Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

А-С-П-И-Р-А-Н-Т-У-Р-А. Каждая буква сияла персональным ореолом. Чтобы влезть в аспирантуру при НИИ (научно-исследовательский институт), Двойка готов был молить всех богов, что только подвернутся. Даже после того, как Нежинский профессор свёл его мать с нужным человеком из НИИ и она провела необходимые переговоры, Двойка не поленился сходить во Владимирский собор вознести молитву и не пожмотился на свечку в два пуда, а теперь, на всякий, приехал в Конотоп, попользоваться заодно и мною. Как никак, я тот самый Ахуля, элита Общаги, восходящая звезда АнглоФака, носитель благословенности, как Яков, как Иосиф…

(…чёрт его знает что оно ващще такое, благословенность эта, но раз Томас Манн сказал, что есть, значит всё же таки есть…)

Похоже, Ахуля нехило хряпнулся под откос и расплескал благословенность, но как знать, капля-другая могла же и осталась. Почему не выбрызгать остачу на такого друга как Двойка?

(…правда, он и словом не обмолвился ни про какие капли и всё, что после двухпудовой свечки, лишь нездоровый плод моей горячечной фантазии, кроме Томаса Манна, конечно…)

В заключение, Двойка перешёл к своим ближайшим проектам на будущее и без околичностей изложил бизнес-план, по которому терять мне всё равно нечего, а у него впереди научная карьера, осталось только аспирантуру пройти. Но если повезёт, светит приличный куш… Карочи, один типа как деловой из Киева хочет купить мешок или два конопли. Приглашать его в родное село Двойке неохота—а ну как опером обернётся?. сам знайиш—так вот бы я и продал в любом удобном для сделки месте.

Дружеское предложение навеяло в меня меланхоличность типа как бы. За политические выходки дают ходку на сорок пять дней в Ромны, но на сколько прикроют за наркоту? А и могут сделать из тебя беспробудный овощ… Однако общая оценка текущей ситуации в изложении Двойки отвечала действительности, мне и впрямь терять было нечего после исполнения моего плана по Моэму. И я согласился.

На второй платформе, мы обменялись прощальным рукопожатием: да обрящешь вспоможение от окропления недоразбрызганными каплями моими, мой бывый друг. Поступай в свою аспирантуру – большому кораблю большое и плавание…

~ ~ ~

На столе телеграмма, мне из Киева: «суббота 12:30 метро пригородного будут ребята». Подписи нет, значит друг меня зовёт, утраченный и заново найденный друг Двойка.

Всю поступающую на моё имя почту родители клали на полки – вечером приду, увижу очередной номер Всесвiта, но телеграмма приходит впервые, и текст какой-то заговорщицкий. Поэтому положили на столе под лампу, чтоб сразу увидал, как явлюсь с работы.

Поскольку на вопросы родителей я отвечаю молчанием, выяснение поручено Леночке. Ей я отвечаю с уклончивостью Дельфийских пифий, чувствуя как нарастает напряжённая тишь на кухне и в смежной комнате.

– Тебе телеграмма.

– Как интересно.

– Уже прочитал?

– А что ж ещё с телеграммами делают?

– Из Киева, да?

– Так тут написано.

– От кого?

– Тут не написано.

– Ты поедешь?

– Можно и не ехать, если раздобыть дельтоплан.

Зачем я так выпендриваюсь и напускаю тень на плетень поверх пифийского тумана? Потому что не знаю как ещё привить вкус к философическим диалогам и игре словами. Как ещё могу я приоткрыть ей, безматерной, извечную женскую тайну, чтоб тебя продолжали обхаживать – давай, не давая? Обычно, эти прекраснословные беседы обрываются яростным негодованием кухни: —«Поговорила? Уйди ты от него!»

Свысока покосившись на меня, Леночка произносит «странно!» и идёт прочь.

Умная выросла девочка. Умеет лавировать, пусть пока ещё наивно, по-детски. За спиною неслабая выучка, особенно от трёх до пяти; когда у неё вдруг испарилась мама, а папа показывался лишь на выходные, сказать» привет!» и уйти к своим друзьям; а по будням вечером за стенкою храпел пьянючий дед, а бабушка с досады, что таки улизнул, хоть вместе шли из цеха к проходной, и что намёрзлась в ожидании битком набитого трамвая, и что одна тащилась с сумками через потёмки и сугробы окраинных улиц – страшным криком кричала на девочку, грозя отдать её, гадость такую, в детский дом, и ребёнку казалось – не бабушка это, а Баба-Яга, злая колдунья, хозяйка жутких чудищ, повелительница чёрной вьюги, что царапается в стылые окна, и все они против неё – одной, беззащитной, пятилетней гадости. Жаловаться? Кому? Ждать помощи? Откуда?

Вот и подладилась Леночка к любимой бабуле. Знает когда обнять и чмокнуть, а та ей пирожные с кремом привозит из магазина «Кулинария» на Переезде, где пересадка в трамвай на Посёлок. Да ещё и шьёт ей всё на машинке Зингер.

А что хорошего она от папы видит? Придёт с работы и книжками шелестит, даже вон настольную лампу купил для этого. Ну ещё тридцатка в месяц, но это же бабушке, на что шестикласснице тридцать рублей сразу? А Бабулька на неё страховку завела: исполнится 18 лет – пожалуйста, Леночка, получите 2 000 рублей!

И чего хочешь вкусненького попроси – бабушка сготовит. И про одноклассников всё до капельки знает, с ней есть о чём поговорить. Конечно, если спросишь что такое счастье или, например, в чём красота, то отец интересней объяснит. И так умеет похвалить новую причёску, что аж в носу щекотно от радости. Но всё равно, Бабулечка лучше…

Мой друг Двойка верно вычислил, что встречаться надо в 12:30. Именно к этому времени докатывается до Киева первая электричка из Конотопа. Не учёл он лишь одного – что не терплю я быть поставленным в рамки, которые не сам определил. Поэтому в Мать городов Русских я прибыл на два часа раньше, скорым поездом…

Прогулочной походкой я покинул звенящую трамвайной суматохой привокзальную площадь и по наклонной плоскости широкого пустого тротуара направился к перекрёстку в отдаленье.

Полдюжины Цыганок вошли вслед за мной в ближайшую столовую за перекрёстком. Снимая плащ и шляпу на вешалку в углу, я почти пожалел о таком совпадении, жди теперь, пока их группа выберут себе хавку и дотолкают пластмассовый караван подносов до кассы, перекликаясь на своём тёмном языке.

…уймись, ещё вагон времени…

Однако Цыганки приняли выжидательную позицию и, поочерёдно взглядывая на меня, явно воздерживались идти первыми. И тоже правильно – как ещё проверить что тут съедобно на сегодня?

– Хлеб забыли, – буркнула кассирша взглянув на мой поднос.

– Не треба.

Пожав плечами, она отбросила на своих счётах приплюсованные уже было костяшки и приняла потёртую рублёвку.

За столом, скромно потупившись в капустный салат вприкуску с заварным пирожным, я старательно не обращаю внимание на диктора новостей, в шапке и пальто, что за соседним столиком вещает молча жующей сотрапезнице последние известия своего мира, где вчера кто-то облопался ноксироном и – гаплык, не откачали. М-да, самый застольный разговор.

Однако что самое интересное, этот столичный торговец новостями повторял, слово в слово, новость, которая уже не новость в провинциальной глуши. Крановщик Виталя делился ею ещё на прошлой неделе. Совпадение, или плагиат?.

Перехватив мой задумчивый взгляд, диктор напыжился честолюбиво – владелец сногсшибательной сенсации…

В парикмахерской на той же улице никакой очереди и, когда я свежевыбритым вернулся на вокзал, до встречи с Двойкой всё ещё оставалось полчаса. Чистильщик обуви в синем сатиновой халате наярил мои туфли, мелькая якорями своих татуированных кистей.

Вместо того, чтоб глазеть на дамочек снующих мимо его будки в дверь женского туалета и обратно, я упорно смотрю в седину головы склонённой к моим коленям. Мужику надоела такая кричащая аномалия. – «Чё уставился?»– спрашивает он, откладывая щётки и берясь за бархатку.

– Видать понравились вы мне.

– Надо ж, – угрюмо хмыкнул он, – да я и сам себе не нравлюсь, а тут – понравился.

– Значит у нас разные вкусы.

И всё равно остаётся ещё пятнадцать минут.

Пройдя через необъятный вестибюль вокзала, я взошёл по белокаменной лестнице на галерею второго этажа, чтоб опереться локтями в широченный белый парапет над грандиозным, теряющемся в сумеречной выси залом, и бесцельно уставиться на суматошливую неразбериху Брауновского движения людей-частичек по белым квадратам его дна. Минут через пять смешается с ними и эта, пока ещё взирающая сверху вниз на всю их суету, частичка – я.

Их торопливые потоки редеют где-то к центру зала и, миновав его, они опять густеют. Причиной феномену атлетичная фигура в алой куртке, что вышагивает там неторопливыми кругами. Ждёт кого-то. Кого? Не меня. Меня никто не ждёт, если не считать Двойки, который сейчас, пожалуй, так же вот кружит у метро, в волнах пассажиров из соседнего, Пригородного, вокзала.

Забавно.

В центре Центрального вокзала в ожидании кого-то ходит кругами этот здоровяк, у соседнего, меньшего вокзала, круги выписывает здоровяк помельче – Двойка, тоже в состоянии ожидания. Если продлить эту линию, то где-то далее, скажем, на конечной трамвая крутится кого-то дожидающийся акселерант. И получается как тот нескончаемый человечек в огнетушителе на лестничной площадке второго этажа детсада, который своими кувырками на картинках подводил меня к понятию о бесконечности. Тот детсадный «я» даже и слова не слыхал такого – «бесконечность», но бесконечно глазел на огнетушитель и силился понять: где же кончаются те человечки в кепках?

Тот недотёпа – это я, сменивший его; а меня сменят другие «я» и все мы конечны, в отличие от человечка в кепке…

На подходе к метро, чтоб скрыть лицо полями шляпы, я упираю подбородок в грудь: вон он, мой друг Двойка, похаживает вдоль шеренги телефонов на стене, выгуливает—туда-сюда—заново отрощенные усики, престижно кожаное пальто, редеющую шевелюру и малость недовольную задумчивость. Вот он развернулся и пошёл обратно.