ожидании моего приезда. Как приеду – то крыша, то сарай, то на огороде. Потом, конечно, самогону пей сколько влезет, ешь чего хочешь – всего хватает, да только без цветов я б там вроде как батрак, … а с букетом в руках уже типа гостя получаюсь…

Дом Двойкиных родителей стоит на краю села в тесной улочке с названием Берег. Тесноту в ней создают не хаты, а фруктовые деревья сплошняком нависшие поверх заборов с обеих сторон. Дом, конечно, зовётся хатой, но по добротности своей это всё же таки дом. Между воротами и хатой, налево в палисадничке неглубокий колодец, до воды метра два через бетонные кольца. Над ним жестяная крыша, ворот с коленом рукояти и ведро на цепи. Справа тянется побелённая кирпичная стена сооружения, в котором всё – летняя кухня, чьё крыльцо почти смыкается со ступенями высокого крыльца хаты, гараж для машины, которую надо ещё купить, склад инвентаря, хлев. Однако, вход в хлев не со двора, а с обратной стороны строения.

Пройдя между крылец, оказываешься на заднем дворе с длинным деревянным сараем для коз, кур, свиней и чего-нибудь ещё. Под окнами хаты малинник и ещё пара-другая Яблонь, а дальше безмерный огород, за которым ровное поле и далёкая лесополоса скрывающая железную дорогу. Колхоз этим полем не пользуется – слишком много подпочвенной влаги. Привольно живут люди на улице Берег…

Домом правит Раиса Александровна, мать Двойки, потому что муж её, Сергей, больше занят по хозяйству и ему не до болтовни. Конечно, если что-то уж совсем не по нему, то может рявкнуть и осадить супругу, чтоб заткнула бы халяву. Тогда Раиса Александровна смолкнет, закусит нижнюю губу, изображая бессловесную сельскую бабу, но всё это чистое актёрство – через пять минут на веранде зазвонит телефон и попросят Раису, а не Сергея.

Помимо домашних дел, она заправляет местной политикой, принимает по нескольку визитёров за день, как по предварительной договорённости, так и по звонку. Её излюбленный сценичный образ – затурканная баба, вся в хлопотах и заботах, в заношенной кацавейке и косынке на чёрных волосах, вот только ироничный прищур чёрных глаз чуть-чуть не вписывается. Косынку она повязывает весьма разнообразно, меняя свой внешний облик по нескольку раз на дню. То на лбу повяжет узел, то под затылком, а то и сбоку, по-Цыгански, смотря кого принимает Раиса Александровна… Для текущего посетителя (в джинсах и бороде как у хиппи из Лос-Анджелоса) она вдруг повязалась под подбородком. Двойка говорит, что это молодой поп их села.

Хиппующий поп уходит, а через полчаса у ворот останавливается «жигуль» и во двор является крикливая молодая баба, которой очень надо «халата». Раиса Александровна принимает гостью на веранде и смиренно делает ей мозги минут сорок, прежде чем выпроводить, посулив, что будет ей «халат». Она не продаёт на дому, за товаром приезжайте на торговую базу. По предварительной договорённости.

Раиса подмигивает нам с Двойкой вслед на удаляющуюся «халатную» матушку и крестится большим пальцем. Свят-свят-свят! Но тут она решила, что мы уже слишком долго играем в карты на ступенях крыльца и посылает нас обратно в огород копать грядки или разбрасывать навоз, выволакивая его туда на возке, глубоко вязнущем по пути колёсами в чернозём, или собирать созревшие початки кукурузы…

Однако когда мы с Двойкой собираем ещё один амбар из брёвен, то она нам не указ, тут уже главенствует Сергей – объявил перекур, вот и играем…

Еда после работы это не хавка, а добротный сельский харч на обжаренном сале, с ароматом укропа, аппетитным парком над тарелками и пучком хрусткого зелёного лука в каплях колодезной воды на блюде посреди стола.

Главный кулинар в хате – Баба Уля. Готовит она классно даже и одной рукой. Вторую, давно парализованную, она держит в кармане на животе фартука. Самогон тоже она гонит, в дальнем конце сарая, потому что любит смотреть как горячий первак капает в подставленную посудину…

Мне нравится такая жизнь. Тут интересней, чем на пляже. Мне нравится энергичный одноногий сосед Витюк, опытный игрок в подкидного. Ещё больше мне нравится Ганя, сестра Раисы Александровны. В ней нет наигрыша и лишней иронии. Ганя спокойна и внимательна, и всё понимает. Мне жаль, что у Гани рак.

Врачи недавно вырезали ей «горошину» из живота, а как вернулась домой, любящий муж не отставал, пока не дала взглянуть на свежий разрез скальпелем. Я знал, что она не выживет, потому что когда перекладывал дымоход плиты в её хате, старый огнеупорный кирпич оказался совсем трухлым. Мне сказали класть снова тем же самым – другого нет, но я же вижу, что это ненадолго…

Хоронили её без меня, с душераздирающими сценами скорби. Раису держали за руки с двух сторон, не пускали, чтоб падала обнимать могилу сестры с плачем и причитаниями. Когда её уводили с кладбища, сельские старухи кричали ей и остальным плакальщицам:

– Ну что? Дозвались Ганьку? Вернули?

Двойка очень негодовал, рассказывая про такую их жестокую чёрствость, но, по-моему, это всё древняя психотерапия и один из ритуалов в непрестанном спектакле жизни.

В мой следующий приезд, муж покойной тоже сидел за столом под чёрной Шелковицей во дворе хаты. Я сразу не врубился откуда этот звук, думал, что щенок во двор пробрался, а это вдовец прискуливает. Такой здоровенный мужик, водитель автобуса, слёзы по щекам бегут, а он их даже не утирает. Если все хором не дозвались, куда уж одному-то?.

Сын Гани, хлопец четырнадцати лет, по-Шекспировски враждует с Двойкой, потому что полюбил Двойкину жену, а тот с ней развёлся, обидел возлюбленную типа как. Для меня вообще новость, что он успел жениться, но Двойка сказал, что да, Евреечка с БиоФака, на курс моложе.

Он ещё рассказал, что его тесть, когда у кого-то в гостях, после первой чарки враз хватается закусить салом типа демонстрации, что он не из кошерных. Теперь бывший тесть воспитает Двойкиного сына как сам захочет, хоть правоверным Ортодоксальным Иудеем, под самой Украинской из всех фамилий. И тут Двойка вздохнул в лучших сценических традициях Московского Художественного Академического Театра.

Впрочем, Раиса Александровна не дала ему тужить, покричала от телефона на веранде, чтобы шёл переодеться в чистое, потому что кандидатку в невесты везут на «оглядини». Любящая мать вовсю старалась найти ему хорошую партию среди местных девушек и по этой причине их периодически привозили на Берег, а не то какая-то простипома Киевская точно окрутит этого лопуха. Двойка сказал беззвучное «блядь!» и пошёл переодеваться.

Вскоре за воротами услышалась легковая машина и пара родителей отконвоировали элегантно наряженную девушку в хату… Я остался на ступеньке летней кухни, но потом ко мне присоединился ещё один посетитель. Какой-то старик, буквально в дугу согнутый. Когда стоит, он не может смотреть человеку в лицо, а только ниже пояса.

Мы неспешно разговорились и старик мне покаялся, что он когда-то был молодым и стройным сельским писарем, щеголял гимнастёркой и офицерскими сапогами. Началась коллективизация и с участием писаря составлялись списки кулаков для отправки в Сибирь. Теперь вот не может людям в глаза смотреть.