Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

(…если слишком долго прикидываться долбоёбом, то порой маска берёт верх…)

– Ты её когда-нибудь бил? – спросил он чуть погодя.

Опаньки! И про тот шлепок не позабыла поделиться.

– Ударил только раз, при заключительном свидании, – отчитался я, – но совсем слегка, исключительно для соблюдения протокола.

Двойка хихикнул своим фирменным смешком…

На следующее утро мы вышли искупаться в ко?панке. Мне не хотелось заходить в воду. Я просто обошёл пруд кругом и лёг на берегу.

Двойка проплыл из конца в конец. В его глазах млела голубая удовлетворённость, когда, поправляя истекающие водой плавки, он вышел на берег рядом со мной.

«С таким же взглядом он слезал с неё», – подумал я. Эта мысль принесла боль. Слабее, чем я ожидал. Сильнее, чем хотелось бы…

~ ~ ~

Она подошла ко мне на пляже и завела разговор про Morning Star брошенную на песке рядом с розовым покрывальцем, на котором сидел я. Я правда это читаю, или такой у меня способ заманивать девушек? Вот эта большая статья, например, о чём?

Пришлось пересказывать экзаменаторке что случилось с юношей девятнадцати лет от роду, членом семьи контрабандистов. Они регулярно летали из Пакистана в Англию, заглотав кучу маленьких тугих пакетиков перед вылетом. Желудок идеальное хранилище, никакие специально тренированные псы в аэропортах не могли донюхаться до наркоты. По прибытии на явочную квартиру в Лондоне, проводилось семейное промывание желудка и—рра-та-та-та! – поздравления с удачной доставкой партии.

Палево грянуло в полёте, когда один из пакетиков лопнул в желудке юноши. Они запихивали по слишком много в один и, по прибытии, парня с самолёта увезли в госпиталь с критическим передозом. Наркоту из желудка вымыли и спасли его жизнь, Но семейный бизнес накрылся… Печальная, в общем-то, история…

Она посочувствовала и сказала, что тоже медсестра… Ващще-та, хорошая профессия для девушки в районе тридцати, которая не кинозвезда, но всё остальное прочее на месте. Купальник не даст соврать и, под конец осмотра, мне пришлось подтянуть колени к подбородку, чтобы иметь вид цивилизованного джентльмена, а не вздро?ченного гориллы в зоопарке.

Потом всё пошло как в сказке, она сказала мне свой адрес На Семи Ветрах и мы условились о моём посещении её с визитом дружбы и взаимопонимания. Она ушла прочь по песку пляжа, а мне пришлось лечь на живот, чтобы не привлекать общественное внимание своими плавками вставшими по поводу многообещающего вторника…

Тот день наступил, наконец-то, и с привокзальной площади я поехал в Город. В магазине «Цветы» ничего путного не оказалось и пришлось покупать какую-то помесь фиалок с подсолнухом. Времени до условленного часа оставалось ещё слишком много, так что я пошёл обратно на вокзал, а оттуда вдоль Клубной На Семь Ветров.

В районе Зеленчака Владимир Гавкалов, автокрановщик из СМП-615, похожий лицом на брата Иры, Игоря, рысцой перебежал мне дорогу.

– Серёга! – крикнул он на бегу. – Ты перепутал! Баня не в той стороне!

Мне этот веник и самому не нравился, но я продолжил непреклонно тащить букет и дальше.

И всё равно На Семь Ветров я пришёл на полчаса раньше срока и решил исполнить давнее своё обещание самому себе – при случае навестить семью высоких Берёз посреди неосвоенных строительных угодий… По дорожке протоптанной среди жёстких трав, я приблизился к группе белоствольных красавиц.

Вот же суки!. Жители ближайших домов, что устроили свалку под деревьями… Сдавленное сомкнувшимися слоями облаков, солнце угасло как лампочка – без заката. Стиснув зубы в досаде открытии, я понёс свой дурацкий букет по адресу, просто из принципа.

– Ого! – сказала она. – Даже с цветами.

А нужно было с водкой, сразу же, но слишком поздно дошло мне… Потом мы о чём-то говорили на кухне её однокомнатной. После чая произошёл несчастный случай – большая банка клубничного варенья выскользнула у неё из рук и разбилась об пол. Потребовалось много времени на сбор большой липкой лужи и неоднократную промывку пола.

В одиннадцатом часу она начала отсылать меня восвояси. Пришлось прогнать дуру, что там уже всё заперто и во двор спущены цепные псы-волкодавы. Она типа как вроде сжалилась и выделила мне полпостели, но только чтобы не лез.

Когда она выключила свет и тоже легла, я попытался продолжить отношения самым естественным образом, но встретил упорное сопротивление. Я никогда ничему не научусь! Пригласила на показательную демонстрацию своей девочковости? Я перестал добиваться и почувствовал, что не очень-то и хотелось. Как бы с той нераспечатанной бандеролью на моих полках.

…наверное, из-за этого варенья… сильный шок… трёхлитровой банки, ей на ползимы хватило бы… а может дурной знак для суеверных… и мне плевать, что те придурки устроили там свою тупую свалку… когда с разных строительных площадок смотрел на них, становилось как-то легче… словно обещание чего-то хорошего… когда их, в конце концов, срубят и заменят очередной пятиэтажкой, они всё равно будут махать мне своими тонкими вершинами сквозь марево зноя… это останется со мной, а тем тупым умникам достанется их куча, пожизненно…

Посреди ночи я проснулся от лёгких осторожных пальцев на своём члене. Прощупывали сквозь трусы. Медсестра, не дождавшись изнасилования, выясняла на месте ли. Спросила бы лучше песок на Сеймовском пляже… Но чужие руки с обыском моей плоти… Где-то это уже было… Только я не смог вспомнить где или когда и снова уснул.

Наутро я ушёл, отказавшись от чая с сахаром. Как же её звали-то? Но ведь как-то же звали… да, имя точно было… ну вон у меня уже и пальцы щёлкаются… ща-щас… значит… э-э… наверное… что-то вроде… ммм… м-да…

~ ~ ~

Так что мне осталась одна лишь танцплощадка в городском парке отдыха. Я приходил туда не как запоздалый стрелок квёлой дичи, а просто потосковать. Сессия ностальгии за 50 коп.

Одним из первых заходил я в загородку и отправлялся на круговую скамейку из брусьев вдоль высокой трубной решётки с облупленными слоями краски-серебрянки. Большие чёрные колонки на сцене ходили ходуном от модных ритмов, потому что эпоха «живой» музыки минула. Между номерами какой-то типа DJ включал микрофон и объявлял что только что отзвучало и что будет дальше. Иногда пытался нелепо острить, но, к счастью, редко.

Сидел я смирно, вжав затылок в железную трубу ограждения. Вокруг густели сумерки, но высоко в небе, под ещё не угасшими облаками метались стаи ласточек. Точь-в-точь как в день, когда тебе исполнился один месяц и мы привезли тебя на проверку в детскую поликлинику в унаследованной коляске под тюлевой занавеской от дурного глаза. Только те птицы пронзительно пищали в карусельных виражах над крышей универмага, а этих под гаснущими облаками не слыхать из-за большой высоты.

Потом небо темнело, наступала ночь, а я так и сидел на скамейке и никогда не танцевал, потому что знал своё место – оно среди тридцатилетних, под фонарём в ближайшей аллее. Можешь постоять там пару минут, полюбоваться прыгучим счастьем следующего поколения и – топай в свой устоявшийся быт с телевизором лицом к дивану…

Я сидел тихо как и положено чужеродной частице, слушал музыку и наблюдал, в упор, молодняк, чья масса постепенно уплотнялась перед скамьёй… вон у девушки шея длинней, чем у Нефертити… очень красиво, как гибкий стебель одуванчика… И я любовался не возбуждаясь. Потом пару выходных она не показывалась, прежде чем вернуться с виновато поникшей и явно укоротившейся шеей и я знал, что она срезалась на вступительных в институт…

В одиннадцать, в общей толпе, я выходил из парка в сторону остановки на Миру. Кому идти недалеко откалывались от общего течения парами и группами. Народ с дальних окраин обсуждал: ждать или не ждать? Трамваи в это время суток avis rara…

Однажды остановка оказалась оккупированной стеклоглазым лет сорока. Он встречал подходившую молодёжь глумливым взором залитых зенок, руки-в-боки, ладони упёрты в ягодицы – в позе Нацистского офицера лагеря смерти, где над воротами надпись Забудь Надежду Всяк Сюда Входящий. Напуганные парочки и компашки умолкали и обходили его, скромненько скапливаться на второй половине многометровой остановки. Триумфатор стоял враскорячку уперев ноги в завоёванное жизненное пространство вдоль трамвайных путей…

Я остановился лицом к победителю, метрах в двух, не дальше.

…So, Sturmbahnfuhrer, потягаемся позами, э?.

Моя пришла сама собой из кинохроники про Парад Победы в Москве 1945. Помимо свалки Фашистских знамён к Мавзолею Ленина там есть ещё кадры мирных жителей. Очень часты девушки с печальными лицами и почти у всех одна и та же поза – левая рука опущена вдоль тела, а правая согнута поперёк живота и хватается за локоть левой.

Лицом к лицу со стеклоглазым, я применил эту позицию. Только моя правая хваталась выше, чем у грустных девушек – вокруг предплечья. В результате левая превращалась уже в как бы расслабленно обвисший хобот, для отдыха вроде. Противник не продержался и минуты. Он горестно уронил голову, сцепил руки за спиной в зэковской ухватке и начал мелкими шажками ходить туда-сюда поперёк метровой ширины остановки, насколько пускали стены невидимой клетки.

Молодняк изумился лёгкости моей победы над тараканищем и они начали заполнять всю остановку, беря на заметку, что знание – сила… Но, честно говоря, это был чистый импровиз, подарок от нашего поколения ихнему…

~ ~ ~

Опять и опять, и опять, как всегда, колёсный перестук под полом слегка покачивает вагон, уносит меня из Конотопа… А и куда это я, кстати?. Чернильно-чёрная темень за окном подсказывает, что это последняя электричка, значит путь недалёк. В Нежин сталбыть еду, к Жомниру…

В чёрном окне моё, неясно смазанное двойными стёклами, отражение согласно подкивывает в такт тадаханью на стыках: ту-да к не-му ку-да ж е-щё? А и зачем это я еду? Ну мало ли, причина есть, наверное… Напечатать его машинкой очередной рассказ или, там, триптих…

(…поди упомни на таком расстоянии…)

Но всё это лишь для отвода глаз, сплошная ложь, а самому себе врать бесполезно. На самом деле я еду почувствовать, опять и опять, недужное томление по безвозвратному. Еду истязать себя меланхолией на берегу невидимой реки, на берегу, мимо которого вечность тому назад прожурчала струя, в которой я был любим и мил кому-то… Вот зачем мчит поезд в ночи, а в одном из вагонов сижу я на краю трёхместного сиденья, где в центре развязно разлёгся мой портфель.

Редкий случай, когда вагон пуст, ну или почти что. Метров за двадцать от меня, на сиденьи по эту же сторону от прохода едет девушка. Она едет спиной по ходу поезда, лицом ко мне, одиноко прислонившись головой к холодному стеклу окна. На таком расстоянии, я не могу различить черты её лица, это просто девушка, одна в пустом вагоне ночного поезда, со стрижкой светлых волос. Она с тихой задумчивостью смотрит за окно, где проносится картина уже совсем ночной темноты позади тусклого отражения отблеска ламп в потолке пустого вагона. Конечно же, он пустой. Я не в счёт, я смирно сижу в отдалении и вовсе не пялюсь. Просто смотрю себе вдоль прохода на подрагивающее, под встряхи ударов колёсных пар, стекло раздвижной двери в пустой тамбур. Хотя такая позиция не мешает, конечно, сентиментальному уголку моего глаза охватывать очертания её белокурой головки и ту часть плеч, которая видна поверх многорядного строя спинок разделяющих нас сидений…

Но—чу! – очнулась от своего печального оцепенения. Правая рука касается блондинной стрижки. Она чуть глубже оборачивается к окну, демонстрируя профиль, а потом смотрит прямо вперёд обернувшись ко мне.

С моего места не видно на что именно обращены её глаза, но мне уже незачем выказывать интерес к пустому тамбуру. Теперь я смотрю на неё и восхищаюсь, с платонической откровенностью, лицом обёрнутым ко мне и плечами под тканью её плаща. Вот и всё, на что я способен, я не не подведу её, не подкачу к ней с ухарскими прибаутками и предложениями, типа «вы привлекательны, я замечательный, станьте мне третьей женой». Но—ах! – она хороша! Мамой клянусь, даже на этой удалённой полуразличимости…

Стук колёс отходит на второй план, его заслоняет прекрасная мелодия М. Таривердиева для сериала Семнадцать Мгновений Весны. Это когда разведчику Исаеву, он же Штирлиц, в неприметном кафе на территории Третьего рейха Центр устроил свидание с женой. Она сидит за три стола от него, чтобы он мог всласть полюбоваться ею после десяти лет разлуки. Как ей живётся в уже неведомом ему СССР? Десять опасных лет он провёл вдали от Родины, вдали от неё…

Нет, не теперь и, отметая прочь всё ненужные сейчас мысли, он лишь смотрит украдкой, втихаря, на новые черты почти полузнакомой женщины. Ещё! А-а! Ещё!.